Гадости и Сладости. 13 жутких историй, которые лучше не читать

«Последний день семестра. Могли бы уже и отменить эту контрольную. Или перенести на следующий год. Сегодня написать бы её нормально и всё будет круто. Вечером у Жемчужникова. Круто, что родаки уехали – устроим расколбас. Желание продумать бы, чтобы в двенадцать загадать.»

Я планировал день и первые дни следующего года ещё даже не подозревая, что прошлой ночью моя жизнь изменилась. Что моя настоящая молитва закончилась гораздо раньше, чем я думаю, что она была услышана и, что мама уснула навсегда. Я узнал об этом на третьем уроке, сразу после звонка, в кабинете номер 49.

– Вергуленко! – подозвал меня историк. – Контрольную можешь не писать. Ставлю четвёрку автоматом. Иди домой, тебя там ждут.

Обманщик

– Ну, как ты вёл себя сегодня?

От его тихого, спокойного голоса у меня комок в животе сжался. Мне – четыре, но я прекрасно знаю, что будет дальше. Все мои вечера одинаковы.

Он приходит с работы, достаёт из шкафа солдатский ремень и вешает его на видное место – широкий, тёмно-коричневый со светлыми трещинками, с большой блестящей пряжкой. На пряжке сияет пятиконечная звезда. Точно такая же на прошлой неделе украсила мою попу. Мама в кухне готовит ужин. Потрепав меня по голове, он уходит к ней. Наверное, они там едят.

А я сижу в комнате наедине со своим кожаным катом. Я больше не могу играть. Я жду. Уснуть – не вариант. Вчера попробовал притвориться спящим в надежде избежать порки, но меня раскусили. Лежал спокойно, не шевелился, глаза зажмурил, почти не дышал. Как он узнал, что я не сплю? Может, заметил, как дрожит моя нога? Но я не мог ни-че-го с ней сделать. Каждый раз, когда я слышу его голос – размеренный и тихий, слишком тихий, чтобы быть безопасным, – ниточка под моим правым коленом начинает слабеть.

Я уверен, что у меня внутри такие же ниточки, как у Бобика, игрушечной собаки на подставке. Если нажать на дно подставки, натянутые в его теле нитки ослабевают, и он падает, словно пытаясь рассыпаться на части. Но убери палец с кнопки, и он в тот же миг вскакивает, будто учуял кошку. Я люблю играть с ним, быстро нажимая и отпуская кнопку. Создаётся впечатление, что Бобик танцует. То же самое с ниткой в моей правой ноге, словно кто-то то нажимает, а потом отпускает невидимую кнопку на моей стопе.

Затем он возвращается из кухни, садится на диван и задаёт один и тот же вопрос:

– Ну, как ты вёл себя сегодня?

Я что-то отвечаю, но чаще молчу. Мне кажется, что он уже знает ответ, но откуда? Меня учат: «Когда я ем, я глух и нем», то есть разговаривать за едой нельзя. Тогда откуда он знает, как я себя вёл, если они с мамой кушали? Иногда молчу потому, что нитка в моём языке слишком сильно натянута, и он, становясь как палка, совсем не двигается, и вместо слов изо рта высыпаются несвязные звуки. Кажется, что моя сестричка, которая появилась у нас совсем недавно, лопочет резвей меня. Ясное дело, она ведь ещё не знает, как ремень прилипает к попе.

Наверное, именно на попе находится кнопка, отвечающая за натяжение языковой нитки. Ведь уже после третьего, чаще после второго удара язык обретает свою былую гибкость, а голос – звонкость. Я мог бы начинать визжать и с первого хлестка, но нельзя: он считает, что первый удар слабый и не достоин какого-либо звука. Если закричу или заплачу, он решит, что я обманываю, и тогда получу ещё сильней и больше.

– Плохо… – отвечаю еле слышно и немного присаживаюсь, чтобы перенести вес на правую ногу и заставить её не так сильно дрожать. Кто-то невидимый очень быстро колотит по кнопке на моей стопе. А если он увидит, что я дрожу сильней, чем «положено», решит, что я притворяюсь. За обман ремень прилипает к попе немного сильней и на пару раз больше.

Он молча смотрит на меня – что не так? Обычно он встаёт, берёт ремень, складывает его пополам и несколько раз громко щёлкает, сводя и резко разводя руки. Затем я получаю свою ежедневную порцию «за плохое поведение» и иногда небольшую добавку «за враньё». Но он сидит и просто смотрит на меня. Мне уже очень сильно хочется пи?сать. Обычно это желание возникает уже после порки, когда я стою в углу за то, что слишком громко орал.

