Любовь как сладкий полусон

Любовь как сладкий полусон
Олег Владимирович Фурашов

А любовь всегда бывает первою…Это повесть о той любви между юношей и девушкой, что могла бы быть не только первой, но и вечной, если бы не…Мир устроен так, что реализации самых светлых замыслов что-то неизбежно препятствует. Тем более, когда речь идёт о самом сильном чувстве на свет. Тем паче, когда влюблённых разделяют нравы нарождающегося дикого капитализма в России, завистники, недруги, наивность и глупые поступки юности…И всё-таки любовь была! И во сне, и наяву!

Олег Фурашов

Любовь как сладкий полусон

Все события выдуманы,

все совпадения случайны.

Автор

Ч А С Т Ь П Е Р В А Я

БУРАТИНО НА ПРАЗДНИКЕ ЖИЗНИ

Пролог

Зима в этом году чудила: нагрянула с непривычно ранними снегопадами, а затем, ещё до прихода ноября, ударила – редкими даже для Урала в эту пору – морозами за двадцать градусов. Антициклон держал свирепую стужу почти две недели, после чего юго-западному ветру удалось-таки прорвать своеобразную арктическую блокаду и принести с собою тёплые дождевые тучи, слякоть и резкую оттепель. Пожухлая трава и изумрудного цвета озимые хлеба, укутанные было снежным покровом, крепко уснувшие и не чаявшие уж увидеть неба до будущей весны, ныне удивлённо взирали с оттаявших пригорков окрест себя.

Верно подмечено, что стихийные катаклизмы, капризы природы, погодные «выверты» способны оказывать и оказывают самое непосредственное влияние на человеческую жизнь. А коли так, то наступившая климатическая аномалия неизбежно должна была вызвать неординарные события в судьбах конкретных людей.

Глава первая

1

Семнадцатилетний Юрий Кондрашов совершал свой традиционный вечерний кросс от села Нижняя Замараевка до райцентра Ильск и обратно. Под энергичную размашистую трусцу он едва слышно напевал себе под нос слова из популярной спортивной песни: «Тебе судьбу мою вершить, тебе одной меня судить, команда молодости нашей, команда без которой мне не жить!» Расположенная в низине гравийная дорога, связывающая город и село, основательно раскисла, и потому юноша бежал по краю клеверного поля, вздымавшегося над просёлочным трактом.

На полпути к городу внимание парнишки привлекли булькающие звуки и плеск воды, доносившиеся из лощины – от так называемой Манькиной лужи. Лужа эта издавна была известна замараевцам своим «скверным характером». Рождением своим она была обязана тёплым водным источникам, которые били из-под земли неподалёку от просёлка. В лютые холода ключи перемерзали, но стоило установиться оттепели, как водяные фонтанчики оживали и лужа широко и привольно (можно сказать, что и нахально) разливалась, затопляя в этом месте дорогу.

Не одно поколение замараевцев пыталось ликвидировать «растреклятую Манькину падь», но той всё было нипочём: местные «гейзеры» размывали спешно воздвигнутую насыпь. И рано или поздно сия неутихающая долголетняя «тяжба» завершалась неизменной победой торжествующей стихии. При очередном весеннем или осеннем паводке, бурлящие потоки, урча, растаскивали воздвигнутое селянами сооружение по камешкам.

Кардинальный выход из конфликта заключался в том, чтобы проложить трассу в стороне от лощины, либо перекинуть через неё мост. Но при Советской власти до этого всё «руки не доходили», а с реставрацией «дикого капитализма» в России, и вовсе стало недосуг.

И вот сейчас в этой ямине что-то (или кто-то?) барахталось. Кондрашов приблизился к низине. В сумерках он с трудом различил человеческую фигуру, наполовину выступавшую из воды, а нечленораздельные эмоциональные возгласы, перемежавшиеся весьма артистичной виртуозно-изощрённой бранью, которую силуэт издавал хрипловатым баритоном, не оставили сомнения в том, что в луже «принимал процедуры» немолодой мужчина.

Юноша осторожно спустился по косогору к неизвестному, который беспомощно бултыхался в середине водоёма. «Моржа поневоле», как и прочих заезжих дилетантов в подобных происшествиях, конечно же, ввёл в заблуждение внешний вид лужи: справа она казалась более безопасной из-за пологого склона лощины. В действительности же дело обстояло как раз наоборот: именно здесь били ключи, образовавшие обширную подводную впадину.

