Тайны лабиринтов времени

Тайны лабиринтов времени
Олег Борисович Соколов

В своем авантюрном романе Олег Соколов приоткрывает завесу над тайнами истории, предлагая читателю увлекательное путешествие по одесским катакомбам, лесам первобытных времен, казацким станицам. Мир, предстающий перед читателем, сплетен из мифов, сказаний древности, интереснейших исторических документов и захватывающих историй о похождениях героев разных веков, начиная с древних времен и до наших дней.

Олег Соколов

Тайны лабиринтов времени

Последнее прости моей любимой Одессе.

Пролог.

Из дневника ученика средней советской школы, некоего, впрочем, имя не имеет большого значения.

Тайна сопровождала меня с раннего детства, приходя по ночам сказкой с яркими картинками событий прошедших эпох. Взрослые создали тайну, по-разному описывая события истории и, при этом споря между собой о правдивости именно ими рассказанного: меняя местами даты и, видоизменяя героев и события; изображая, при этом по-своему цели и задачи, которые эти герои ставили перед собой. Создав, таким образом загадку, в мастерски написанных книгах с разным содержанием об одном и том же событии, а значит дающим возможность либо выбрать одну из истин, описанных в литературе для себя, либо дойти, доплыть, доползти к ней самостоятельно, взрослые игры убедили меня, что книги не помогают раскрытию тайны, а лишь запутывают, ставя новые вопросы, на которые можно ответить, пускаясь в путешествия под землю или на дно моря.

Писатели – это большие выдумщики по части игры в прятки, в своих произведениях они преподносят каждый свою версию истории как последнюю истину, не терпящую сомнений или, тем паче – несогласия. Крупицы истории, словно контрабанда спрятаны между строчек исторических романов. Поди, попробуй, разберись в этом нагромождении разной, порой прямо противоположной правды.

Вариантов много и эта игра в прятки становится смыслом всей жизни.

Проворные и смелые до безрассудства действия мастеров наводить тень на плетень приводили меня к неудачам в игре, не давая даже приблизится к, хотя бы отдаленно, верной дороге, что ведет к разгадке тайны, хотя я чувствовал и, наверное, видел ее, как путник в пустыне видит мираж и стремится к нему, но, добравшись, убеждается, что стоит только протянуть руки к миражу, как он растворяется в воздухе.

Я ненавижу неудачи: в моей голове начинают бродить грозовые облака, а тело рвется на свободу, за пределы душного города: в море или под землю – в катакомбы. Узнать, найти и обладать тайной – вот к чему я стремился. Все мои поступки были направлены к этой странной и, для меня, интересной игре. Все, что было под запретом, автоматически становилось объектом изучений и притягивало меня с невероятной силой.

Счастлив тот, кто смог еще в детстве распознать этот мираж и, не поддавшись ему, найти свою истинную, а не ложную дорогу в жизни. Тайна захватывает целиком и неожиданно, кажется, случайно, даже против твоей воли, но от искушения узнать нельзя убежать или спрятаться. Меня захватывает азарт вероятного открытия, и я, словно борзая, иду по следу тайны. Страсть гонит меня в пещеры, толкает под землю в катакомбы, уводит в открытое море и бросает на дно.

Однажды заразившись тайной, ты уже никогда не сможешь избавиться от этой болезни. В тебя поселится жажда узнать: о себе; о погибших цивилизациях, об истории своего края и народа, о кладах, похороненных в безднах морских глубин или зарытых в землю; о скрытых знаниях, спрятанных в недрах человеческой памяти, запачканных человеческой глупостью и невежеством. Такая жажда не даст спокойно и тихо жить, пока не утолишь ее – иссушающую силы, отнимающую здоровье и саму жизнь. Тайна требует найти и прочесть следы людей, исчезнувших навсегда из нашего бытия, понять их желания, проникнуть в душу тех людей, что жили многие тысячелетия назад; оживить их в своей памяти, увидев их лица, поняв их мысли, чувства и стремления, оценив поступки и услышав их голоса.

