Возрождение

– Вольно, лицеист, – кивнул Романов. – Свободны. Я иду.

Мальчишка махнул руками крест-накрест и, улыбнувшись Романову, ловко взлетел в дверь – подтянувшись до верхней ступеньки на руках. «Шит-шут…» – сипло сказал весь состав, дернулся, перекликаясь мощным лязгом по всем невидимым сцепам, – и пронзительно, длинно взвыл. Потом сирена затихла, но в промороженном воздухе остался мягкий гул начинающегося движения. А из невидимых репродукторов послышалось:

Воля богов, но нам хочется снова
Жить от весны до весны,
Вновь услыхать после стужи суровой
Звуки щенячьей возни.
Снова увидеть, как зазеленеют
В мае леса и луга.
Смерть отступает; уйдут вместе с нею
В матушку землю снега.
Что будет завтра? Шкуру ли снимут,
Буду ль судьбою прощен?
Мы пережили долгую зиму,
Что тебе надо еще?[3 - Из песни «Волки» группы «Медвежий угол».]

Под эту песню, провожавшую экспедицию, Романов прошел немного по перрону за медленно-медленно разгоняющимся бронепоездом. Потом взялся за ручку все еще открытой двери, задумался, все еще шагая рядом с вагоном… и вдруг сказал сам себе негромко:

– В мягком? Да, в мягком.

Усмехнулся и одним быстрым прыжком очутился внутри.

Маслянисто лязгнула дверь. Над пустым перроном гуляла поземка, и где-то впереди перемигнулись зеленые огоньки свободных путей.

Снежная слепота

Территория одного из бывших городов-миллионников Центральной России

Глава 1

Дети злой зимы

И вот уж третья мировая

Война шагает по планете,

Где, ужаса не сознавая,

Еще растут цветы.

И – дети.

    Н. Зиновьев. Большое стихотворение

Вовка проснулся от того, что хлопнула дверь спальни и мама позвала его вставать в школу.

– Эщщщоптьму-у-утт… – прогудел Вовка и открыл глаза…

В плотной неподвижной темноте где-то капала вода. Впрочем, Вовка знал – где. Из простенького умывальника, висящего на стене в трех шагах от места, где он спал. Звук был привычным, кран-«сосок» подтекал. А еще, если вслушаться, то различалось, как снаружи – наверху – ровно и немолчно дует ветер. Этот звук он давно различал, только если вслушивался. Ветер тоже стал таким же привычным, как снег.

Сегодня было, кажется, 25 июня 20… года. Насчет месяца и года он был уверен точно, а вот насчет дня – нет; за прошедшее время ему несколько раз приходилось сбиваться с числами. Часов у него никогда не было, а мобильник давным-давно сдох и был выброшен… или потерян, Вовка уже не помнил. Это было вообще еще до того, как выпал снег.

В спальнике – тепло. Вовка всегда задергивался в нем с головой, оставляя только маленькую щель для дыхания. Не потому, что снаружи в комнатке коллектора было так уж холодно, а просто так казалось уютней и безопасней. И сейчас вставать не хотелось совсем, но Вовка понимал – раз «толкнуло», то, значит, пора. Пора вставать, начинать новый день, так сказать. Привести себя в порядок, сходить за продуктами, обойти пару кварталов. Как всегда все.

Он дернул «молнию» и сел на пластиковом топчане, сделанном из грузового поддона. Показалось, что и правда очень холодно, но в комнате было не ниже 12–14 градусов, он это знал точно.

Вовка зевнул, протянул руку, нашарил на тумбочке рядом спички, чиркнул, привычно зажег керосиновую лампу, звякая стеклом. Привернул пламя и оглядел небольшую комнату со шлюзом-дверью. Свое обиталище вот уже много месяцев.

Печка – настоящая, не самоделка, но с выведенной в вентиляцию самодельной трубой из консервных банок, – конечно, давно прогорела. И даже остыла. Вовка сперва вообще побаивался ее топить, но потом исследовал вентиляцию и понял, что там тридцать три колена, а выводит она в какие-то развалины, да еще и не наружу, а в полузасыпанную комнату. Так что по этому признаку его не обнаружишь. А не топить – конечно, не замерзнешь, тем более в спальнике, но вылезать по утрам окончательно стремно… Около печки гордо стоял кремовый изящный биотуалет.

