Горны Империи

– Что? – отец осматривался. – Ах, это… Нет, сын. Деньги, которые ты им дашь, все равно пойдут не им, а их хозяевам. Тут не листики обрывать надо, а под корень рубить…

– Хозяевам?!. – Денис поперхнулся, провожая взглядом нескольких девушек, одетых с вызывающим неприятным шиком – они, громко пересмеиваясь и перебрасываясь каким-то репликами, прошли мимо, тоже явно кого-то высматривая. Но тут внимание мальчишки было отвлечено чьим-то голосом:

– Извините, вы – Третьяковы?..

…Человек, встречавший Третьяковых на перроне, Дениса немного удивил.

Во-первых, он сперва показался Денису совсем мальчишкой – ну, не мальчишкой, но очень молодым мужчиной, намного младше отца – высокий, но тонкий, стройный, что особенно подчеркивалось черной водолазкой, приталенным черным пиджаком и узкими брюками – в такую жару! Кроме того, был он смуглый, черноволосый и неожиданно синеглазый, чем напомнил мальчишке отца Войко. Во-вторых, он возник словно бы из ниоткуда, хотя и одеждой, и манерой поведения был очень заметен.

– Очень рад вас видеть, – черноволосый, широко улыбаясь, потряс отцу руку, наклонился к руке матери, выпрямился, тряхнул руку Дениса. – Позвольте представиться, товарищи, – Муромцев Виктор Анатольевич, полномочный представитель Его Величества в Семиреченской Республике… – Денис хлопнул глазами: это значило, что смуглый – дворянин. А тот продолжал: – Ну, пойдемте к моему экипажу, недельку поживете у нас, освоитесь, а потом – и на место службы, так сказать. О вещах не беспокойтесь, наши люди их выгрузят, погрузят и доставят. Они знают, куда.

Нет, он был не молодой, постарше Третьякова-старшего. Это становилось видно по глазам. Прежде чем Денис успел поднять мамин чемодан, Виктор Анатольевич сделал это сам и зашагал впереди к выходу в город. Очевидно, отец знал о встречающем, потому что спросил только:

– Едем, как договаривались, Виктор Анатольевич?

– Конечно, – кивнул Муромцев. – Нас ждут уже… Вот сюда, через вокзал.

В самом здании было прохладно и даже, пожалуй, красиво, но тоже многолюдно и очень шумно, на взгляд Дениса. Это был не деловой и не веселый шум, а какой-то торопливо-истеричный, как будто все разом боялись, что идущий рядом человек займет какое-то очень важное место, а остальным уже не достанется. Впрочем, Муромцев шел через этот шум совершенно невозмутимо, и перед ним все расступались. И на большой площади за вокзалом, где почти ко всем приезжающим бросались самые разные люди, к нему и его подопечным никто не сунулся; Денис услышал краем уха, как один загорелый мальчишка с каким-то ящиком на бедре бросил своему младшему напарнику: «Ты че это, витязь, в приют захотел?!» – и тот, сделав огромные, по-настоящему испуганные глаза, растаял в сутолоке.

– Вот такие басни о нас тут и распускают, – неожиданно сказал Муромцев. – «В приют». Можно подумать, я его за руку потащу… Хотя это вопрос, между прочим, где лучше – толкаться по двенадцать часов в сутки тут или жить в нашем приюте… Везешь – ревут, убегают. А поживут неделю – и все, не выгонишь. Ну, вот и экипаж. Прошу.

«Экипаж» оказался длинными широкими посольскими «Жигулями» с газогенератором. Высокий мужчина с бесстрастным лицом, одетый в форму охранного корпуса дипмиссий, предупредительно распахнул заднюю дверцу перед Третьяковыми, погрузил багаж.

Муромцев сел на переднее сиденье справа. Денис поместился у окна сбоку от отца – и с огромным любопытством огляделся. Он ездил из легковых машин только в отцовском служебном «Волке» и отметил, что «Жигули» и правда как на картинке – большой мягкий салон, диван, обтянутый черной кожей, включившийся кондиционер… ой, оказывается, они уже едут. Над капотом автомобиля невесть откуда взялся имперский флажок.

– Везти в сеттльмент или ко мне домой? – Виктор Анатольевич развернулся к пассажирам, небрежно-красиво положив локоть на спинку сиденья.

Борис Игоревич с интересом спросил:

– Разве ваш дом не в черте сеттльмента?

– Нет, – покачал головой Муромцев. Усмехнулся и важно добавил: – Так исторически сложилось. Я бы рекомендовал ко мне. Будет с вашей стороны просто оскорблением отвергнуть гостеприимство моей семьи; жена с утра делает манты.

«Что такое манты?» – подумал Денис, глядя, как за окном все быстрей разгоняются широкие, очень зеленые и, на его взгляд, слишком многолюдные улицы Верного.

Слово противное… Мальчишка представил себе здоровенного морского ската, запеченного в тесте. Бррр… Гадость. Кроме того, ему не очень хотелось жить в чужой семье, пусть даже с родителями рядом. Это значит – подчиняться чужим и непривычным правилам, ну его… Но мальчишка понимал – его спросят в последнюю очередь… и ошибся. Его совсем не спросили.

