Современные проблемы доктрины гражданского права

Действительно, существование альтернативных установок вполне возможно, однако лицо, применяющее ту или иную установку, зачастую действует в условиях определенного автоматизма, многократно отработанного и ранее закрепленного алгоритма поведения в виде либо оценки, либо совершения юридически значимых действий. Переход к качественно иной научной установке, т. е. изменение доктринальных позиций может происходить только осознанно, являясь следствием волевых действий субъекта исследования, зачастую основанных на существенных психологических изменениях в его личности, внутренней оценки потребности смены той или иной парадигмы. В таких неординарных условиях исторических перемен субъект исследования осознанно должен поставить себя в менее комфортные условия повседневной, текущей профессиональной деятельности.

В настоящее время отечественная цивилистика переживает новый этап своего развития, неразрывно связанный и во многом обусловленный активными процессами формирования нового правового мышления, многогранным взаимопроникновением науки и практики и их совместным воздействием на законотворческий процесс. Начало этого процесса было положено в конце 80-х гг. прошлого века, когда произошли кардинальные и во многом абсолютно неожиданные изменения в общественно-политическом, экономическом и социально-правовом устройстве России.

Некоторые ученые склонны связывать этот новый этап с принятием Гражданского кодекса РФ (его первой части), но более убедительным представляется мнение В.А. Белова: «именно 1986 год и должен быть признан тем рубежом, который ознаменовал качественный скачок как в научном цивилистическом мышлении, так и в практике гражданско-правового регулирования. Именно с 1986 г. российское гражданское право перестало быть отраслью советского права; именно в 1986 году оно вдруг свернуло с проторенной было стези «совокупности норм» … на начавшую уже зарастать бурьяном и кустарником дорогу частного права»[44 - См.: Гражданское право: актуальные проблемы теории и практика / Под общ. ред. В.А. Белова. М.: Юрайт-Издат, 2008. 993 с. С. 18–19.]. При этом автор справедливо отмечает, что «было бы неверным утверждать, что в 1986 г. наша литература внезапно обогатилась бессмертными научными трудами в области канонической цивилистики, а отечественная система гражданского права в одночасье сбросила с себя советскую социалистическую личину. Нет! Ничего подобного в 1986 г. еще не произошло… но именно тогда стало очевидным, что процесс возрождения канонической цивилистики стал необратимым»[45 - См. там же. С. 20.].

В длительном и сложном процессе «возрождения канонической цивилистики» термин «доктрина» получил беспрецедентно широкое распространение, но и в настоящее время, спустя почти тридцать лет с начала масштабных перемен, в российской науке не сложилось не только единого понимания ее сущности, выполняемых функций, места в системе источников (форм) права, но и консенсуса по вопросу об общем векторе выработки такого понимания, несмотря на настойчивые призывы сформировать парадигму юридической доктрины XXI в.[46 - См.: Зозуля А.А. Указ. соч. С. 3.] Важно отметить, что это характерно не только для гражданского права, но и соответствующего судебного процесса – господствовавшая доктрина соединила право и процесс в единое целое, посчитав процесс всего лишь продолжением права материального[47 - Зайцева А.Г. Принцип состязательности в гражданской процессуальной науке XIX века // Закон. 2007. № 4. С. 104.].

В современной литературе доктрина права рассматривается как «особое правовое явление, которое характеризуется свойственным только ей языком изложения правовых идей и конструкций, специфическими способами формулирования ее положений (аксиомы, принципы, презумпции, дефиниции и т. п.), а также бездокументарной формой их выражения»[48 - Пузиков Р.В. Юридическая доктрина в сфере правового регулирования: проблемы теории и практики: Дис. … канд. юрид. наук. Тамбов, 2003.]. В приведенном определении ключевой характер имеет словосочетание «особое правовое явление», которое в большинстве случаев используется для характеристики различных правовых институтов и юридических конструкций, в том числе, например, договора, института юридических лиц[49 - См.: Соловьева С.В. Некоммерческие юридические лица: конфликты внутренние и внешние // Журнал российского права. 2013. № 1. С. 39–52.] и др. К особым правовым явлениям относят также правовые позиции высших судебных инстанций[50 - См.: Гладковская Е.И. О значении правовых позиций Конституционного Суда Российской Федерации для применения семейного законодательства // Вестник Пермского Университета. Юридические науки. 2013. № 1. С. 117–124.], особое мнение судей[51 - См.: Ултургашев П.Ю. Особые мнения судей в сравнительно-правовом контексте // Сравнительное конституционное обозрение. 2013. № 6. С. 75–87.], юридических лиц с участием публично-правовых образований[52 - См.: Баженова О.И. К проблеме юридического лица публичного права, или соотношение частного и публичного в категории юридического лица // Конституционное и муниципальное право. 2012. № 6. С. 13–23.] и пр.

