Белая мгла

– Бывает. Но редко. А кто его знает, чего у животного в голове?

– А мы бурундука видели, и больше никого! – воскликнула Катя. – Нам только медведя не хватало еще!

– Хорошенький такой, – подтвердила Алена, – на елку залез и на нас смотрел.

– Ой, на елку! – засмеялся Егорыч. – Что ему на елке делать-то? Если только на вас, красавиц, смотреть! Он в кедровнике живет. И кедровыми орешками питается. То кедр был.

– Ну вот! Мы ж из Москвы. Кедра от елки отличить не можем.

– А знаете, почему у бурундука на спине пять полосок? – спросил Егорыч.

– Нет. Так надо, наверное, – сказала Катя.

– Есть такая сказка, аль легенда о том, что его медведь до крови исцарапал, и с той поры у него на шерстке полоски.

– А за что он его?

– Еду не поделили! – сказал Егорыч и захохотал. – У них тоже разборки, как и у людей!

Девушки еле поспевали за жилистым Егорычем, они уже с трудом шли по высокой траве, постоянно спотыкаясь и вскрикивая. Шли вдоль реки по узкой прохоженной тропе, но все равно идти было уже тяжело, наверное, с непривычки. Им нещадно тянули руки тяжелые сумки, казалось, что они стали еще тяжелее. И чем дальше они продвигались, тем больше им казалось, что силы окончательно покидают их.

– Вон, уж деревня показалась, – сказал Егорыч, посмеиваясь, но все же жалея девушек. – Уморились, птахи, давайте сумки-то свои, уж донесу. А то на вас смотреть без слез нельзя!

Подруги не стали перечить и отдали свою поклажу в руки пожилому, но по виду еще крепкому Егорычу. Он взвалил сумки на спину и лихо понес их, вышагивая как на параде. Девчонки прыснули со смеху, а он засмеялся и залихватски погладил себя по седой бороде.

– Есть еще порох в пороховнице! – воскликнул он. – Я еще и приударю за вами!

– Да, жених хоть куда! – засмеялась Катя. – А мы не против, правда, Лён?

– Конечно нет! – хихикнула Алена. – В Москве такого мужика днем с огнем не сыскать!

Им стало значительно легче идти. И еще их радовал вид приближающейся деревни, настроение улучшалось с каждым шагом. Вот они уже подходят к дому дядьки… Сейчас они переоденутся, поедят и отдохнут. Неужели они, наконец, добрались? Приехали!?

Глава 2. Дядька Иван

За столом все уже были пьяны. Кто-то храпел, кто-то плакал, три пожилые женщины в черных платках убирали посуду со стола, когда в дом ввалились две замызганные молодые девицы и Егорыч, обвешанный сумками, как новогодняя елка. Иван сидел во главе стола и тоже находился в изрядном подпитии. Но в отличие от всех своих гостей, сразу заметил вновь прибывших. Он встал и, всматриваясь в девушек, пытался определить, кто из них его племяшка – Аленка. Видел он ее в последний раз так давно, что уж и не помнил когда. Было ей от силы 6 или 7 лет. Еще до школы. Потом уж брат перестал привозить дочь к матери на лето. К тому времени мать стала стареть, болеть, и ей было трудно ухаживать за ребенком. Тем более, что ребенок этот был совсем не приспособлен к тутошней жизни, одно слово – избалованное столичное дитя. Но очень переживала, что не может помочь сыну с невесткой, тем более, что они частенько бывали почти что в этих краях в экспедициях. Первое время они брали Аленку с собой, а потом стали отправлять то в лагерь, то к другой, московской бабушке, которая вдруг вспомнила, что у нее есть внучка, когда девочка подросла. Потом брата не стало, и Иван больше ничего не знал ни о невестке, ни о племяннице. Сам он был всегда занят на промысле. Другой работы в деревне не было. Каждую зиму уходил в тайгу, не до сантиментов. Своей семьи у него не было. С женой развелся, детей не нажил. Так и жил бобылем. Старость подкралась как-то очень быстро, и в последнее время частенько стал вспоминать маленькую белобрысую девочку, которая когда-то жила у его матери. Мать жила на заимке, в стороне от больших сел и деревень. Там и было-то всего четыре двора, а теперь и вовсе осталось два. Она до последнего своего дня жила там и наотрез отказывалась переехать к нему. У Ивана деревня была большая, и с городом сообщение имела. «Скорую» там вызвать или еще чего – все ж лучше, чем в глухой тайге с одним старым соседом. Архип, которого мать звала попросту – Петровичем уж совсем одряхлел, почти ослеп и оглох. Его что ль бросать не хотела? Тот тоже, как упрямый осел, не соглашался уехать из своей глухомани. Так и жили они там вдвоем. Теперь остался Петрович один. Интересно – согласится к нему переехать или опять упрется рогом и останется в своей глуши, один на один с тайгой? Каждую неделю Иван ездил к матери, привозил продукты, лекарства, которые она откладывала в сторонку и все травы свои заваривала. Работы у матери во дворе было много. Надо было и воды натаскать и дров наколоть, огородик небольшой обиходить. А зимой, так совсем лихо было – пока до нее доедешь, сто раз перекрестишься. Того гляди волки выйдут или медведь-шатун. Рысь частенько встречалась. Да что говорить, зимой в тайге пропасть – нечего делать. Он-то мужик тертый, и то, в последнее время это ему было уж в тягость. Стареть стал. Молодой был, зимой по полгода в тайге один зимовал. Чувствовал себя там, как у себя в избе, и зимой, и летом. А теперь случилось что ль что? Тяжко стало и страшно в одиночку. Вот и матери теперь нет. А Петровича надо уговорить, пусть у него век доживает.