Он зевнул, повел плечами. Еще раз огляделся, узнавая знакомые вещи и заново привыкая после сна к мысли, что впереди еще много часов, которые надо будет занимать разными делами. Хотя если по правде, то дел не так уж много и все они отработаны до автоматизма.

Автомат Вовки, «АК-74М», висел на вешалке у входа – рядом с маской-«менингиткой», большеухой кроличьей шапкой, теплой казачьей бекешей на настоящей овчине и ватными штанами на широких лямках. Под вешалкой стояли старые надежные кирзовые сапоги с меховыми вкладышами. Все это было очень грязным, потому что Вовка просто-напросто не знал, как и где это можно по-настоящему отчистить. Но когда парень выбрался из спальника, то оказалось, что на нем вполне чистые свитер и егерское белье. Стирка была мучением, но Вовка стирал вещи регулярно. И менял, благо был запас. Он рос. Рос, несмотря ни на что.

А слева под мышкой у парня висел «ТТ» – в дорогой кожаной кобуре, обжатой точнехонько по оружию. С пистолетом Вовка не расставался даже во сне.

Он умылся. Вода была холодной, но помогала окончательно проснуться. Потом проверил – по привычке – самодельную грубую стойку с запасным оружием. Там крепились «АКС-74У», охотничий «Архар» и «Сайга»-20 со складным прикладом и висела кобура с каким-то коротким, но массивным револьвером, Вовка и сам не знал, что это за штука. Под стойкой помещались несколько цинков с разными патронами и мирно лежали с десяток снаряженных гранат. Вовка растопил печку – обломками пластины сухого горючего, потом добавил немного угля из полупустого бумажного мешка. Посидел на корточках, глядя, как раскаляются стенки. Печка нагревалась быстро, даже докрасна, но так же быстро остывала. На ней хорошо было готовить, а вот чтобы долго держать тепло… Ему помнилось, что вроде как если обложить печку кирпичами, то она будет и уже погасшая держать тепло очень долго, чуть ли не сутки. Но Вовка не знал, как за такую работу взяться, хотя думал про это не первый раз.

Он поставил на раскалившийся поддон кружку из тонкой жести – заварить чай. И замер, положив руку на пистолет. Ему почудился какой-то звук из коридора за дверью.

Нет, конечно, это было взбрыком воображения. Через эту дверь в любом случае мог донестись из коридора разве что взрыв. Да и вообще… Когда-то беспризорники рассказывали – он слышал сам, – что в таких местах полно крыс. Но крыс он уже давно не видел ни одной. Или сдохли, или ушли в какие-то глубины – подальше от всего, что тут творится.

И все-таки, прежде чем выйти, он долго смотрел в боковой глазок. В темноте Вовка видел хорошо, эту способность он обнаружил у себя уже давно. Коридор, конечно, был пуст, даже в глазок видно, что не тронут ни завал, ни тоненькие ниточки-контрольки, которые вели к гранатам, закрепленным в нескольких местах.

Вовке ужасно не хотелось никуда идти. Он даже почти решил опять раздеться и лечь. Просто полежать. Но потом тряхнул головой и запретил себе делать это. Это могло стать началом конца. По утрам об этом думать не хотелось, это ночью, если не спишь, приходили мысли, что, может, было бы не так уж плохо…

Он раскатал на лицо маску и взялся левой рукой за шлюзовое колесо.

Правой он придерживал автомат – направленный стволом в коридор…

Снаружи было холодно. Термометра у Вовки не было, вернее, он был в самом начале, когда он только-только тут обосновался, висел в незаметной нише слева от входа… но как-то раз ночью опустилось за шестьдесят. И он лопнул. А сейчас оказалось просто холодно, градусов двадцать. Такая температура уже давно держалась почти постоянно, и днем, и ночью. Правда днем – как сейчас – немного светлело. По ночам царила кромешная тьма, только иногда небо вдруг разражалось разноцветными хрусткими сполохами. Они были яркие, но при этом ничего не освещали, и Вовка их просто боялся почему-то. А днем царила сплошная серая с багровым мгла. Снег тоже уже давно не шел, но в городских улицах дул постоянный сильный ветер, и тот снег, что нападал раньше, никак не мог успокоиться. Сугробы бесконечно переползали, лизали длинными дымными серыми языками стены, перебрасывались с одной стороны улицы на другую, курились белесой и черной порошей. Если посмотреть вверх внимательно – то становилось видно, как неостановимо мчатся, клубясь и пожирая друг друга, коричневые тучи. Вовка иногда старался разглядеть сквозь них хоть немножко солнца. Но его не было. Может, Земля вообще сорвалась с орбиты и летит куда-то, постепенно остывая…