Так, например, С.В. Батурина полагает, что концептуальное осмысление правовой доктрины складывается из трех составляющих, к которым относятся:

1) правовая доктрина как самостоятельная правовая категория, имеющая основополагающее значение для российской юридической науки;

2) правовая доктрина как система детерминант, являющихся критериями развития, российской правовой системы, степени свободы личности, ее защищенности от произвола со стороны государства и обусловливающих механизмы взаимной ответственности государства и человека в трансформирующемся российском социуме;

3) правовая доктрина как культурно-правовой феномен, отражающий качество и специфику современной правовой жизни, уровня развития российского законодательства, совершенствования юридической практики, что способствует процессу гармонизации российского общества и его интеграции в общемировое пространство[53 - См.: Батурина С.В. Традиции российской правовой доктрины: Дис…. канд. юрид. наук. Краснодар, 2008.].

Приведенное понимание правовой доктрины, с одной стороны, отчасти опирается на ранее рассмотренные воззрения С.С. Алексеева, а с другой – декларирует наличие некой общепризнаваемой системы правопорядка, объединяющей в себе не только нормы права, но и их научное осмысление и практику реализации. Подобная система существует в любом государстве и в любом обществе, но вопрос о том, является ли она правовой доктриной, вызывает определенные сомнения.

Ответ на этот вопрос может быть найден при сопоставлении приведенного определения с иными, более традиционными и более приближенными к обозначенным ранее целям и задачам, вытекающим из сущности понятия «правовая доктрина». С.В. Батурина рассматривает ее в качестве системы «идей, взглядов и положений, основополагающего и концептуального характера, которые разрабатываются юридической наукой, опосредованы юридической практикой и которые в силу этого имеют общезначимый характер для правовой системы, так как основываются на общепризнанных принципах и ценностях, отражают закономерности и тенденции государственно-правового развития страны, разделяются авторитетным мнением ученых-юристов и, таким образом, формируют определенный тип правопонимания, в соответствии с которым функционирует и развивается российская правовая система. С содержательной стороны правовая доктрина представляет собой комплексную и системную категорию, включающую следующие составляющие: правовые знания, правовые ценности, правовые догмы, правовые идеи, правовые традиции, правовой опыт (практику), которые в конечном счете и определяют соответствующие модели правового регулирования в конкретном государственно-правовом пространстве»[54 - См.: Батурина С.В. Указ. соч. С. 11.].

Приведенная дефиниция, несмотря на содержащееся в ней классическое определение доктрины в качестве некой совокупности учений и идей, вызывает дополнительные вопросы прежде всего в связи с указанием на общезначимый характер правовой доктрины для всей правовой системы. Означает ли такой подход, что доктрина должна быть признана источником права, и если да, то какое место она должна занимать в современной системе источников гражданского права? Представляется, что автор объединил в приведенном суждении различные подходы к определению понятия «правовая доктрина», поскольку то правовое явление, которое можно считать основой формирования правосознания, при современном плюрализме научных взглядов не может быть совокупностью различных суждений и идей. Однако, несмотря на отмеченные дискуссионные моменты, в определении С.В. Батуриной названы практически все элементы, так или иначе используемые при научной трактовке содержания понятия «правовая доктрина».

Причины противоречий, имеющихся в современной науке относительно сущности и содержания рассматриваемой категории, были проанализированы Т.М. Пряхиной, которая справедливо отмечает: «Традиционно отечественная юридическая наука рассматривала доктрину в качестве систематизированного учения, целостной концепции, научной теории, выступающей основой программного действия. Областью доктрины как самостоятельного феномена правовой действительности была сфера правосознания, а выход на практику в основном происходил за счет особого вида толкования права – доктринального (научного), оказывающего влияние на процесс реализации права»[55 - Пряхина Т.М. Конституционная доктрина современной России: Дис…. докт. юрид. наук. Саратов, 2004. С. 5.].

