Где Тай, где Рай…

Маша спала недолго, но после пробуждениям почувствовала себя значительно лучше. Какое хорошее приложение для телефона посоветовала Светка – выбираешь сколько у тебя есть времени, и оно само рассчитывает, когда тебя разбудить, чтобы ты выспался. Мария выставила будильник на полный цикл и, свернувшись клубком как дитя проспала 126 минут, после чего приятнейшая музыка (сама выбирала, сама закачивала) зазвучала сначала тихо, потом постепенно увеличивая громкость. Приятно просыпаться от нескольких вещей: от поцелуя любимого человека, который уже почистил зубы; от крика не важно какой интенсивности и тональности (безразлично), сообщающего тебе о выигрыше в 16 миллионов долларов; от голоса ангела, который говорит, что вы уже в раю (пока это теоретическое предположение) и от волшебной музыки, которая играет сначала тихо, а потом чуть громче, но не слишком громко, и плавно возвращает из мира НЕ здесь в эту реальность. Мария потянулась, оттолкнулась руками от постели и села, выпрямив спину. Спокойно, свежо, мозг чистый, как же хорошо! Усталость перелета как смыло, сон все же лучшее лекарство.

Взглянула на часы, что-то суженый не звонит. Во сколько мы договаривались пойти на ужин? В 7? А сейчас? 5:14. Когда он, интересно, освободится. Может заранее одеться, чтобы, если он будет опаздывать, встретить его в лобби и сразу поехать. Она взяла телефон, за время работы в режиме отслеживания циклов сна, он скушал почти весь заряд, батарейка светилась пунцово-красным и обещала выключить чудо техники через 3%. Где зарядка, интересно, Глеб упаковывал.

Мария открыла чемодан, потом просмотрела все карманы и потайные отделения, все пакеты и косметички – нету. Либо у нее случилась временная выборочная слепота, либо Глеб суперконспиратор (это – самая вероятная версия), либо (неееет!!!) любимый растяпа забыл этот Самый Важный Пакет с проводами дома. Решила позвонить, лично прояснить это. Долгие протяжные гудки, ответа нет. Потом звонок переключился на автоответчик – милый муж дурацким (сколько раз уже просила заменить запись) официальным тоном извинялся и просил оставить сообщение. Хорошо еще не сообщил, что «ваш звонок очень важен для нас». Не буду ему ничего оставлять, все-равно никогда не прослушивает – проверено. Сам перезвонит, когда увидит.

Мария подошла к огромному панорамному окну. С их высокого этажа город раскрывался на многие километры, лишь где-то вдали теряясь в призрачной и мерцающей дымке смога. Четко вычерченные улицы сходились и разбегались под прямыми углами, почти Нью-Йорк. Свечки небоскребов вырастали из полей низеньких халуп и почти трущоб (город контрастов). Машины останавливались около светофоров, стояли некоторое время, потом гирляндами начинали двигаться и где-то впереди останавливались снова. За это время горошины-пешеходы успевали перебежать на другую сторону улицы, другие гирлянды из машин пересекали авеню, но тут же тормозились у новых светофоров. Все это было немного смешно, как будто кто-то управлял игрушечным городом через пульт.

А странно, что стоять даже вплотную у абсолютно прозрачной стены не страшно. Высота же адская, ничего, кажется, не отгораживает от внешнего мира, а не так страшно. Какая толщина у этого стекла, сантиметра 3? Но дело же не в двух сантиметрах условно прочной прозрачной стены, это же мозг выдает нужный сигнал. В другой ситуации уже бы сжалось все, скрутило солнечное сплетение, а здесь нет, просто любопытно и даже весело.

Мария вдруг стала расстегивать халат, стянула левый, затем правый рукав, кинула его на кровать, осталась в одном лифчике и трусиках. Потом подошла к стеклянной стене еще раз. Через ткань бюстгальтера ощущалась прохлада стекла, охлажденного кондиционером, прикоснулась голым животом к стеклу, вздрогнула – холодно (интересно, как выглядит пупок снаружи? Спросить бы у чаек…), раскинула широко руки. Какой же молодец архитектор, придумавший этот отель и решивший использовать такие широкие стекла!

