Глоток кислорода

К глотке окончательно подкатило – и Вероника скорчилась, сжимая ладони у лица, судорожно дергая мышцами живота, и ощущая, как сквозь судорожно стиснутые пальцы лупит горячее желудочное содержимое, растекающееся вокруг предательскими шариками.

Бог Преднебесный, какой позор…

– Молодая, Сём, неопытная, – раздалось сзади. Будь Ника в более нормальном состоянии – обратила бы внимание на то, что голос, произнесший эту фразу, был слегка неестественным – слишком ровным, слишком спокойным, слишком человеческим. А так – она в гневе развернулась, готовясь дать достойный отпор уроду-напарнику немытого мужлана Семена, завонявшего всю станцию своими подмышками и немытой промежностью…

На стене замер здоровенный серо-черный паук, распластавшийся по буттугсису, вцепившийся всеми своими восьмью лапами, покрытыми оттопыренной щетиной. Головогрудь задрана, мощные хелицеры раздались, растянув клейкие нити яда, черные выпуклые глаза без зрачков, тускло поблескивающие в свете люма, вытаращились, наблюдая, фиксируя каждое ее движение. Сбежать уже не получится.

Девушка дико заорала, дергаясь всем телом в предательской антигравитации рубки.

Педипальпы зашевелились. Паук напружинился.

– Девушка, а обязательно орать, а? – прозвучало из крохотного, но мощного динамика, вживленного в хитин.

Рвотные шарики плавали перед лицом. Низ живота до сих пор жгло не до конца доделанным актом мочеиспускания, виски сдавило чем-то мягким и тяжелым, а потом чья-то сильная рука схватила ее за пятки и вздернула вверх, меняя пол с потолком местами, снова и снова….

– Вот зараза! – толкнулось в уши. Кажется, это был не голос Семена.

Что-то ее дернуло и потащило. Вероника вяло попыталась отпихнуть это что-то – острое, колючее, нечеловеческое, щелкающее многочисленными суставами, тянущее ее куда-то в темноту – но темнота оказалась быстрее, напрыгнула сверху и мягко обняла.

* * *

Желатиновая еда была такая, какая и должна быть – напичканная витаминами, минералами, нужным балансом солей и микроэлементов, снабженная тщательно выверенными дозами стимуляторов, кардиоимпульсеров, гепатопротекторов и транквилизаторов. Богатая всем, кроме нормального вкуса.

Вероника лежала на койке в своей каюте – мягкие ленты удерживали ее тело, потому что малейшее шевеление, легкий жест, вплоть до движения пальцем ноги, затекшим в покое… даже попытка вздохнуть чуть глубже, откидывали ее к потолку. Девушка лежала, угрюмо созерцая бледно-розовую расцветку универсальной защитной обивки – буттугсиса, открытой, кажется, полсотни лет назад каким-то насквозь психованным ученым по фамилии (а может – имени) Буттугс… она крайне эффективно амортизирует, способна к свечению, к регенерации, имеет отличную теплоемкость и легко наносится на все виды поверхностей с помощью простейшего распылителя. Поэтому и используется везде, где только можно.

Арахноид… чтоб вашу душу жрали черви, уроды из «Тардис-Аарана», завербовавшие ее на типовой – полный – контракт! Ни слова о том, что на станции будет чужой! Ни намека, что чужой будет негуманоидной формы! А про то, что это – огромный мыслящий паучара, воплощающий все ее детские кошмары…!

Вероника заскрипела зубами. Девяносто дней, Стайяр. Целых девяносто дней, из которых минули всего три – уже показавшиеся вечностью.

«Много раз ты спросишь Бога – в своем месте ли ты? Много раз он не ответит. Почему, спросишь, да? А зачем повару, много раз готовящему обед, отвечать утке, которую он запекает с яблоками? И сможет ли он ответить достойно? И обрадует ли ответ утку?».

Никола Сна, третья книга Откровений, блок шестой степени по всем сетевым рассылкам голоимпа.

Инъекция аррависа подействовала – тошнота ушла, мысли обрели ясность, дрожь из конечностей ушла… почти ушла. Паук, черт бы его душу! Огромный паук, мерзкая многочленная тварь, щелкающая суставами, перемещающаяся по станции, цепляя непарными коготками ее обивку, оставляющая в затхлом многократно кондиционированном воздухе свою паучью вонь, и после – необходимость руками касаться тех мест, где пробегали его коленчатые лапы…

Ника повернулась – лента засуетилась, подстраиваясь под новое положение тела.