В приведенной оценке наиболее важными представляются два момента: во-первых, характеристика доктрины как систематизированного, целостного учения, концепции, т. е. не совокупности различных взглядов и идей, а именно единой концепции (курсив мой. – О.З.), опирающейся на определенные методологические основания и вырабатывающей логически выверенные выводы, находящиеся в системном единстве, и, во-вторых, – четкое определение механизма влияния доктрины права на правовую действительность, которое оно оказывает отнюдь не в качестве источника права, а путем особого, доктринального его толкования.

Не вызывает возражений и следующий вывод: «исключение составляла марксистско-ленинская доктрина, выступившая идеологической основой грандиозных социальных, политических и экономических перемен не только в нашем государстве, но и в странах мировой системы социализма»[56 - Там же.]. Именно данное обстоятельство, на наш взгляд, и послужило причиной расширения смыслового содержания термина «правовая доктрина» до категории «источник права». В условиях тотального господства единственной идеологии признанные юридическим сообществом правовые концепции и идеи, действительно, могут стать не только основой правосознания юристов, но и источником права, так как они выражают общую идеологическую концепцию формирования правовой политики и правовых моделей регулирования общественных отношений.

В настоящее время, характеризующееся плюрализмом мнений и множественностью теорий и концепций, доктрина права не может быть представлена в единственном числе, но данный вывод обусловливает необходимость решения вопроса о том, является ли правовая доктрина общетеоретическим понятием или она может быть определена и раскрыта с отраслевых позиций, в том числе и с позиции гражданско-правовой науки. Данная проблема имеет не только теоретическое, но и прежде всего практическое значение, так как она непосредственно связана с современными тенденциями развития правового регулирования. Необходимость унификации смыслового значения понятия «правовая доктрина» определяется сближением правовых инструментов, различающихся в зависимости от преобладания влияния либо романо-германской правовой семьи, либо правовой системы стран общего права.

Необходимо учитывать и изменения, происходящие в традиционном профессиональном правосознании юристов, формируемом во время обучения[57 - A Primer on the Civil-Law System // http://www.fjc.gov/public/pdf.nsf/lookup/CivilLaw.pdf (http://www.fjc.gov/public/pdf.nsf/lookup/CivilLaw.pdf) (дата обращения – 07.02.2014).]. В процессе практической деятельности юристы «теряют» исключительную связь с той или иной правовой системой, что в конечном счете приводит к модернизации доктрины гражданского права.

Некоторые авторы убеждены в том, что по содержанию доктрина подразделяется на общеправовую (доктрина позитивного права) и доктрины отдельных отраслей права и отдельных правовых институтов[58 - См.: Пузиков Р.В. Указ. соч. С. 18.]. Такой подход достаточно прочно закрепился в юриспруденции. Например, А.В. Винницкий подробно исследует доктрину публичных услуг (служб), сформированную в зарубежных правопорядках[59 - См.: Винницкий А.В. Публичные услуги в ЕС и России: конституционные основы и законодательное регулирование // Сравнительное конституционное обозрение. 2013. № 3. С. 101.]. Примерно такую позицию занимает А.А. Зозуля, утверждающий, что во многих государствах наряду с общеправовой и отраслевой юридическими доктринами существуют также государственные доктрины и концепции, но, в отличие от юридических доктрин, они являются официальными политическими документами (актами) квазиюридического характера, формирующими доктринально-концептуальные основы государственной политики в различных сферах жизнедеятельности общества[60 - Зозуля А.А. Указ. соч.].

С приведенным положением сложно согласиться прежде всего потому, что, на наш взгляд, государственные программы могут содержать в себе ориентиры для развития доктринальных исследований, но сами по себе не имеют непосредственной связи с догмой права. Государственной программой является документ стратегического планирования, содержащий комплекс разнообразных мероприятий, взаимоувязанных по задачам, срокам осуществления, исполнителям и ресурсам, а также инструментам государственной политики, обеспечивающим в рамках реализации ключевых государственных функций достижение приоритетов и целей государственной политики[61 - Постановление Правительства РФ от 2 августа 2010 г. № 588 (ред. от 26.12.2014) «Об утверждении Порядка разработки, реализации и оценки эффективности государственных программ Российской Федерации» // СЗ РФ. 2010. № 32. Ст. 4329.], в той сфере, применительно к которой программа была принята.