«А я эротична? Меня, видно, снизу? А вдруг какой-нибудь извращенец сейчас смотрит на меня в бинокль или позорную трубу? Я еще возбуждаю мужчин?» – Мария не несколько секунд ушла в фантазии, а затем громко рассмеялась себе же самой! Ну, тетка, ты дала! Живот ни сегодня-завтра перевешивать будет, а ты в эротические грезы нырнула бомбочкой. При живом-то муже! Стыдись, подруга, кому рассказать – обсмеют же! Сиамская смоковница на сносях!

Мария отступила от стеклянной стены, все еще смеясь над собой подошла к столу, взяла мандарин, вернулась и стала его чистить, глядя на распахнутый город внизу. Очередной светофор открыл краник движения для очередной машинной гирлянды. Кто-то ехал прямо, кто-то заворачивал. Мария оперлась плечо о стену, глядя вниз. Отправила в рот пару долек и раздавила их передними зубами, собирая сок на язык. Жизни города было не слышно, звукоизоляция была прекрасна, лишь легкое шуршание воздуха от кондиционера в номере. Внизу сливались потоки машин, аккуратно пропуская друг друга, вмешиваясь один в другой, продолжая движение от светофора к светофору. Вдруг стеклянная стена ее толкнула, где-то зазвенела посуда, голова слегка закружилась, но лишь на миг. Что это было? Она крепче оперлась о стекло (нашла, тоже, самое крепкое место). Увидела, как внизу потоки машин перемешиваются, но уже не так ровно и аккуратно, там, кажется, машины врезались друг в друга. Такое наблюдалось на нескольких перекрестках сразу. Что это – светофоры поломались? Опять резкий толчок. И вдруг по асфальту на соседней улице проползла трещина, сначала как линия, но быстро распахнулась и стала отчетливо заметна, а затем она перекинулась на здание напротив и то, как бы разъехалось, разошлось почти пополам. Она четко выделила, как одну машину бросило на бок, а потом обратно швырнуло на колеса, несколько раз перекрутив вокруг оси, а потом впечатало еще несколько раз уже другими машинами и в конце концов она исчезла в расширившейся до нескольких метров трещине в асфальте. «Землетрясение!» – сверкнуло в голове. И тут в комнате зазвучал голос из скрытых динамиков. Предлагали не волноваться, но по возможности, не пользуясь лифтом покинуть отель. При этом не паниковать, потому что все под контролем. Кто только сочиняет такие дебильные тексты… Где Глеб? Она схватила сумку с документами, натянула быстро бриджи и кофту и выбежала из номера.

У лифта царил хаос…

Кроличья ли? Нора ли?

Когда Глеб вдруг стал себя осознавать, первое ощущение, которое пришло – почему-то чесалось лицо. И туман. А глаза не хотелось открывать, почему-то было невозможно лениво и хотелось продлить состояние сна. Ведь это же сон? И еще странно тихо, вообще никаких звуков. Внезапно возникла и стала крутиться всего одна мысль, заключенная в одну простую, но странноватую фразу: Кролик совратил Алису. И так по кругу – кролик совратил Алису, кролик совратил Алису, кролик совратил Алису…