– Тогда мы принимаем ваше предложение, Виктор Анатольевич, – согласился Третьяков-старший.

Валерия Вадимовна добавила:

– Если это можно, давайте поедем через город, хочется посмотреть.

Муромцев передал Третьякову-старшему большую кипу ярких газет, извлеченную из перчаточника:

– Это сегодняшние утренние, изучайте… А через город – конечно, можно ехать через город… Маршрутом, каким обычно возим туристов… Коля! – обратился он к водителю.

– Сделаем, товарищ лейб-гвардии полковник, – сказал Коля, и Денис отвлекся от окна.

Лейб-гвардии полковник?! Между Муромцевым и отцом – аж три ступеньки?! Лейб-гвардии полковник – это же генерал по общему счету!

Муромцев засмеялся и извиняющимся тоном сказал:

– Коля так дает понять, что со мной надо обращаться уважительно…

Денис покосился на отца. Но тот как будто ничего не слышал – разложив газеты не только на своих коленях, но и частично на коленях жены и сына, просматривал их, держа в руке цанговый карандаш и что-то отчеркивая быстрыми движениями.

Денис понял – отец уже работает. Вот именно сейчас и именно так. И стал просто смотреть в окно, в то время как Муромцев действительно тоном экскурсовода (в котором была ка-а-апелька самоиронии) объяснял Валерии Вадимовне, что и как за окнами.

Денис всегда считал экскурсоводов самыми страшными врагами всего интересного. И не слушал, а смотрел.

У него оставалось странное впечатление. Машин почти нет; вдали мелькнула линия струнника, недостроенная. Много верховых и колясок, хорошо… но вот проехал красивый автомобиль, Денис даже не знал, какой, видно только, что с бензиновым двигателем (!), а на перекрестке промчались через улицу двое пацанов и одна девчонка, лет по десять-двенадцать – все босые. Причем видно, что не для удовольствия, а и одеты так, что прямо снять все и на переработку сразу, а самих – в душ. Среди яркой, умелой рекламы было много «черной» – то есть такой, цель которой не оповещать о новинках, а заставить людей покупать ненужные им вещи, Денис знал о таком. И дети в рекламе! Разные малыши в колясках, подростки с конфетами… Как это разрешают?! А вон даже реклама сигарет!!! Шваброй заколоться… И нищие, сколько настоящих нищих! Убиться о косяк, как же так можно?!

– Ничего город, красивый и зеленый, – сказала Валерия Вадимовна. – И зелень ярче, чем наша.

Денис сердито покосился на мать. Но не мог не признать про себя, что сказала она правду. Верный и правда тонул в густой, сочной зелени. Денис пытался себя убедить, что она слишком пестрая, но не получалось. Как и всякий нормальный мальчишка, он любил деревья и кусты. Он уже почти совсем собрался сказать – просто из вредности, – что в городе много лишнего, но… что это такое?! Да нет, правда!!!

Он закрутил головой, вызвав недовольный взгляд матери (она свела брови и шевельнула губами сердито: «Дениссс!») . Но Денис не обратил внимания. Сквозь мягкое урчание мотора неслась явная мелодия – ее вели горны и поддерживали рассыпистым треском барабаны – «Бей, барабан, не умолкай… в ногу, дружище, бодрей шагай…».

Колонна пионеров – человек сорок, мальчишки, в подогнанной форме, не хуже, чем у самого Третьякова-младшего, с музыкантами впереди, знаменной группой и двумя вожатыми по флангу – прошла навстречу. Быстро. Нет, не прошла быстро, а мелькнула быстро – из-за того, что машина ехала. Денис вертанулся на сиденье – но знаменитая зелень уже скрыла все от жадного взгляда мальчишки. Денис вздохнул печально и, повернувшись, наткнулся на взгляд Муромцева.

– Ну, давай, спрашивай, – улыбнулся Виктор Анатольевич Денису.

Тот смутился:

– А как вы…

– Трудно не догадаться, – продолжал улыбаться Муромцев. – Ты хотел спросить про пионеров?

– Да… Этот отряд, который мы встретили. Он что, местный?

– Местный, – кивнул Виктор Анатольевич. – В Верном семь отрядов. И два в сеттльменте.

– Семь – это же капля в море, – пробормотал Денис. – Сколько у вас ребят и девчонок подходящего возраста?

– Детей много, – Муромцев погрустнел. – Но половина из них и в школу-то не ходит.

– Кстати, – вмешался вдруг Третьяков-старший, – а сколько всего в Верном населения?

– Почти восемьсот тысяч, – ответил Виктор Анатольевич.

Денис хлопнул глазами изумленно, Валерия Вадимовна сказала что-то не очень приличное, кажется, а Третьяков-старший пробормотал:

– Пятая часть населения республики. В два раза больше психомаксимума. Так, кажется? – он покосился на жену, та сердито кивнула. – И что люди делают?

– В основном, перебиваются случайными заработками. Очень высока преступность.

– Надо думать… – буркнул отец и снова вернулся к газетам.