– Здравствуйте, – сказала одна из девушек, которая больше походила на брата. Она была светловолосая и пухленькая.

– Алёнка, ты что ль? – спросил Иван, рассматривая девушку.

– Я. Не узнал, дядь Вань?

– Признал теперь. На брата смахиваешь. А по первости, как вошли, так не мог понять кто из вас моя племяшка.

– А это подруга моя, она со мной захотела поехать. Поддержать.

– Что ж, это хорошо. Да вы проходите, идите вон в другую комнатку, переоденьтесь, а то промокли все. А потом за стол. Бабушку помянуть надо. Не успели вы. Видать, позвонил я тебе поздно.

Когда девушки переоделись и сели к столу, одна из женщин поставила перед ними чистые тарелки, подвинула поближе к ним остатки еды и, улыбнувшись, сказала:

– Кушайте, детки. Проголодались, небось, горемычные. Егорыч нам рассказал, что вы по старой промысловой дороге к нам шли.

– Ну, помянем бабушку, – сказал дядька Иван, наливая по рюмкам водку, – царствие ей небесное, земля ей пухом…

– Земля ей пухом, – повторили обе девушки и проглотили горькую жидкость.

– Что ж бабке-то не писала? – укорил Алёну дядька.

– Так я и адреса не знала. Мама мне не сказала, а я ее не помню уж совсем.

– А бабушка-то переживала за тебя. В последние дни все просила, чтобы тебя вызвал, да не дождалась. Скучала она по тебе, страдала.

– Так не знала я! – заплакав, проговорила Алена. – Если бы не отчим! Мать совсем забыла об отце. Хорошо, что живу отдельно от них, мне бабушка квартиру оставила.

– Так выходит, что и другая твоя бабушка уж померла? – спросил Иван.

– Да. Два года назад. Тяжко мне было с матерью и отчимом жить. Не люблю я его. А мама в нем души не чает.

– Ну, выпьем еще по стопке, да отдыхайте, – сказал Иван. – Ты, не очень-то мать осуждай. Ей тоже счастья хочется. Вот я никому не нужен. Детей нет, жена ушла, в город уехала. Остался я один. А подвернулась бы хорошая добрая женщина, так и женился бы. Счастья все хотят.

– Вот и я о том же! – воскликнула захмелевшая Катерина. – Она все мать простить не может, а надо бы! Женский век короток, не успеем оглянуться, как состаримся!

– Ну, вам до этого еще далеко! – засмеялся Иван. – Еще замуж выходить, да детишек рожать надо.

– А что, бабушка хотела меня видеть перед смертью? – спросила Алёна со слезами на глазах. Водка согрела внутренности, затуманила голову, и ее потянуло плакать.

– Да говорила чтой-то о том, что хочет, чтобы ее дом тебе достался, а не другим внукам. У нее их еще пятеро. Нас же много было, детей-то. И у каждого, кроме меня, по сыну. А у двоих еще и по дочке. Все они тутошние, сибирские. Все хотели этот домик заграбастать. А она все о тебе пеклась. Хотела, значит, тебе оставить. Вот и завещание имеется. Правда, не заверено оно. Но она в нем, обращаясь ко всем своим детям, просила, чтобы они от дома отказались в твою пользу.

– А зачем он мне? И где это? Тут?

– Нет. Это в двадцати километрах отсюда. В тайге. Там что-то типа хутора, заимка по-нашенски. Всего четыре избы. Две уж обветшали, а две жилые. В одном бабушка твоя жила, а в другом сосед ее Архип Петрович. Дед в сто лет. Считай, одна в тайге будешь, если ее наследство примешь. Говорил я ей, что вот тебе-то этот дом и не нужен совсем, а она настаивала. А ты сама решай. Принимать тебе ее дар, аль нет.

– А другим-то внукам, зачем такой дом?

– Знамо дело, ненашенская, не сибирячка! – воскликнул Егорыч, внимательно слушавший разговор дядьки и племянницы. Так это ж, какие деньги иметь можно! На реке в тайге заимка! Если там отремонтировать все, да устроить что-то вроде турбазы – рыбалка и охота, так это ж золотое дно! Вот все внуки-то и передрались за него. А ты зачем, зачем!

–Так для того, чтобы там все под турбазу оборудовать, тоже деньги немалые нужны. А у меня их нет. Так, зарплата неплохая, кое-какие сбережения. Накопила чуть-чуть. Их все равно не хватит. А в кредит влезать, не зная заведомо, пойдет дело или нет – не хочу. Вот и весь разговор!

– Так там можно все постепенно обустроить. Сначала отремонтировать все. Чай у меня еще руки есть! Да помочь найдем. Так у нас издавна в Сибири заведено. А потом потихоньку – сначала одного, двух рыбаков приветить, а потом пойдет.

– Так тут жить тогда надо! А у меня работа, которую я терять не хочу! – твердо сказала Алёна.

– Ну, думай сама, – сказал Иван. – Тебе решать, отказаться всегда можно. Не горячись, не торопись. Решение и в Москве принять успеешь. Пока туда еще никто не рвется. У всех свои дела. Но особенно-то не тяни. У братьев моих денежки есть. Они быстро там все наладят. Пока еще не говорил я им.

– Что не говорил? – спросила Алена и побледнела.

– Что мать ихняя умерла, не сказал!