Сколько он пролежал так вместе с этим гадким кроликом и несчастной бедненькой Алисой не известно. Но наступил момент, когда постепенно стала проявляться боль. Оказывается, тяжело делать вдох, полной грудью не получается. Он пошевелил пальцами, получилось. Но поднять левую руку оказалось невозможно – скрутило резкой болью так, что некоторое время он лежал и слегка выл, тут уж совсем мысли исчезли. Кажется это перелом, заключил Глеб. Медленно подвигал пальцами правой, потом кистью, согнул в локте – как ватная. Неужели и тут беда? Нет, просто затекла (сколько же я тут лежу?) Глеб попытался приказать себе собраться: так, нужно восстановить порядок событий. Глаза приоткрылись, но ничего не видно. В голове гудит, левая рука, видимо, поломана, правая двигается (уже хорошо, оттаяла), ноги – пока не понятно… Что произошло? Попытался вспоминать. Машина такси, почти подъехали к отелю. Потом удар, видимо кто-то врезался. А, значит была авария! Насколько же все серьезно? Видимо, серьезно, если двинуться даже не получается и не слышно ничего. Он ощупал языком зубы, оказалось все на месте, хоть что-то неплохо. Что же все-таки с ногами? Он попытался дотянуться рукой, но хватило едва до середины бедра. Но при этом он ощутил камень. Так, позвольте, он не лежал, а стоял! В смысле находился в вертикальном положении, но оказался зажатым между каменных плит.

Успокоиться и вспомнить все, может быть, это поможет. Авария. Но что-то не давало ему покоя, было что-то еще помимо аварии. И тут его осенило – буквально за секунду до столкновения, водитель вдруг резко вцепился за руль и машину слегка вильнуло, хотя трасса была прямая, а скорость очень маленькая. И что-то еще… Что же было такого необычного? Вспомнил… Он вспомнил, как за миг до столкновения, когда он потерял сознание, боковым зрением он заметил, как прошла трещина по стене здания справа по улице. Поэтому-то он и не увидел, как «прилетела» машина слева и не успел даже сгруппироваться. Теперь все понятно. Но что это такое, может теракт? Да, не похоже это на взрыв, тогда бы окна вылетели, кирпичи, дым, а тут просто лопнула стена и… И дальше данных для анализа не хватало – «запись» на этом заканчивалась.

Постепенно наливалась болью и тяжестью голова. Правой рукой он ощупал тело, докуда смог дотянуться. Оказалось, что ноги, похоже зажаты между каменными плитами (откуда они взялись?), а верхней частью тела чуть под углом к горизонту лежит на чем-то мягком, на каком-то мусоре. Ничего не видно. Лицо продолжало чесаться, но, когда он дотянулся до него правой рукой, тут же инстинктивно ее отдернул – больно прикасаться. Значит все исцарапано. А, точно, стекла же в машине разбились, вот, видимо, и поцарапало. Так, ладно, не самое страшное. Хуже то, что с левой рукой. А еще хуже ноги, которых он не чувствует. Страшное подозрение о перебитом позвоночнике вызвало холодную испарину на лбу. Если позвоночник – то это очень плохо, хуже просто не может быть. Он максимально сконцентрировался и попытался уловить хоть какие-то ощущения в ногах, может быть хоть намек на движение пальцами . Есть! Очень и очень далеко и медленно, но они отозвались удалось пошевелить. Глеб выдохнул – слава Богу, значит позвоночник цел. А почему же не действуют нормально? Ответ пришел вместе с нарастающим покалыванием. Да они же просто застряли и онемели! Тьфу ты, а то уже надумал себе невесть что. Но все-равно, радоваться пока рано. В темноте ничего не видно и нельзя оценить «реальные разрушения». Пока понятно только, что после аварии он оказался вмурованным между двух каменных плит, и в лучшем случае ноги не сломаны и только немного прижаты. Только бы эти камушки больше не двигались, а то раздавят, как комарика и не заметят. И еще нужно как-то попытаться выбираться.

Глеб начал аккуратно двигать торсом из стороны в сторону, чтобы высвободить ноги, стараясь не потревожить пораненную левую руку, которую он очень бережно прижал к телу правой рукой. Бесчувственные почти ноги застряли крепко. К тому же сложно было двигаться, не видя ничего. Глеб попытался крикнуть сначала тихо, потом все громче – не особо надеясь, что его услышат, а просто чтобы оценить размеры места своего неожиданного заключения. Звук ушел как в колодец, значит пространство немалое.