Стратегические цели планирования социально-экономического развития могут оказывать весьма значительное воздействие на законодательную деятельность, и наилучшим вариантом такого воздействия должно стать максимально полное соответствие предполагаемых законодательных изменений тем доктринальным положениям, которые были представлены на момент подготовки программы. В отдельных случаях разработка той или иной концепции непосредственно связана с доктринальным осмыслением уровня потребностей в тех изменениях законодательства, которые выдвигаются многими авторами, но не имеют единой методологической основы.

Наиболее ярким примером рассматриваемого положения можно считать ситуацию, сложившуюся в процессе разработки Концепции развития гражданского законодательства, в которой были представлены основные ориентиры реформирования ГК РФ. Значение этого программного документа столь велико, что его невозможно переоценить. Закрепленные в Концепции положения явились основой разработки главных направлений развития и совершенствования гражданского законодательства России, причем подготовка конкретных изменений и дополнений норм ГК РФ должна была быть основана на неких общепризнанных базовых положениях и догмах. Разработчики Концепции отмечали, что Кодекс «прошел проверку временем, обширной практикой применения (прежде всего судами) и объективной доктринальной оценкой», поэтому не предполагалось ни новой кодификации отечественного гражданского законодательства, ни подготовки новой редакции[62 - Концепция развития гражданского законодательства Российской Федерации (одобрена решением Совета при Президенте РФ по кодификации и совершенствованию гражданского законодательства от 07.10.2009) // Вестник ВАС РФ. 2009. № 11.], однако те изменения, которые были приняты на начало 2016 г., уже дают основания утверждать о целесообразности новой редакции данного нормативного акта.

Аналогичная ситуация сложилась и при подготовке единого кодифицированного источника процессуального права: в 2014 г. была представлена Концепция единого Гражданского процессуального кодекса РФ, в которой отмечалось: «Динамичное развитие российского общества и отечественной экономики не позволяет законодателям почивать на лаврах. Еще не закончена грандиозная работа по принятию масштабных поправок в Гражданский кодекс Российской Федерации, начатая нами в 2008 г., как перед нами встает не менее глобальная задача реконструкции всего гражданского процесса. Так что наше правовое сообщество в ближайшее время точно не останется без работы, причем работы актуальной и крайне необходимой»[63 - См.: Концепция единого Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации (одобрена решением Комитета по гражданскому, уголовному, арбитражному и процессуальному законодательству ГД ФС РФ от 08.12.2014 № 124(1)) // www.consultant.ru (http://www.consultant.ru) (дата обращения – 18.10.2016).].

В тексте Концепции далее устанавливалось, что это базовый документ для предстоящей радикальной реформы гражданского процессуального права и арбитражного процессуального права. Очевидно, что при подготовке подобного акта практически невозможно «примирить» и «свести» в единое целое все представленные в науке взгляды и суждения, поэтому перед авторами Концепции встала задача разработки общих позиций и обеспечения их широкого обсуждения с целью убедительного обоснования окончательного варианта, содержание которого в той или иной степени будет отражать доктринальные воззрения членов Рабочей группы, объединившей известнейших процессуалистов России.

Подобную роль в активном обновлении законодательства играют и правовые акты, определяющие условия формирования государственной политики в той или иной сфере. Весьма показательна в этом плане государственная семейная политика, представляющая собой «целостную систему принципов, задач и приоритетных мер, направленных на поддержку, укрепление и защиту семьи как фундаментальной основы российского общества, сохранение традиционных семейных ценностей, повышение роли семьи в жизни общества, повышение авторитета родительства в семье и обществе, профилактику и преодоление семейного неблагополучия, улучшение условий и повышение качества жизни семей»[64 - Распоряжение Правительства РФ от 25 августа 2014 г. № 1618-р «Об утверждении Концепции государственной семейной политики в Российской Федерации на период до 2025 года» // СЗ РФ. 2014. № 35. Ст. 4811.].

