Белая мгла

– Не пойдут они, знамо дело, совсем скурвились. Пашкину дочь искать не будут.

– С чего это ты взял старик? – удивленно глядя на Петровича, спросил Иван.

– Ты им о смерти матери сказал? Нет.

– Дак, она сама меня просила. Пока Алёнка не приедет, чтобы не знал никто.

– А почему она тебя так просила? Знаешь?

– Да вроде дом ей оставить хотела.

– А почему именно ей? Не вникал, Ванька?

– Нет. И не думал даже. Ты что-то знаешь старик, что-то мне показалось странным! Не все равно тебе, кому твой дом останется, после тебя!

– Конечно, – хитро посмотрев на Ивана, согласился старик.

– Так ведь у тебя и нет никого!

– Есть. Алёнка. Она ведь мне внучка родная! – опустив глаза, признался дед Архип.

– Как так? Ты что ль из ума совсем выжил? Какая она тебе внучка!

– Родная! Пашка – батя ее, моим сыном был. От меня Дуня его понесла.

– Ну и дела! – обалдело почесав затылок, выдохнул Иван. – Так вот почему мать заимку Алёнке оставить хотела. Она и есть прямая наследница. И с твоей и с ее стороны.

– Ну, почти. Есть и еще одно обстоятельство. Но об ём, я тебе не скажу, пока девок не найдешь! Воротятся, тогда и… Хотел ей вечером рассказать все, да вишь как… А за Пашку ты не серчай, это уж после гибели отца твоего случилось.

– Да что за тайны-то? Ерунда какая-то. Эта заимка только для моих братьев и для их детей имеет какую-то ценность. Они Сибиряки. Знают, какое применение ей найти. А она девчонка столичная, ей-то это зачем? Уедет и все, – потом помолчал, – а почему ты так уверен, что погиб мой батя? Он же в тайге пропал!

– Хватит время терять, Ванюшка. Потом все узнаешь. Искать их надо!

– Все, пошел я, – взвалив на спину тяжелый рюкзак и берясь за ружье, сказал Иван. – Бог даст, найду девчат. Далеко, небось, не ушли.

– Ну, с богом, Ваня, ты на нас с матерью не серчай, любил я ее всю жизнь, а потом, как батя твой пропал, тяжко ей было с вами. Вот и получилось так… А потом и Пашка родился.

– Да, не сержусь я. Что было, то было! По матери он нам всё одно – брат. А Алёнка племяшка. Бывай, старик, пошел я.

Нельзя сказать, что новость, которую только что поведал ему старик Петрович, совсем не удивила Ивана. Он никогда не допускал даже мысли о том, что у его брата Павла другой отец. Хотя и непонятно все – после гибели отца, в которую никто не хотел верить, прошло около года, когда родился Пашка. Тогда они еще маленькие были, что они месяцы считали? Родился и родился, обрадовались все. А мать все отца ждала, или им так казалось? Может, просто боялась, что придет из тайги… Ведь, выходит, что она уж с Петровичем жила. Только не замечали они ничего странного в отношениях Архипа и матери. Помогал он им по-соседски, пока они все маленькие были, да и потом – жили то рядом, считай одной семьей. Дома рядышком стояли. Да, интересная штука жизнь, сколько еще сюрпризов преподнесет? Вот уж 65 годов миновало ему, казалось бы – жизнь прожита и нечего уж от нее ждать… Ан, нет! Еще и тайны какие-то разгадывать надо! Что там старик с матерью от них скрывали? Что отец погиб? Значит, знали, просто детям не сказали. Или не так все было? И почему именно Алёнке мать дом свой оставить хотела? У Петровича-то понятно, какой интерес! Внучка у него одна – Алёнка. А мать что? Дети-то все равны, они ж все ее сыновья, не только Пашка. Так почему Алёнка, а не остальные внуки? Они-то спят и видят, как бы прибрать к рукам заимку. И что их тут так привлекает? – думал Иван, медленно продвигаясь по тайге, высматривая следы.

Вдоль тропинки девушки прошли быстро, не оставив ничего. Ни брошенной сигареты, ни фантика от конфет. Спешили, а вот возле луга, уже на той стороне нашел Иван и сигарету недокуренную, и фантик. Или обрывок обертки от печенья. А дальше шерсть Белки на сучьях деревьев – сначала она побежала в тайгу, а потом вернулась, да все какими-то зигзагами. Это он понял тоже по кусочкам выдернутой шерсти на деревьях. Место, где их спугнул медведь, Иван тоже заприметил, и тоже по шерсти, только уже бурой. Интересно тот ли это мишка, что в прошлом году наведывался к Петровичу во двор? Возле большого кедра они долго сидели, судя по примятому мху и, может, даже ночевали. Опять смятая обертка от печенья и фильтр от сигареты. Потом Иван понял, что они немного потоптались на месте, высматривая дорогу, и ушли в сторону… болота. Эх, дурехи! Куда ж их понесло-то, ведь почти у самого края были! А теперь куда забредут, одному богу известно…