Наконец, он уперся целой правой рукой и, выгнувшись телом, вырвал одну ногу из клина. Замечательно! Подождав немного, пока вернется чувствительность, он уперся освобожденной ногой во что-то, казавшееся надежным, напрягся и с одновременным вставанием вырвал и вторую ногу из каменного плена. К сожалению, резкое вставание в темноте в незнакомом месте иногда приводит к неожиданным последствиям. Глеб ощутил страшную боль в итак уже ушибленной сегодня голове, от которой он потерял сознание и упал как мешок всем телом, причем на левую покалеченную руку. Но боли он уже не почувствовал, потому что нокаут, полученный им от каменного свода, послужил не только средством отключки, но и анестезией. Ну, хоть что-то… По счастью в этот раз, падая, он оказался на ровной поверхности.

Вниз – жить!

Мария выбежала к лифту, но вдруг остановилась – вспомнила, что во время землетрясений лифтами пользоваться не рекомендуется. Нашла лестницу и стала спускаться. Вдоль левой стены лестницы шли окна, и по мере спуска все ниже картина разрушений, царящая на улице, раскрывалась все ближе и крупнее, как будто какая-то гигантская камера скачками приближала происходящее. Сначала мелкие коробочки-машины просто хаотично были расставлены вдоль полоски-дороги, но по мере приближения, они превращались в страшные помятые и побитые автомобили, а аккуратная дорога оказалась поломанной и разорванной во многих местах каким-то разбушевавшимся гигантом. Мария спускалась быстро, но без панической спешки, не так, как несколько групп полуодетых японок и каких-то ошарашенных европейцев, которые обогнали ее, чуть не сбив с ног. На одном из лестничных пролетов она услышала сдавленные слегка приглушенные вопли, явно слышалось слово «help». Мария открыла дверь на этаж, но там никого не было. Крики раздавались из шахты лифта, который, видимо застрял. Говорили же вам, не надо кататься на лифте во время землетрясений – электричество же отключается автоматически, чтобы не закоротило и не вспыхнуло. Подойдя к лифту, она прокричала, несколько раз, пока там не утихли, что она постарается кого-то позвать, не волнуйтесь и дышите ровно. Сколько вас там? В ответ хриплый голос сообщил, что там 12 пассажиров и им очень душно. Не кричите и берегите воздух, дышите ровнее. Не скоро, но обязательно кому-то сообщит, когда спустится. Ее поблагодарили, но сдавленный вой послышался и начал нарастать вновь. Можно понять их. Мария, спускаясь, думала: «Ну кого можно тут найти, если такой сумасшедший дом вокруг. Ладно, вдруг там портье или еще кто-то, кто-то же должен остаться, это же отель как-никак».

Поток эвакуирующихся людей на нижних этажах стал полноводнее. Кто-то был вполне одет и даже тащил с собой чемодан, но встречались экземпляры и в банных халатах. Одной девушке он был особенно к лицу, она это знала и несмотря на общую тревожную ситуацию, некоторые мужчины из числа прочих пострадавших тормозились на ней взглядами, хотя самой девушке, судя по полуотрытому рту это было сейчас не так важно, как еще час назад. Мария вдруг подумала (на уровне внутренней уверенности), что под этим халатом у нее ничего нет и она специально не потрудилась даже ничего одеть.

Толпа из срочно эвакуированных постояльцев перед высоченным отелем была неспокойна как муравейник. Люди озирались по сторонам, поднимали головы на свой отель, ужасались разбитым машинам, но страшнее всего выглядела трещина, прошедшая через двухэтажное здание, которая продолжала широкий разрыв в асфальте. В этом только что возникшем овраге виднелось как минимум две машины, но страшнее была чья-то рука, машущая через окно с места водителя. Кто-то пытался подать знак, но при этом абсолютно беззвучно. И амплитуда движений была небольшой. К тому же рука двигалась все медленней. Только она это видела или кто-то еще?