Несмотря на то что вводные положения Концепции государственной семейной политики в большинстве имеют декларативный характер, в ней был сформулирован важный ориентир для дальнейшей законотворческой деятельности, в частности, определено участие российских семей в реализации государственной семейной политики, предполагающее их активную роль в партнерстве с властью, бизнесом и общественностью[65 - Распоряжение Правительства РФ от 25 августа 2014 г. № 1618-р «Об утверждении Концепции государственной семейной политики в Российской Федерации на период до 2025 года» // СЗ РФ. 2014. № 35. Ст. 4811.].

Таким образом, несмотря на использование сходной терминологии, ставить знак равенства между правовой и государственной доктриной не представляется возможным, хотя, бесспорно, что названные понятия, выполняющие различную роль, должны соотноситься друг с другом в процессе дальнейшего совершенствования действующего законодательства.

В современных исследованиях в большинстве случаев понятие доктрины рассматривается и характеризуется с позиции общей теории права, а не отраслевого значения данного термина. Указывается, что это «система идей о праве, выражающих различные социальные интересы и определяющих содержание и функционирование правовой системы и непосредственно воздействующих на волю и сознание субъектов права, официально признаваемых государством в качестве обязательных путем ссылки на труды авторитетных знатоков права в нормативно-правовых актах или юридической практикой в силу их авторитета и общепринятости»[66 - Васильев А.А. Правовая доктрина как источник права: историко-теоретические вопросы: Дис. … канд. юрид. наук. Барнаул, 2007.].

На наш взгляд, такое понимание в полной мере применимо и к науке гражданского права при условии разъяснения смысла и содержания таких понятий, как «авторитетность» и «общепринятость» научных взглядов. Плюрализм общей теории права в полной мере применим и к современному состоянию цивилистических концепций. Например, научные исследования, посвященные понятию, видам и формам права собственности, представлены несколькими научными школами, причем положения и выводы ученых, относящиеся к различным научным направления, нередко не просто не согласуются, но находятся в непримиримом антагонизме.

Такую множественность и противоречивость концепций и суждений глубоко проанализировали А.Я. Рыженков и А.Е. Черноморец, которые выделили несколько доктринальных подходов к определению понятия права собственности. Авторами, в частности, был отмечен экономический подход к теории права собственности в русле социализации (подход В.И. Лоскутова)[67 - Рыженков А.Я., Черноморец А.Е. Очерки теории права собственности (прошлое и настоящее). Волгоград, 2005.], причем прорывом в учении экономистов о собственности и правовых формах ее реализации была названа работа В.А. Каменецкого и В.П. Патрикеева[68 - Рыженков А.Я., Черноморец А.Е. Указ. соч. С. 283.] (Собственность в XXI столетии. М., 2004). Среди юристов, обращавшихся к рассматриваемой проблематике, были выделены В.А. Тархов и В.А. Рыбаков, разработавшие и обосновавшие оригинальную концепцию права собственности (Собственность и право собственности. Уфа, 2001), основу которой составляет теория К. Маркса и диалектический материализм[69 - Там же. С. 339.]. А.Я. Рыженков и А.Е. Черноморец обратили внимание на интересный подход к рассматриваемой проблематике М.В. Власовой (Право собственности в России: возникновение, юридическое содержание, пути развития. М., 2002), рассматривающей право собственности в контексте идеальной категории справедливости как явления субъективного, «в отличие от собственности как объективной реальности»[70 - Рыженков А.Я., Черноморец А.Е. Указ. соч. С. 360.]. Особняком, по мнению авторов, в этом ряду стоит учение К.И. Скловского[71 - Там же. С. 337. К.И. Скловский полагает, что «истина собственности выражается именно в чуждом, непонятном товарному обмену феномене подлинника, феномене субъективности, незаменимости вещи», «сущность собственности – проявление в ней лица…». См.: Скловский К.И. Собственность в гражданском праве. М., 2010. С. 155.], основанное на отрицании собственности как экономической категории.

Приведенные высказывания неопровержимо свидетельствуют об объективной невозможности выделить в современной науке гражданского права некую единую, общепризнанную доктрину права собственности, определяющую основные направления дальнейшего развития данного раздела гражданского законодательства.