Как работать теперь? Согласно контракту, она обязана оказывать все виды медицинской помощи персоналу добывающей станции ОДС-35. Без дифференциации по полу, возрасту и биологической принадлежности. Теперь понятно, почему та дама, неопределенных лет, зато определенных наклонностей, наклонившись ниже обязательного над ее ухом, подпихнула лоснящийся псевдопластик контракта – хихикнула, когда термостило скользнуло по его поверхности. Ладно, по человеческой физиологии она прошла полный курс, с обязательной сдачей экзаменов в виртуальной камере – в статусе «голоимп-три», когда из генерируемых невидимыми лучами пострадавших лупит вполне реальная струя крови, а спроецированный на несуществующем полу несуществующий больной орет, зовет маму или прим-маму, бьется в судорогах, плохо пахнет, роняет давление и перестает дышать внезапно, без предупреждения. Полный набор эмпатических составляющих – прилагается, это плата за голоимп. Когда умирает воображаемый пациент, ты получаешь страшный эмоциональный удар по всем органам чувств. Немногие доучиваются. И меньше из этого количества – выходят работать медиками, ибо – зачем, и так много паллиат-ботов, готовых предложить услуги по обезболиванию, снятию симптомов, отвлечению и успокоению, за куда более меньшие деньги. Она прошла, сдала и выпустилась, с гордостью провела ладонью по коже запястья, на которую невидимыми серебряными нитями легла спроецированная логограмма ее диплома и допуска, доступная для считывания равнодушными зрачками линз-нанимателей. Но – арахноид?!

ГУУУУУММП.

Стены задергались, где-то вдалеке раздался звук, похожий на тот, когда с небольшой высоты падает стеклянный сосуд с жидкостью и разлетается – и гулкий голос Семена, сопроводивший его, подтвердил опасения, что после очередного изменения формы ядра планеты Аараны, на станции расколотилось что-то ценное – слов было не различить, но интонация была вполне понятной. Станция довольно большая, так бы она его не услышала – но все коридоры снабжены системой дублирующего громкого вещания, в целях безопасности, предупреждения, предотвращения и прочих жутко важных мер, благодаря которым ты вынуждена, находясь в медпункте, слышать чужую отрыжку из отсека ремзоны…

Ответа того, кому ругань была адресована, Вероника не услышала, но невольно съежилась. Паук, будь он неладен. Огромный, страшный, щетинистый паук. Вместе с ней, здесь, на одной станции! И если, не приведи небо, его поранит что-то чем-то – ей придется оказывать ему медицинскую помощь! Ладно – обычные манипуляции с бинтовыми спреями или асептическими пластырями, а если что серьезнее, вроде малых хирургических операций, а? Прикасаться, слышать скрежет, дышать мерзким воздухом, в который его трахеи, открывающиеся на рыхлом брюшке, с влажным сопением выбрасывают его запах…

Девушку передернуло – сильно, до боли в суставах. Арахнофобия – она не смертельна, когда ты просто боишься, до визга, любых паукообразных, передвигающихся на тонких, ломких, несоразмерно длинных ножках, имеющих тело из сегментов… в какой-то мере это даже является плюсом, когда ты девушка, и тебе надо спровоцировать очередного изнеженного прим-матерью и комплементарным воспитанием, самца на решительные действия – лучше маленького паучка в углу, от которого ты шарахнешься с закатыванием глаз, ничего нет. Проверено многократно – даже самые дистиллированные, выпятив цыплячью грудку, и сжав кулак (щадя маникюр и вживленные в кутикулы игровые импланты), кидались в бой, сдирая паутину и растаптывая пытающегося сбежать многоногого, надуваясь героикой свершенного – и ожидая награды от спасенной, само собой. Но теперь – много ли из тех, с кем она сходилась достаточно близко, от псевдопоцелуев до альфа-коитуса, сейчас кинулись бы на защиту Вероники Стайяр от огромного серого паучары, обосновавшегося в недрах станции ОДС-35? Многие бы нырнули туда, в сумрак затхлых коридоров, насквозь провонявших потом дежурного оператора станции, чтобы оградить даму сердца от надвигающейся из темноты многоногой тени, зловеще прищелкивающей суставами и шевелящей вечно мокрыми от яда жвалами?

ГУУУ-ГУУУУМП.

В очередной раз уже стены шатнуло, лента напряглась, удерживая девушку на койке – она уже едва обратила на это внимание. Тут так всегда, значит – это норма, и впадать в истерику каждый раз, когда кажется, что скоро (а точнее, через девять стандартных минут) их размажет по жесткой корке планеты, чтобы потом, когда эта корка расплывется в огненные озера, спалить – признак дурного тона и профнепригодности. Терпеть и молчать – лучшая политика, наверное. Все равно, альтернативы никакой, кроме той, что ей предложили родители.