Мария увидела в толпе мальчика в глупой неудобной шапке и форме портье. Она крикнула ему, что в лифте застряли люди, он посмотрел на нее с пустотой во взгляде и каким-то животным страхом, но при этом (выучка!) постарался ответить вежливо – хорошо, мисс, если я увижу кому об этом сказать, я обязательно скажу. При этом он остался стоять на месте, рот его беззвучно открывался и закрывался, как у рыбы на берегу. С этим бесполезно разговаривать.

Внезапно она ощутила, что немного тянет низ живота – от длительного спуска и переживаний, наверное. Только этого еще не хватало. Где-то вдалеке над крышами домов поднимался нехороший черный дым. Очень далеко, но в разных сторонах слышались сирены (полиция? пожарные? медики?) На улице, на которой стояла Мария и еще несколько сотен людей не было никакого движения – улица была парализована и разорвана на части огромной трещиной и десятками разбросанных повсюду и в большинстве своем побитых автомобилей. Около некоторых стояли их владельцы, другие же были брошены. Откуда-то слышались стоны. Вдруг совсем близко, может быть, в нескольких кварталах всего, раздался взрыв. Вскоре показалось облако дыма, заорали сигнализации. Кто-то рядом предположил, что взорвался газ. «Сейчас повсюду начнется такое», все тот же знаток сказал это тихо, со знанием дела, и ему почему-то захотелось поверить.

А как же мы пойдем в ресторан сегодня? От этой мысли ей сначала стало стыдно – столько страданий вокруг, а она про ресторан – а потом сразу же без перехода дико страшно. Потому что того, с кем ей в этот ресторан можно было бы пойти сейчас рядом не было. Следующим осознанием стало то, что с ней нет ее телефона, он так и остался лежать в номере окончательно разряженный. А значит ни она ни ей никто не позвонит. А в этом хаосе, который все набирал обороты, оказаться без связи особенно нехорошо. «Спокойно! – одернула она сама себя, – Как-то жили люди до эпохи мобильников, как-то же пережили эвакуации мои бабушки и потом встретились! И я смогу. Что нужно делать? Оставаться там, где тебя оставили или где последний раз виделись. А это здесь, в отеле. Значит рано или поздно Глеб придет сюда и дальше все решится. Главное теперь никуда не двигаться».

Отдаленно послышалась серия взрывов, потом еще один поближе. Надо бы отойти от зданий, на всякий случай, не хватало еще, чтобы засыпало камнями, когда так удачно удалось избежать смерти в небоскребе. Кстати, отлично построенном – стоит и ни трещины, а в нем этажей 40, если не больше. «Там же люди в лифте, – вдруг вспомнила она, – надо кому-то сказать». Она запахнула кофту и пошла, выглядывая полицейского или какого-нибудь служащего отеля.

Как же ужасно смотрелась трещина в асфальте. Откуда-то снизу, как в банальном ужастике, поднимались клубы белого пара. И тут она поймала себя на том, что она – часть массовки самого настоящего фильма-катастрофы, только, кажется, тут все по-настоящему. И ей стало страшно. Где же Глеб, был бы он здесь, он бы уже все решил и все было бы хорошо. Но ничего, он точно скоро приедет, даже без такси он сможет добраться, он всегда великолепно ориентируется в городах. Только бы скорее, и только бы до вечера. Ей почему-то стало жутко от мысли, что ей придется ждать его в темноте на улице. Хотя, почему на улице, если толчки прекратились, то, может быть, всем разрешат вернуться в номера? Или как обычно поступают во время землетрясений? Кто-то же им разъяснит.