– Как-как? Плохо? – подался он немного вперёд, от чего мне хотелось вздрогнуть, где-то внутри я и вздрогнул, но снаружи это не было заметно, иначе он мог бы разозлиться и влепить затрещину «за враньё». Такие дополнительные затрещины обычно сопровождаются словами: «Что ты дёргаешься?! Я тебя ещё пальцем не тронул!»

Да, сегодня я впервые признался, что вёл себя плохо. А разве есть смысл говорить что-то другое, если он знает, что я вру?

– Да-а, – выдыхаю почти беззвучно и чувствую, как слёзы, готовые политься с момента его прихода домой, начинают сочиться из глаз. Нет! Ещё рано! Нельзя раньше, чем начнёт хлестать ремнём, и станет совсем невыносимо больно. Зачем-зачем-зачем? Теперь точно получу «за враньё». Но этот слезопад уже не остановить.

Он занёс руку, и я зажмурился. Но ни пощёчины, ни оплеухи, ни подзатыльника не последовало. Его твёрдая, мозолистая рука осторожно коснулась моего затылка и потянула меня вперёд. Шаг, другой – и я уткнулся лицом в его плечо. Ещё через мгновение он сжал меня в объятиях, и я разрыдался во весь голос, обхватив его за шею. Мама вбежала в комнату и с недоумением уставилась на нас.

– Зачем ты обманываешь? – прошептал он мне на ухо. – Мама сказала, что ты сегодня вёл себя хорошо.

«Хорошо? Сегодня я вёл себя хорошо? А что изменилось? Мама меня пожалела и обманула папу или я действительно вёл себя хорошо? И как это – хорошо?»

Я продолжал плакать дольше обычного, дольше, чем после ежедневной, вполне ожидаемой порки – то ли от затянувшегося ожидания, то ли от неожиданности, то ли по привычке, то ли от непонимания. Мама напоила меня водой, успокоила и позволила посмотреть телевизор.

Я так и не понял, чем этот день отличался от других, но понял, что я абсолютно ничего не понимаю. Взрослые лучше знают, что можно говорить и делать, а что нельзя. Школьные учителя лучше знают, какие предметы мне пригодятся в жизни. Друзья лучше знают, как знакомиться с девушками, на ком мне жениться и с кем разводиться. Жены лучше знают, на что мне тратить деньги. А люди, сидящие в зале, лучше знают, какой должна быть хорошая книжная презентация…

– Так почему вам так важно, чтобы вам верили? – повторили из зала вопрос, который вернул меня в настоящий момент на презентацию моей первой книги.

«Быть может, потому, что я с самого детства сам себе не верю, и мне очень нужен кто-то, кто бы верил в меня, в мои силы, в мою правоту», – промелькнула мысль, и я на одном дыхании выпалил:

– Если вы не верите мне, то и книгу не купите. А мне очень не хочется везти их в Братиславу…

Дежурная улыбка, удивлённые взгляды.

– По крайней мере, честно. Спасибо.

– Эта неловкая пауза говорит о том, что вопросы из зала не готовились заранее, – я с трудом ещё шире растянул улыбку. – Есть ещё вопросы? Тогда я продолжу…

Сделка

Я отвернулся всего на мгновенье, и он утонул в толпе. Волны туристов и местных, праздно шатающихся по Приморскому бульвару, любезно расступались, маяча его удаляющейся макушкой. А потом сомкнулись и словно смыли моего сына из виду.

Шум толпы врывается в сознание обрывками фраз, доносящихся со всех сторон. «Да бесполезно кричать», – жалуется женщина в мобильник. Субботний вечер и впрямь со всех сторон грохочет десятками голосов уличных музыкантов. «Беги давай!» – командует прохожий девочке лет десяти, и та моментально занимает позицию у большого металлического сердца, обвешенного сотней замков. Может, и мне с бывшей стоило скрепить свои узы, повесив здесь символ нашей любви, тогда бы я не гулял сейчас с детьми сам и не потерял бы сына?

Я подхватил дочку на руки и ускорил шаг. Ей – три, и она любит гулять у папы на руках. Сыну – пять, и он постоянно куда-то бежит, прямо как я. В памяти всплывают десятки объявлений с детскими фото и заголовком «Помогите найти». Отмахиваюсь от них и пытаюсь убежать, судорожно шаря взглядом вокруг. «Этого не может быть! Со мной такого не может случиться!» – кричу себе в мыслях и продолжаю бежать.

Весь бульвар позади, на меня с сочувствием смотрит памятник Пушкину. «Дети теряются, всякое бывает, наслаждайся вечером, жизнь ведь пролетает…», – он читает специально для меня написанный экспромт, который слышу только я.