Мне всегда казалось, что у меня есть чутье, упорство и, надеюсь, рассудительность, но так казалось только мне, а мама, сестра и отец считают меня лоботрясом, фантазером, и к тому же с отвратительным характером. Я спорю с экскурсоводами в музеях, чем злю учителей и веселю ребят, спорю с учителями и с родителями. Мне все время некогда – мальчишество со своими проказами и забавами забирает время и не дает отдаться страсти, а тайна уже захватила меня и вытягивает на простор, на волю, ей тесно в рамках реального мира, в котором я вынужден жить. Иногда мне везет, когда я брожу по развалинам церквей или крепостей, а этих развалин у нас хватает, и нахожу ржавую монету или пуговицу с забавным рисунком или, когда ползу по подземному туннелю и натыкаюсь в катакомбах на старинный подсвечник, фашистскую пряжку от ремня или наконечник для стрелы; когда на дне моря нахожу испанский дублон, камень с нацарапанным рисунком человекообразного существа – я захлебываюсь счастьем. Эти мгновения и есть мой жизненный пульс, остановись он – и я погибну. В мечтах вижу себя древним человеком – и переношусь со скоростью мысли в другой мир и, когда меня захватывает тайна, я бросаю всех и вся. Меня начинают разыскивать: по городу и под городом, в море и в прибрежных скалах, под землей или в лесу. Ищут родители, милиция, пограничники и, надо отдать должное, всегда ловят, находят, берут за шиворот и, отрывая от земли, трясут, наказывая за сумасбродство, за глупость, за переживания, за мучительные звонки по больницам и за тревожные бессонные часы. А я похож на этих рыбок в аквариуме, рядом с которым сейчас сижу в милицейском участке города Одессы. Уже три часа ночи, но, может быть, нам все же удастся завтра уехать в деревню всей семьей, а сейчас мои родители вынуждены выслушивать нудную лекцию о воспитании подростков от милиционера. Рыбки с выпученными глазами и открытыми ртами следят за моими пальцами, которыми я барабаню по стеклу, и удивляются – почему я это делаю.

– Папаша, посмотрите на вашего сынка. И шо вы видите? – спрашивает милиционер отца и косится в мою сторону. Отец молчит, и милиционер делает намек: – Мне есть еще пару слов к вам…

– Он же босяк… И шо мне прикажете делать? – отвечает отец, выходя за милиционером в коридор.

– Возьмите – и не спорьте, – доносится голос матери.

Милиционер улыбается, берет сверток и, разрывая протокол, говорит:

– Береги тухэс (зад), шпана.

Мы уходим. И так каждый раз, когда меня вытаскивают из моря пограничники, вытягивают за ноги из земляных нор и катакомб милиционеры. Отец уже не злится, он просто удивляется:

– Шо вам, в этих катакомбах медом намазано? Кудой вы лазите?.

А мы лазим по руинам заброшенных крепостей, крадемся по туннелям подземных лабиринтов, уходим ночью в море на плотах и на шлюпках. Тайна манит, не дает успокоиться и снится по ночам; тайна дарит надежду: ты сможешь открыть, сможешь найти и сможешь узнать то, о чем до тебя никто даже и не подозревал.

Большинство людей не знают своей родословной, ну хотя бы на четыре, пять поколений назад. Сколько человек интересуется жизнью прапрадедов? Любители генеалогии могут проследить свою родословную на несколько сот лет, если, конечно, им не соврут архивные документы и другие исторические записи. В недавнем прошлом, еще в двадцатых годах прошлого столетия, каких-нибудь сто лет назад, люди, строящие светлое будущее, сжигали церковные книги, а это был единственный документ, где велись записи о рождении и смерти в Российской империи. Гражданская война калечила жизни, уничтожала историю – и победившие лишали прожитой судьбы как умерших, так и выживших. Дворянин – верный долгу перед отечеством, верой и семьей был растерян, он прекрасно понимал, что столкнувшись с необъяснимым мрачным вандализмом происходящего, невесть откуда появившегося у русского человека, вынужден, защищаясь, убивать – этот вид бешенства не подлежал лечению. Такая война не вписывалась в логику, совесть и веру. Борьба с самим собой испепеляла душу, но терпеть унижения, издевательства и насилие – значит потерять самих себя. Не каждый мог выжить, попав в страшный провал обыденного мира и встретившись в нем с опасностью уничтожения своего сословия, а это история и традиции тысячелетней России. Гражданская война проиграна и смерть – не самый страшный итог. И они убегали, бросая свою родину, чтобы дать жизнь своим детям, а сегодня большевики по средам и пятницам расстреливали дворян на Дворцовой площади и не щадили ни женщин, ни детей.