На глаза опять попалась страшная зияющая яма посреди улицы. Надо бы от нее подальше держаться, на всякий случай. Она аккуратно повернула, чтобы обойти перевернутую машину такси и вдруг остановилась, как пораженная молнией. На асфальте аккуратно, как будто ее специально поставили только что, стояла знакомая синяя наплечная сумка. Сумка Глеба. А его рядом не было…

Вижу = Верю

Глеб слышал шаги. Гулкие, как и положено в пещере, не просто шаги, как в городе, а абсолютно детализированные, где каждый звук оформлен симфонией других, вспомогательных звуков. Удар подошвой, и при этом еле слышное шипение сжимаемой резины подошвы, скрежет и шелест рассыпающихся песчинок, удар железных наконечников шнурков о кожу ботинка, скрип кожи… И все это всего лишь один шаг! И каждый шаг неповторим, потому что каждый раз – новое соприкосновение с поверхностью. Где-то камни, где-то деревянная стружка, где-то грязь или железная монета. Но с каждый шагом звуки становились чуть громче, чуть отчетливее и разнообразнее. Значит кто-то приближается.

Приближается? Идет сюда?? Супер! Надо подать знак, а то в темноте пройдут еще мимо, будет паршиво. Чем бы? Крикнуть? Но голос почему-то отказал, не удалось произнести ни одного звука. Даже свист или хрип не удался. Эй! Что еще такое! Глеб открыл рот, сухая, еле раздавшаяся дыра в теле. Губы разлепились как будто вскрылся бумажный пакет с молоком – с трудом и сопротивляющейся клейкой липкостью. Но внутри, в отверстии рта не было ни капли влаги, только сухость как в забытом на долгий летний отпуск пересохшем горшке с мертвым хвостиком герани. И ужасно большой, но слабый и твердый язык. Легкие с огромным трудом впускали воздух для натужного вдоха, но выпускали его не рывком, а также медленно, как будто ребра сопротивлялись выдоху, медленно давая опасть грудной клетке. Тело не смогло издать ни звука. И в голове возник испуг – вдруг не заметят, вдруг пройдут мимо и придется валяться тут одному, в темноте. Умереть???

Глеб постарался выгнуться, чтобы повернуть лицо навстречу шагам. Он слышал где-то, что глаза хорошо отражаются в свете фонаря, почти как у кошек, и это может помочь увидеть его. Тело не послушалось. Оно было парализовано. Мозг рождал приказ, тело напрягало мышцы в ожидании, но движения не было! Никакого вообще! Паника накрыла как черным одеялом из детской. Душа сжалась в точку и заметалась в пустой бесконечности черепной коробки. Поднять руку! Нет. Пошевелить пальцами ног? Нет. Левая рука? Нет. И даже боли – НЕТ!

Спасите! Увидьте меня! Я здеееесь!

Шаги совсем близко. Повернуться нет возможности, но тот, кто идет, он уже рядом, слева. Вот кто-то поравнялся с ним. Или почти. Дыхание Его, того, кто подошел, слышно. Луч его фонаря перечеркнул свод (метра четыре, не меньше), высветил железные пластины потолка, черный камень и серый бетон колонн арочных сводов, соскочил на стены. Постепенно удлиняясь и делаясь бледнее, луч лизнул левую стену и пропал в глотке длинного тоннеля на какое-то время. Потом изрыгнулся из него и стал приближаться, конденсируясь во все более плотный и оформленный пучок по правой стене, пока не замер справа от Глеба. Но не на полу, а на стене. Четкий упругий пучок света был собран и бил всеми своими фотонами в оформленный круг диаметром около полуметра, жадничая и не высвечивая ни сантиметра из окружающего пространства. Опусти, опусти фонарь вниз! На полметра всего! Пожалуйста, человек!

«Nothing». Голос был очень низкий, хриплый, как-будто изрыгающий каждый звук слова. И очень страшный. Но при этом знакомый и связанный с чем-то жутким и давно забытым. Что значит – ничего? Что он имеет в виду? Как это – ничего! А я? Я лежу здесь, эй, посмотри, в паре метров от тебя! Скотина, опусти фонарь, посмотри вниз, какого хрена ничего, совсем одурел что ли! Опусти фонарь!!! Сволочь!!!