Иван крикнул, и не получил ответа. Только спугнул лесных обитателей, вспорхнула птица, перескочила с сосны на сосну белка, сшибая шишки. Пройдя немного дальше, он увидел еще один окурок, поднял его – та же марка, что-то зачастила Катерина с куревом, с испугу, наверное. Подойдя к краю болота, он крикнул еще раз и опять ничего не услышал. Небось, стояли, думали идти или нет. Ведь должны же были понять, что это болото. А вдруг решили, что это и есть тот луг, по которому сюда пришли. А что, похоже! Болото заросло травой, не сразу поймешь, что это такое. Только бы в самую топь не попали! Да вроде мимо прошли – по краю. Так, надо звать людей. Один не справлюсь. Староват стал. Уже неприятно становится – подумал Иван и огляделся. В душу стал забираться холодный, тяжелый комок страха. В груди тревожно заухало сердце, ноги дальше не несли, он остановился, достал пачку «Примы», закурил сигарету и понял, что пересилить себя не сможет. Он перестал любить тайгу, стал ее бояться, и этот навязчивый страх не перебороть ему ни любовью к племяннице, ни чувством долга перед умершей матерью. Ничто и никто уже не заставит его в одиночку, хотя бы на шаг продвинуться дальше. Иван поднял голову – неба почти не видно, только высоченные, устремленные ввысь стволы и зеленые ветви. Ему снова стало жутко, и он стал быстро продвигаться в сторону заимки… Все спокойно, все тихо, ничего страшного нет – уговаривал себя Иван, ускоряя шаг, стараясь поскорее выйти к лугу. Его гнал их леса непонятный животный страх, он уже почти бежал… Господи, что же это со мной, почему?!

Вернувшись на заимку, Иван вошел в избу к Архипу, и тяжело опустившись на лавку, сказал:

– Не смог я, Петрович, нету их там. Поеду за помощью. Один не пошел.

– Дак, к утру, они уж могут далеко уйти, иль в болоте пропасть, – запричитал старик. Ох, Иван, что же это с тобой в последнее время деется?

– Не знаю я. Не могу и все. Будто не пускает что. Страшно.

– Чего боишься-то? – удивился старик.

– Сам не знаю. А что-то гложет изнутри, сердце замирает, и ноги не несут. Обратно почти бежал. Доктора говорят – фобия называется.

– Много они знают, доктора! – закричал Архип, – пугают народ зазря.

– Нет, Петрович, после смерти Павла у меня что-то прямо перевернулось в душе. Бояться именно с той поры начал.

– Ладно. Спать пошли. Вставать завтра рано надо.

– А что ты там говорил про какие-то обстоятельства?

– А ты девиц привел? Нет. Вот и нечего тебе спрашивать. Я только Алёне скажу, ну, и тебе. У тебя никого нет, тебе Алёнка, небось, тоже дорога.

– Конечно. Почему-то к ней всегда тянуло. К другим племяшам нет. Хотя и помнил-то ее совсем малой.

– А все от того, что она ласковая была, как котенок, а лицом – вылитая бабка. А те твои племянники все как один – бандиты. С малолетства. Как помню, приедут, так тут на заимке такое устроят, хоть прячься!

–Так просто хулиганистые – мальчишки же.

– Не просто! И курям перья выдергивали, и камнями в котят швырялись – одно слово детский бандитизьм! – возмущенно сказал Архип. – В деда они такие! Батя твой злой был, вас драл, как сидоровых коз, а на Дунечку мою не раз руку поднимал, так я ему один раз показал!

– Да что ты? Аль не врешь, старик!

– Что было, то и говорю! Врать не приучен!

– А я и не помню ничего, – отставив ружье в сторону и снимая рюкзак, сказал Иван.

– Так мал ты еще был. Не помнишь ниче!

– А в каком году он пропал?

– В середине пятидесятых, точно и не припомню уж. Ушел и не вернулся.

– А не ты ли его убил, дед?

– Душегубом не был никогда! Птицам головы рублю, сто раз прощения попрошу. Не деревенский я в душе! Городской. Мы ведь сюда прибыли из города. Бежали родители мои, после революции подальше в глушь. Вот и забрались сюда. Дом выстроили. С нами еще одна семья была – жены моей, покойницы. А Дуня, мать твоя, вместе с батей твоим, уже после войны тут появилась. Мы им дом и отдали.

Иван смотрел на старого Петровича и не мог поверить в то, что услышал. Неужели все так и было? А мать ничего не рассказала. Так и ушла с этим в могилу. И про то, что отец у них изверг был, детей и жену бил, тоже умолчала.

– Не верю прямо! – сказал он, – дай, что ль воды попить, во рту пересохло!

– Хошь верь, хошь нет. А так и было!

– Так, выходит, мать тут моя на птичьих правах жила, в приживалках у добреньких соседей.