В замараевской ловушке вокруг «новоиспечённого водолаза» плавали какие-то предметы, течением разносимые в разные стороны. Вещички ускользали от хозяина, словно раки от любителя пива. Едва нечаянный искатель приключений ухватывал одну и тянулся за другой, как тут же скользил по дну, окунался в лужу…И процесс возобновлялся в том же нескончаемом ключе.

Для зеваки зрелище могло представляться уморительным, ибо в своих действиях незнакомец напоминал небезызвестную обезьяну из басни Толстого, что никак не могла собрать в пригоршню горошины. Только, в отличие от легендарной мартышки, эта ещё и классно сквернословила. Причём самыми непритязательными из выражений были те, коими хулиган словесности сравнивал лужу с гулящей женщиной из пяти букв, а урочище в целом, куда его занесла нелёгкая – с любвеобильной собачкой (из четырёх знаков), удовлетворившей свору оголтелых кобелей. И если вышеописанные аллегории были хоть как-то объяснимы их «привязкой» к местности, то дополнительная обида говоруна на женские гениталии, которые не ходят строевым шагом, представлялась случайному слушателю в лице Кондрашова совершенно немотивированной.

Будь Юрий горожанином, он посмеялся бы над происходящим и последовал далее по собственным делам. Однако случайный свидетель был деревенским жителем, в котором и по сию пору крепка общинная сострадательность, а потому он поспешил на помощь человеку, попавшему в беду. Хотя его и покоробила беспардонная ругань мужчины. «Старый-старый, – подумал паренёк, – а матерится, почище наших пацанов».

И пока незнакомец орал площадной бранью, давая самому себе зарок ни за что больше не совать нос в эту «проклятую долбаную мотню», если только выберется живым, практичный сельский хлопец обзавёлся подручным средством. Подобранной жердью спасатель расторопно причалил к бережку и вытащил из водоёма объёмный предмет, оказавшийся футляром с музыкальным инструментом. Неизвестный тем временем выбросил на сушу два остальных «плавсредства» – чемодан и целлофановый пакет.

Настал черёд пострадавшего, которому Кондрашов последовательно протянул жердь и руку, помогая выбраться на твердь земную. Чуть отдышавшись, ярый сквернослов, которому и пьяный сапожник в подмётки не годился, неожиданно заговорил на внешне интеллигентном и отчасти вычурном языке:

– Благодарю вас, мой нежданный спаситель! – сказал он. – Безмерно признателен! Позвольте отрекомендоваться: Лукин Аркадий Николаевич, творческий работник. Извините, а кому я обязан столь чудесным избавлением из этой троглодитовой пучины?

– Меня зовут Юра, – скромно и несколько смущённо ответил ему сельский житель, всем своим видом показывая, что он отнюдь не претендует на медаль «За спасение утопающих в Манькиной луже».

– А по отчеству?

– Кгм-кгм…Дмитриевич.

– Весьма тронут, Юрий ибн Дмитриевич, тем участием, которое вы проявили к моей ничтожной персоне, – с театрально-сказочной изысканностью стал изъясняться творческий работник, не обделённый даром великорусского мата. – Не соблаговолите ли, о почтенный Юрий! коль уж стечение обстоятельств свело нас, снизойти до моих никчёмных затруднений ещё раз и просветить мой тёмный разум относительно того, правильно ли я путь держу? Мне нужно в Нижнюю…э-э-э…в Нижнюю…э-э-э…

– …Замараевку, – подсказал Кондрашов.

– Именно так: в Нижнюю Замараевку!

– Да, – подтвердил юный собеседник. – Вы правильно идёте. До села ещё километра полтора. Я там живу.

– Мне несказанно повезло! – обрадованно воскликнул Лукин. – Мне нужно к директору совхоза господину…э-э-э…Бурдину. Если бы вы меня проводили, то я превратился бы в вашего должника до конца дней моих.

– В таком случае желаю, чтобы вы никогда со мной не расплатились, – с изысканностью, соответствующей моменту, пожелал долгих лет жизни новому знакомому Кондрашов. И ещё он сожалеюще вздохнул, сознавая, что его тренировка полетела «псу под хвост». Но законы гостеприимства требовали того, а потому он дополнил свою пространную фразу более краткой репликой: – Я вас провожу к Бурдину.