Раздался шаг. Почему-то Глеб был уверен, что этот некто шагнул с правой ноги. А потом еще раз. И еще. А пятно света фонаря, направленного в упор на правую стену вдруг исчезло, оставив лишь воспоминание и быстро растворяющийся ореол, удаляющийся прочь. Созвучие каждого нового шага было все менее богатым, вскоре превратившись в тусклые шлепки. И стало вдруг понятно, что как только эти звуки пропадут, уйдет и надежда на жизнь. И тогда пропал страх. Но пришла легкость. И тогда с каким-то неимоверным, нечеловеческим напряжением Глеб медленно повернулся и упираясь всеми остатками откуда-то все же появившихся сил, не ощущая ни колкого гравия под правой рукой, ни острой арматуры, больно упирающейся в его правое бедро, ни боли в прижатой инстинктивно к животу поломаной левой руке смог сесть. Потом, опираясь о правую стену, не с первого раза, но все же у него получилось встать и замереть около стены, бешено колотилось сердце и долго не получалось отдышаться. И только через несколько минут он отважился на свой первый робкий. И остановился от осознания собственной наглости и смелости, а еще от слабости и боли буквально везде. Он стоял пригнувшись, чтобы случайно не удариться в темноте в свод тоннеля, в душе распускалась надежда – если сделал один шаг, то хватит сил и еще на один. А значит можно и догонять этого невнимательного, но теперь почему-то ставшего близким незнакомца. Качнулся вперед и одновременно шагнул. И снова. А тот, кто был впереди с фонарем становился все дальше. Он шагал быстрее. И у него был свет.

Глеб сделал несколько шагов, потом даже слегка выпрямился – так идти было быстрее. Он решил не бояться удара головой, потому что увидел, тогда, в свете фонаря незнакомца, какие высокие своды в этой части тоннеля. Странно, но звуки все не давались Глебу – то ли спазм, то ли так пересохло все, горло позволяло с трудом засасывать и выпускать воздух, но звучать пока было не способно. Он еще ускорил шаг, ориентируясь только на удаляющееся световое пятно. Потом еще ускорил и вдруг обнаружил, что бежит уже трусцой. Еще недавно не мог пошевелиться, а сейчас бежит! Чудо! Вот только левая рука мешала она реагировала на каждый толчок, приходилось прижимать ее к телу, но все равно – больно. Он увеличил скорость, и тут вдруг заметил, что тот, кого он пытался преследовать тоже перешел на бег! Что за дела, почему он-то побежал! При этом Глеб нагонял! И тут незнакомец обернулся. Лица его было не разглядеть, но блеснули глаза, и в них был испуг. Испуг? Он что – боится меня? Бег превратился в безудержную гонку. Незнакомец все чаще оборачивался, но капюшон на его голове мешал рассмотреть лицо. Только глаза почему-то блестели и светились страхом, когда тот оборачивался назад. Вдруг незнакомец в испуге швырнул фонарем в Глеба, но не попал, тот пролетел сильно выше и немного правее. Глеб инстинктивно повернулся, проследить полет и вдруг у него внутри все похолодело…

Незнакомец бежал не от Глеба, а от того, что неслось скачками за ними обоими. Это нечто лишь на миг проявилось в свете вращающегося фонаря, но вид даже увиденных фрагментов ужасал! Явно покрытая слизью черная кожа была упруга, мышцы ходили под нею выверенными движениями направляя теряющееся в темноте длинное тело, но самое страшное – пасть. Пасть была огромна и бездонна. Потрясенный Глеб поскользнулся и рухнул навзничь, перекатившись два раза через себя, но заметив при этом, как скрывается за поворотом незнакомец в капюшоне. А над ним нависла пасть…

Глеб не чувствовал страха, им двигали инстинкты, он выпрямил перед собой руки, как будто это могло его спасти. Почему-то отметил, что на его правом безымянном пальце блеснул яркий камень в обручальном кольце (разве там раньше был камень?). Глотка распахнулась, чтобы поглотить его. Прощай! – пронеслось в голове. Потому что стало ясно, что это конец.