– Знаешь, Пушкин! А не пошёл бы ты в ж#пу! – срывается с моих уст фраза, на которую оборачиваются несколько удивлённых туристов. Я поворачиваюсь к нему спиной, пересаживаю малышку с онемевшей руки на плечи и бегу в обратную сторону.

На Приморском бульваре уже зажглись фонари. Всеобщее безудержное веселье бесит. Сорок минут назад я потерял сына и теперь наматываю круги по бульвару, не в силах принять реальность. Я обратился к патрульным, оставил им описание ребёнка и свой номер, но это, скорей, жест отчаяния, нежели вера в то, что это поможет.

Я уже не могу бежать. С каждым кругом мой шаг замедляется так же, как и сердце. Кажется, что в тот момент, когда я остановлюсь и полностью приму пропажу сына, оно тоже остановится. Но ведь со мной ещё Алёнушка! И я двигаюсь дальше, ненавидя каждую счастливую физиономию.

Далеко впереди замечаю их. Они, раздавшись на всю ширину центральной аллеи, двигаются мне навстречу. Перед ними все расступаются и спешат убраться с дороги. На соседних аллеях становится тесно. Мне бы тоже не испытывать судьбу – сегодня явно не мой день.

Вспомнил, как год назад молодая девушка отчаянно бросилась мне под колёса, спасаясь от них. Ранним субботним утром я выехал немного развеяться и бесцельно колесил по городу. Песня «Still loving you» в исполнении Sonata Arctica – единственная, с кем я делил тот летний рассвет и пустую дорогу, пока откуда ни возьмись не выскочила она. Не знаю, как я успел среагировать и остановиться.

Моя машина была единственной на всей улице, а она – словно выросла из-под асфальта. Пахло подставой, но я впустил её в салон и укатил под недовольный рёв их толпы. То был её день, из их цепких рук никто так просто не уходил.

Взять хотя бы моего соседа, за которым я в детстве шпионил. Каждое утро моих летних каникул начиналось с его пьяных скандалов за окном. Но одно я запомнил на всю жизнь.

Его яростный многоэтажный мат в очередной раз сотрясал весь дом. Я на четвереньках подкрался к окну и осторожно выглянул. Огромного мужчину собачьей стаей окружили цыгане. Среди них не было ни одного мужчины, только женщины в многослойных разноцветных юбках и подростки.

Они хватали его за карманы брюк, с силой дёргали и моментально отскакивали в сторону. Карманы поддавались не сразу, но у грабителей было время – на крики соседа давно никто не реагировал. Он метался из стороны в сторону, как загнанный зверь, но не мог дотянуться ни до одной. Стая работала слаженно.

В конце концов его брюки превратились в лохмотья. Всё, что было в карманах, щедро разлетелось по асфальту и было подобрано смуглыми подростками. Он лежал на земле и тяжело дышал. Он уже совсем не сопротивлялся, когда одна из цыганок сорвала с его шеи золотую цепочку.

До того утра я думал, что цыгане могут загипнотизировать и украсть меня, поэтому с ними нельзя разговаривать. После я был уверен, что им ничего не помешает просто засунуть меня в какой-нибудь мешок и увезти далеко-далеко, туда, откуда я никогда не вернусь. Поэтому к ним нельзя даже приближаться. Мою уверенность подпитывала бабушка, предостерегая, чтобы я никогда не уходил со двора. И я, конечно же, уходил, но цыганский радар работал у меня отменно. Всегда.

Последний поворот на соседнюю аллею за спиной. На меня надвигается пёстрая стена цыганских женщин с детьми. Ловлю любопытные взгляды с боковых аллей. Кто-то снимает на камеру телефона. Я продолжаю идти прямо по центру аллеи. С каждым шагом мои внутренности всё больше сжимаются в комок, их словно засасывает маленькая чёрная дыра внутри меня.

Я потерял сына! Только задень меня!

До столкновения десять шагов. «Ещё не поздно развернуться и обойти, это всю жизнь спасало. Они беспощадные и им ничего не будет, их даже не найдут». Но я не слышал самого себя. Я осознанно шёл на таран. Я потерял сына! Я заслуживаю наказания!

Пять шагов! Встречаюсь взглядом с самой крупной из них. Она чуть ниже меня и намного шире. Она – неоспоримый авторитет, она наверняка щёлкает таких как я одним взглядом. Но не сегодня! Смотрю сквозь неё и продолжаю идти вперёд. Чёрная дыра в моём животе превратилась в точку, вокруг неё лишь вакуум. Я готов ко всему.

Три шага… Два…