По щеке прошла прохладная волна – легкая, едва заметная, и перед глазами сфокусировался Семен – тяжело дышащий, с красным потным лицом, раскорячившийся где-то в темноте.

– Вероник, шустрей в дроновскую, тут порвало малость!

Эмпатограмма в голоимпе – это краткая прямая проекция мыслей, ощущений, эмоций, передает всю гамму перечисленного залпом, волной, интенсивность которой зависит лишь от индивидуально установленного ограничителя приема в бионодусе, вживляемом каждому новорожденному гражданину Зеленой Ветви, и имеющего три этапа для корректировки… Вероника мгновенно ощутила злость, усталость и боль – тихую в желудке, где до сих пор дремала недолеченная язва, и острую раздирающую – в правом колене, дергающую, липкую горячей мокренью растекающейся крови.

– Иду!

Содрав ленты и оттолкнувшись от койки, девушка кинулась к выпускному шлюзу двери, скрипя зубами, выждала необходимые пять секунд (блиц-скан соседнего помещения на наличие вакуума, отсутствие пригодного для дыхания воздуха, выброс ядовитых примесей в него), пока дверь с сопением ушла в потолок, вцепилась в ближайшую петлю на стене, рванула ее на себя, бросая тело по коридору. Люмовое покрытие тускло мерцало. Мелькали двери отсеков – комната управления (Семен упорно именовал ее рубкой), дверь из обычного металла, табличка лоснится, далее тяжелая, усиленная четырьмя мощными лапами амортизаторов, расписанная черно-желтыми полосами дверь отсека основного реактора, едва заметная узкая дверка реактора вспомогательного, тусклый проблеск открытой кают-компании, ярко освещенный мигающими переливами огней коридор причального шлюза… медицинский отсек. Девушка шлепнула запястьем по панели идентификатора – тот ожил, запестрел яркими огоньками считывающего излучения, изучающего данные серебристого плетения, невидимого обычному глазу, на запястье, проверяя допуск, стаж, пол, возраст и антропометрические параметры желающего войти… Вероника тихо зарычала. Там истекает кровью человек – тут бездушная машина тянет время формальностями, которые ровным счетом ничего не значат здесь и сейчас.

Дверь распахнулась, обдав ее мощной волной распыляемого в воздухе медотсека септицерия – уничтожающего практически все известные болезнетворные микроорганизмы. Вероника рывком распахнула настенный шкаф, на котором красовался ярко-алый крест, пробитый оранжевой молнией, замерла перед ним. Снова замурлыкал идентификатор – активировалась программа «Скорая помощь». Первая вспышка, белая – на эластокомбинезон легла едва заметная, фосфоресцирующая фиолетовым, сеть, туго обтянув фигуру девушки, раскидывая тонкие вибриссы улавливающих зондов. Вторая – синяя, на узлах сети активировались бактерицидные излучатели, невидимыми импульсами уничтожая любую флору, которая попадала под определение патогенной. Третья, финальная – ярко-алая, узлы сети стали расти, трансформируясь в емкости, заполненные разноцветными жидкостями, набухали нарывами, лопались, жидкости смешивались, а оживающий, выпирающий в районе живота, диагноблок торопливо считывал их состав, формируя лекарственную карту. Огибая лекарственный комплекс, растущий на спине, вытянулись два ствола кислородной ячейки, отращивая узкие, пока еще мокрые от антисептика, рыльца индукторов, автоматически принимающих при введении форму гортани и трахеи. Едва слышно зашипели синхронно два хирургических блока на предплечьях, диагностический и оперирующий – длинные, узкие, распаленные локально рожденным зерном ээйки, полные кипящего белого металла, в нужный момент выбрасывающие нужный инструмент, выплавляемый через узкое горлышко модификатора, украшенное криокольцом вечных хладоэлементов.

Снова коридор, короткий темный промежуток, узкое горло шлюза, ведущего в отсек консервации дронов. Стандартное желтое освещение, толстые капли рабочих единиц, обшарпанные, сожженные излучением и расписанные штрихами термовыбросов, зажатые в энергопетлях, вливающих жизнь в функциональные блоки эрго-эмпульсеров, штабелями уходящие вверх. Некоторые ячейки пусты – дроны погибли на очередном выходе. В дальнем углу идет бесконечная возня – монтаж новых «дробов» взамен расплавленным, сожженным, сбитым и «уснувшим» – что чаще всего, потерявшим сигнал, упавшим на поверхность Аараны, и покорно лежащим, ждущим своего часа, когда молодое ядро снова повернется, рванется в стороны, расшвыривая едва успевшую затвердеть поверхность, выливая огненные струи магмы в холод пространства…