Коридор выводил на лестницу, а оттуда – через дверь в замусоренную, совершенно неприметную комнату в развалинах – в еще один коридор, точнее, на обычную лестничную площадку когда-то первого этажа. И только оттуда – на улицу. Выдать себя следами Вовка не боялся. Ветер и снег зализывали следы за минуты. Но сейчас он, как обычно, долго – минут пять – стоял в тени сбоку от двери. Прислушивался, присматривался, принюхивался. Подумывал – не надеть ли снегоступы, крепившиеся за спиной. Долго, правда, так стоять и слушать не стоило. Начинаешь слышать то, чего нет. Или даже видеть. Вовка не знал: то ли это признаки близкого сумасшествия, то ли какая-то вывернутая, дикая полужизнь, то ли память города или что-то в этом роде. Но все одно – ну его к черту!

За ночь изменилось только одно – с дома напротив – на удивление целого, только крышу сорвало – упала вывеска «Мегафона». Она косо торчала в сугробе, и до середины видневшейся части уже поднялся белый наплыв снега.

У Вовки был МТС. Правда, телефон почти не работал, уже когда все началось, в лагере еще перестал работать. И не у него одного. Пацаны ржали: «Война началась! Бу!»

Бу. Война началась. Бу. Бу, б…

Остро захотелось застрелиться, и он, стиснув зубы, переждал этот приступ. Потом оттолкнулся снегоступами за спиной от стены и неспешно пошел по улице – держась тротуара. С крыши, правда, могло упасть всякое, но идти посередине он отвык еще в то время, когда город жил… точнее – умирал. Очень мучительно умирал.

А сейчас ничего. Сейчас безопасно. Город умер, нечего бояться. Последние трупы похоронены под снегом. А склад не очень далеко, в сотне метров… Склад, на который он наткнулся, когда отлеживался в туннеле с гноящимся от вогнанных в рану кусков грязных штанов огнестрелом правого бедра плюс переломом правой голени. Тогда он тоскливо думал, что умирает, и примеривался к пистолету – выстрелить себе в голову, и все закончится… Так вот, склад был магазинный. Большой, супермаркетный, и просто чудо, что его не нашли раньше.

Да нет, не чудо, конечно, никакое. Вход полностью завалило, потому что сверху рухнули все четыре этажа супермаркета, просел пол в коридоре, а чтобы раскопать его, нужно было точно про него знать и иметь экскаватор. Склад промерз, промерз весь, насквозь, как большущий холодильник, поставленный на максимум, но большинству продуктов и других вещей такое и не страшно, а многим продуктам – просто на пользу. Вовка и жил бы там, но не знал, как отапливать такое помещение, а возиться с выгородками и прочим ему не хотелось. Хотя на складе были палатки, например, в том числе и зимние, можно было бы поставить… На складе вообще хватало и барахла, и угля, и сухого топлива, и разных вещей. Не было только оружия и боеприпасов. Ими Вовка разжился в другом месте и давно, а стрелять в последнее время приходилось редко, так что это не было особенной проблемой.

«Смешно, – подумал он, дежурно светя фонариком по помещению, в которое проник. – Всегда ведь казалось, что в мире полно еды». А оказывается, ее было не так уж много. Какая-то не могла долго храниться. Какой-то нельзя наесться. А на остальную оказалось множество охотников. Их надо было пережить, но для этого опять же нужен был запас еды. Или убить, чтобы отобрать еду у них. Потому что сейчас еда даже расти не может. Зимой ни зерно не зреет, ни скот кормить негде. Кроме того, Вовка не умел выращивать зерно или скот. И среди его многочисленных знакомых не было никого, кто бы это умел. Разве что огороды на дачах умели засеивать…

Вовка осознавал, что ему повезло. Просто повезло. И с местом, где он жил, и со складом по соседству… И с тем, что он быстро и хорошо научился убивать. Правда, с другой стороны, может, ему и повезло потому, что он не сдался и не сложил руки, кто знает? Хотя… он вроде бы и не делал ничего особенного. Просто жил. Выживал.