И тут глотка вспышкой черных дробин разлетелась, как будто взорвавшись, а в пыльной буре разлетающегося темного песка, прямо из его эпицентра, возник белый попугай какаду. С золотым клювом. Мягко взмахивая крыльями, он приземлился ему на правую руку, и, как-то слишком по-человечески заглянув в глаза Глебу вдруг проворковал на русском: «Бросил жену?» Что? Что за бред? «Бросил жену?» Кто бросил жену? Он смотрел на попугая и на кольцо, где все разгорался необычным светом камень. «Бросил жену?» Я не бросал! И тут вспомнилось, что она звонила. С ней что-то случилось! «Бросил жену?» Пошел к чертям, отродье! Я не бросал! Мария!

А кольцо уже горело нестерпимым светом. И вдруг вспыхнуло, как будто взорвалось. Глеб зажмурил глаза. В угасающем сознании последним его воспоминанием было вновь прозвучавшее хриплое слово «Nothing. We’ve lost him»

Вещи-знакомцы

Эту сумку она бы узнала из сотни. Даже из тысячи таких же точно сумок. Потому что только на сумке Глеба была характерная потертость на одном боку от частого ношения и еще две параллельные царапины от ногтей, которые однажды оставила сама Мария. Об этом случае они оба старались не вспоминать.

Но сейчас Мария не думала об этом. Вокруг был хаос и разрушение, чужой город и тяжесть внизу живота, а еще безумно страшно стало от вида этой сумки, которая стояла одна, как прощальный привет… Заткнись! Какой на хрен прощальный привет! Что за бред ты несешь, дура! Просто сумка, мой Глеб наверняка рядом, может быть, спасает кого-то или старушку переводит через дорогу… Но не было рядом ни старушки, ни кого-то спасаемого. И Глеб не летал в небе, как Бэтмен с вытянутым вперед кулаком и в поисках вселенского зла, которое ему нужно победить. Глеба не было вокруг.

В ближайшей машине такси все двери, кроме водительской были открыты. А на месте водителя, укрытый белой обмякшей маткой подушки безопасности лежал без движения водитель. Мария автоматически подошла и приложила два пальца к его шее. Можно было и не подходить – грудь бедняги была неестественно вдавлена с правой стороны, как раз под жетоном с именем. А из слегка полуоткрытого рта стекала уже загустевшая струйка крови. Мертв. Вокруг проносились какие-то люди, пожарники в странной одежде раскатывали свои шланги. Ноги как-то внезапно ослабли, Мария присела на корточки около искореженной машины такси, а потом просто на землю. Плевать, что грязный асфальт. И почувствовала, что низ живота сдавило. Но еще больше сдавило ее грудь, потому что вдруг пришло осознание, что с Глебом что-то случилось. И что он ехал в этой машине. А теперь его нет. И, значит, в лучшем случае его увезли в какой-то госпиталь. А в худшем… И почему-то сознание рисовала именно картины худшего. И даже не картины, а всего лишь одну – Глеб с улыбкой и широко открытыми глазами лежит на носилках, и голова его покачивается в такт шагов безымянных носильщиков, лиц которых не видно. И тут она вдруг, постепенно разгоняясь завыла. По-бабьи, некрасиво, не стесняясь и как-то даже не очень громко, но от звуков этих кровь стыла из-за безыскусности и какой-то неприкрытой естественности выплескивавшегося через этот вой боли. Как сотни тысяч солдаток второй мировой, получивших похоронки с боя, как женщины ополченцев, не вернувшихся с сечи с половцами, как все матери, узнавшие о смерти своих сыновей и жены – мужей. Страшным криком, красивым в высоте и чистоте своего истинного, ни с чем и никогда в веках не сравнимого личного горя. Когда воздуха не хватает, а мыслей кроме всепроникающей боли тоже нет никаких. Есть только чувство рухнувшего навсегда и безвозвратно мира. Единственное чувство на земле, которое у любящей женщины может быть в этот миг даже сильнее любви к собственному ребенку.