Семен лежал под тощей ногой одного из дронов – длинной и выпуклой, сейчас – сломанной надвое. Тонкие поды дронбуров изготавливались из три-стабилизированного стекла, очень тонкого и крайне прочного, под ним, легким и гасящим яростный ультрафиолет, в узловатых утолщениях прекрасно умещались чувствительные локационные приборы, вылавливающие под спекшейся коркой поверхности Аараны драгоценные руды. Еще две ноги, на которых закреплялось бурящее оборудование – два заляпанных густой массой тяжелых лазера и один плазменный импульсер, сейчас упирались в пол, неловко подломившись. Под сломом стеклянной капсулы, рассыпавшей осколки в воздухе, было плохо – плыли красные шарики, и корчился дежурный оператор.

– Ве…

Не давая ему договорить, Вероника торопливо провела пальцем с эргоподом на кончике по панели на запястье – панель услужливо успела отрасти, раздаваясь в стороны эластином, расцветая огоньками основных узлов системы «Скорая помощь». Правый индуктор, буквально выстрелив собой, вбился Семену в рот, на лету выбрасывая два дублирующих отростка, ввинтившиеся в ноздри, слегка вспучился, вливая обогащенную кислородом и закисью азота смесь. Тонкие волоски диагностов ощупали лежащего, вобрались, передавая в узел на затылке диагноз. Впрочем, и так понятно, даже без всей этой возни с техникой – Семен пытался вручную запаять поврежденное колено дрона, не дожидаясь обязательных двенадцати часов, предписанных инструкцией – на ликвидацию перегрева, облучения, наличия сторонних угроз. Полез с плазменной горелкой, перегрел трансмиссию, сустав дернулся, и рванул дублирующий микрореактор, ломая трижды стабилизированное стекло, выворачивая ногу дрона, и вонзая осколки в колено не успевшего увернуться оператора.

– На кой же черт, Якшин, можешь мне сказать? – прошипела девушка.

Из запястий проструились тонкие серебряные иглы, одна вонзилась в запястье пациента, одна – ушла под ключицу, находя глубокую прификсированную вену. Брызнули растворы – обезболивающие, кровезамещающие, противошоковые.

Вопрос был риторическим, и Семен лишь что-то промычал – говорить ему мешал гибкий ствол индуктора, дозировано вливающий в трахею смесь увлажненного кислорода и анальгетического спрея.

По поврежденному колену уже скользили гладкие тонкие лапки диагностеров, касаясь тканей, пробуя на вкус, впитывая, анализируя, передавая. Вероника, хмуря брови, смотрела на дисплей. Рубленая рана колена, налицо – разрыв связок, поврежденные мениски, распоротые заворотные пазухи, истекающие сейчас внутрисуставной жидкостью. Третий день, Стайяр. Только третий. Из последующих восьмидесяти семи.

Вероника нажатиями пальца отрегулировала подачу анальгетической смеси, вливая в ее состав наркотический компонент, погружая замершего под сломанным дроном Семена в сон. Преодолев дрожь, дотянулась тем же пальцем до коммуникатора на мочке уха.

– Эмм… Шшизх… слышишь меня?

– Да, – мгновенно отозвалось в слуховых косточках, передавая чистый и ничем не замутненный звук прямо в ухо. – Слышу, Вероника. Что случилось?

Голос обычного, самого обычного мужчины – каких много на Земле. Каковой и был взят за образец, дабы голос переводчика не вызывал раздражения.

– Семен… ранен, – девушка помолчала. – Нужно оттащить дронбур. Сейчас можешь прийти?

– Уже иду, – точно так же, мгновенно, без паузы. Арахноиды мыслят гораздо быстрее людей. И действуют – тоже, поэтому они так и ценны на станциях класса ОДС.

Где-то в глубине станции, из пустующей резервной парковочной дронбуров, из дальней ее части, той, что была увита концентрическими петлями паутины (арахноиды этого вида относились к паукам-кругопрядам), сорвалось серое тело, бросилось по коридору, цепляя когтями обивку, летя страшной многоногой тенью, мелькая в освещении люм-полосок словно призрак…

Вероника вздрогнула, зажмурилась. Через минуту буквально – овал косяка двери отсека консервации обхватили мощные, покрытые щетиной, лапы, скрипнув когтями. Тело арахноида пронеслось сверху, слышен был лишь легкий шлепок, когда его брюхо приземлилось на энергоблок дрона, шорох, когда он торопливо ввинчивался в технологический лаз, потом – тело дрона затряслось, завибрировало, вздыбилось.

– СТОЙ! – заорала Вероника. – Блок передней правой! Блок!

– Что? – в ухе, равнодушным голосом универсального переводчика.