– Вот спасибо, молодой человек! – произнёс Лукин, прижав правую руку к груди. – Но прежде, если не возражаете, я отожму свою хламиду и солью воду из мокасин.

Они выбрались из лощины наверх, где на свободном от снега бугорке Аркадий Николаевич проверил состояние вещей, а также привёл себя в мало-мальский порядок. После недолгих и по-маниловски учтивых препирательств по поводу того, кому и что нести, Кондрашову достался футляр с аккордеоном, а приезжему – прочий скарб.

– Только пойдёмте клеверищем, – предложил провожатый, поворачивая к полю. – По дороге – скользко и грязно.

– Принято! – весело согласился Лукин, следуя за ним. – По минам так по минам. С вами сам чёрт не страшен. А в одиночку-то я с перепуга не токмо обмочился, так ещё и штаны чуть не обделал с изнаночной стороны. Был бы беременный – родил бы!

– Манькина яма – она такая, – заулыбался юноша. – Мы, замараевцы, говорим: «Коварнее, чем Берия, Манькина империя».

– Вы ведёте речь об этой троглодитовой пучине так, словно она – существо одушевлённое, – подметил Лукин. – Кстати, почему её столь странно кличут?

– Есть основания, – откликнулся попутчик, приступая к повествованию, которое много лет замараевцы передавали из уст в уста друг. – По преданию, в стародавние времена, жила в деревне Большая Захотиха легендарная молодуха Манька. Это километрах в десяти от нас. И поехала она однажды с родителями к жениху Митьке Носатому – его потомки и поныне живут в нашем селе…

– Как-как? К Носатому? – уточнил Лукин.

– К Носатому, – подтвердил рассказчик. – Запрягли они лошадку и двинулись в путь-дорожку. Подъезжают к Манькиной пади…Н-да…А в ту пору весна удалась ранняя да дружная: погожие деньки, что детишки-погодки в многодетной семье, один за другим топили снег. Сказать, что половодье было богатое – ничего не сказать. Море разливанное! Манькин папашка глядь-поглядь на лужу окосевшим от ужаса глазом, решил ехать справа, как и вы давеча. Лошадка сунулась в воду, а дальше – ни тпру, ни но…Боится ступать. Конь – животина умная. Чует опасность. Кучер её и так, и эдак, а лошадка – ни с места. «Чё ты испугалась, дура!» – корит её Манька. И направляет папашку брод искать.

– Хым, – хмыкнул приезжий. – Маня-то – неглупая женщина.

– А нужно вам пояснить, – перехватил Кондрашов футляр из правой руки в левую, – что папашка тот являл собой редкий образец хилости да тщедушности, нерешительности да трусоватости. Ступает он, а вода всё выше. Вот уж и до колен дошла. Дражайший родитель на дочу оглядывается: не пора ли оглобли поворачивать? А та знай своё гнёт: вперёд и только вперёд! Лужа водомеру уже мужское имущество подмывает, ан Маньку ровно заклинило – на Берлин, и никаких гвоздей! Шагнул мужичонка – и ухнул в омут…Вынырнул, как ошпаренный. Верещит: «Вертаем обратно! Жизни свои здеся покладём!» А невеста всё одно: к Митьке Носатому – и баста!

– Маня-то, не только неглупая, но и темпераметная, – хохотнул Лукин.

– Тут надобно заметить, – иллюстративно поднял Юрий свободную руку над головой, – что Манька фактурой своей олицетворяла редкий экземпляр: высоченная, что коломенская верста; широченная – косая сажень в могутной груди, а также в объёмистом женском тазу и…кгм…в другой мелкой посуде…Весу же в ней было, дай бог не соврать, пудов под десять. Ведро картошки за присест съедала. Короче, сгребла Манька папаньку с маманькой в охапку, лошадку – под уздцы, и перетащила весь этот пугливо мельтешащий и жалобно ржущий скарб через водоёмище – аки посуху прошла. И свидание у них с Митькой состоялось, а затем и свадьбу сыграли.

– Лихо! Манька – явно не я, – самокритично признал горожанин.

– Вот с той поры замараевцы и говорят, что Манькину лужу миновать – свадьбы не сыграть, а студёной купели бояться – с любовью не знаться! А мой батя от себя добавляет, что любви без нагрузки не бывает. Это бремя…Но, самое желанное бремя, – назидательно завершил пересказ местной легенды юный проводник.