– Вот доберемся до Черного моря, может получится там сесть на корабль в Турцию? Или спрятаться в катакомбах Крыма или Одессы, хотя бы на время, а там видно будет. Говорят, там прячутся выжившие. – Разговоры, разговоры…а мы молчим и едем.

В Одессу, бывший граф со своей женой, смогли приехать на телеге, которую угнали с Сенного рынка. Вот и Одесса! Они ехали вдоль моря и, казалось, что война осталась где-то там, в сыром и смертельно опасном Петрограде. В поселке, который проезжали, дома стояли мертвые и окна заколочены досками крест-накрест, а на улице – ни души.

– Милая, давай отдохнем и искупаемся в море, я чувствую себя просто ужасно.

– Правь вон туда, в лесок. Парк у самого моря, честное слово.

– Вода-то… как хорошо! Будто заново на свет божий родился, честное слово.

– Павел! К нам бежит какой-то мужик…

– Господин биндюжник, я до вас и с делом. Я не смотрю, мадам.

– Не подходи! Я не биндюжник, а вы кто и что от меня нужно?

– Как не биндюжник?! А лошадь, а телега! Это ж не лошадь, а золото. Вы меня не слышите. У меня есть до вас работа и есть деньги, чтобы за эту работу заплатить, но нет лошади и телеги, чтобы эту работу сделать.

– Вы предлагаете мне работу? Но вы меня совсем не знаете.

– Это такие мелочи, шо нет смысла на них смотреть. Так вы как?

– Я согласен, но…

– Вэй! Слава богу, вы правильно смотрите на мои слова.

– Мы только приехали и никогда раньше не были в этом городе, к тому же – у нас нет с собой документов, под Винницей…

– Я Веня.

– Я Павел, а там моя жена.

– Это я понял и то, шо жить вам негде, я тоже понял. Пава, сегодня за пол-Одессы не имеет ксив, жилья и работы. Вам таки повезло, как никому, а знаете, почему? А то ж! В городе нет лошадей, всех кобыл реквизировали белые и красные, а еще зеленые, остальных, шо выжили – просто съели.

– Но документы? Без них разве можно официально устроиться на работу?

– Шо значит «официально» и шо значит «устроиться»? Вы уже приняты на работу и, поверьте Вене, официальней некуда. В Одессе советская власть, а мадам Феня нарисует вам мандат, и вы, таки, поселитесь в доме мадам под ее приглядом. Шо вы и кто вы – меня не касается, а вот ваша лошадь и телега… Квартир свободных после войны осталось много, но не у всех есть деньги за них платить.

– А вы не боитесь говорить первому встречному, что нам нарисуют мандаты? Моей жене ведь тоже нужен документ.

– Зато пол-Одессы знает, шо можно нарисовать и, я уверяю вас, знают даже, у кого можно нарисовать и за сколько, в том секрета нету.

– Где же я буду работать?

– В порту, Пава, в порту, конечно, а где же еще? Придумайте себе фамилию, а Пава – это хорошее имя для Одессы.

Телегу нещадно трясло, так как ехали по мостовой, мощенной круглым камнем. Ехали медленно и Павел рассматривал город: аккуратные и невысокие дома-шкатулки, все разного цвета, от теплого кофейного до холодного салатового. Павел вспомнил, где он видел такие же – ну, конечно, в Петрограде. Они очень похожи на дома, стоящие вдоль Английской набережной, тот же стиль архитектуры и те же приятные цвета.

Вдоль улицы росли огромные и голые, без коры, платаны с широкими резными листьями. Они были выше домов и их ветки нависали над крышами. Город просто утопал в зелени.

Пушкинская площадь расположилась недалеко от моря – и запах чайной розы смешивался с легким морским бризом. Благородные дома, некогда особняки XVIII века – аристократов и купцов Одессы, горделиво выстроились вдоль площади и одноименной улицы, сохранившей свое имя в хаосе революционной резни, отвергнув дух своего времени с его грязью, нищетой и бандитизмом. Этот дух, сталкиваясь с холодным высокомерием стройных фасадов, исчезал на Пушкинской, и грохот военных оркестров понижался до шепота.