Янтарные бусы для Валентины

Янтарные бусы для Валентины
Ольга Артемова

Простой девушке Валентине сельская ведунья Онюшка перед своей смертью предсказывает одиночество и передаёт свой дар вместе с янтарными бусами. Валя переносит тяжёлую болезнь, а когда возвращается из больницы, начинает видеть вещие сны. Дар помогает найти пропавших мальчишек, украденные иконы, подсказывает председателю отчего на выбранном месте нельзя строить правление. Люди называют её Сновидицей.

Ольга Артемова

Янтарные бусы для Валентины

Глава 1

– Валька, хватит нежиться. Вставай, куча дел сегодня.

Мать зашла в избу. Она уже подоила корову и выгнала её в стадо. На крошечной кухоньке возле русской печи мать стала цедить молоко, позвякивая алюминиевым полведерником. Валентина потянулась и потихоньку поднялась, прислушиваясь к себе. Привычная боль стукнула в висок, но она скоро отпустит. Валя выпила несколько таблеток и стала пальцами массировать больное место. Боль постепенно перестала пульсировать, Валентина облегчённо вздохнула.

– Валька, завтракать иди, да отцу потом кваса на покос отнеси.

Валентина набросила лёгкий ситцевый халатик и поспешила привести себя в порядок. В сенцах над умывальником сполоснула лицо колодезной водой, плеснула в кружку тёплой воды из чайника и быстро почистила зубы. Вытираясь полотенцем, вернулась в дом. Мать налила холодного кваса в бидончик и завернула в льняную тряпку несколько пышек.

– Мам, я есть не хочу. Валентина отщипнула от пышки кусочек и сунула в рот, потом подхватила бидон и сверток с едой и быстро вышла из дома. Отец косил тимофеевку за огородом, на небольшой делянке, слева и справа косили свои участки соседи. Щурясь от утреннего солнца, Валя подошла к отцу. Гордей остановился, вытер косу и протянул руку к бидончику.

– Спасибо, дочка, – сказал он, вытерев губы рукавом. – Во время ты, как раз пить захотелось. Он присел на скошенную траву. – Чего там Анна завернула? Передохну и перекушу как раз. А ты ступай вон, отнеси кваску Саньку, – кивнул Гордей на парня, косившего неподалёку. – Шурка на дойке, а бабка их второй день лежит, спиной мается.

Валентина, заслонившись рукой от солнца, посмотрела на парня. Тот косил, равномерно взмахивая косой: «Вжик. Вжик». Обнаженная спина Сашки блестела от пота, мускулы перекатывались под загорелой кожей. Хорош! Валя улыбнулась и направилась к косарю. Сашка пил жадно, искоса поглядывая на Валентину. А когда она протянула руку, чтоб забрать опустевший бидон, Сашка задержал её. Валентина мягко вынула руку из горячей ладони парня.

– Ну что ты, Валя, я тебе совсем не нравлюсь? – огорчился тот. – Нравишься, – вздохнула Валентина, – но не так, как тебе хочется. – Я ведь по-серьезному, хоть завтра посватаюсь. Горячился парень. – Мать, только я слово скажу, пойдет к твоим и посватает, как положено.

– Саня, – погладила Валентина парня по щеке,– ну какая я тебе жена? На 12 лет старше, да больная вдобавок.

– Ну и что, что старше, – нахмурился парень,– ты вон какая тонкая, как стебелёк, да хрупкая, а как запоёшь – у меня сердце заходится. Зачем мне девчонки сопливые, когда ты есть?

Валя потрепала парня по выгоревшим на солнце волосам.

– Глупости всё это, не пара я тебе. По себе сук надо рубить, да и отношусь я к тебе как к братишке младшему, и это не изменится.

Валентина поправила косынку и не оборачиваясь, пошла домой. А Сашка схватил косу и ожесточенно принялся косить. Мать сидела за столом, задумчиво очищая варёное яйцо. Валентина присела напротив и тоже взяла яичко.

– Как там отец? Много косить ещё?

– Сегодня не управится, жара, скоро бросит. – Валя отхлебнула молоко из бокала с нарисованными вишенками на белом боку.

– Как ты сегодня, дочка? Голова не болит?

Валентина отрицательно качнула головой. – С утра немного болела, но я таблетки выпила, прошла.

– Вот и хорошо, девчонки сегодня приедут с обеденным автобусом, одни. Встретить надо.

Валентина заулыбалась: ну как это она могла забыть, что племяшки приезжают сегодня? Телеграмма пришла еще в понедельник, что они приедут в субботу. А она чуть день не потеряла. Это всё численник виноват, забыла листок оторвать, и на нём всё еще пятница.

– Мам, я пойду постЕли в летнем домике перетрясу, да чистым бельём застелю.

– Ступай, – Анна всё думала о своём. – А я прилягу, часок подремлю, устала с утра. А Гордей придёт, накормлю, да в магазин побегу, колбаски возьму, да, может, промтовары привезут, тапочки купить на всех надо. Валентина стелила на большую двуспальную кровать чистое бельё, пахшее цитрусом. В шкафу постельное было проложено сушёными корками лимона и мандарина. Валя любила этот запах. А ещё у неё был припрятан пузырёк с грейпфрутовым маслом, которое ей привёз как-то старший брат из Москвы. Что такое грейпфрут Валентина не знала. Но брат объяснил, что это такой фрукт, вроде апельсина, только много больше. Когда голова болела особенно сильно, Валька доставала заветный пузырёчек, открывала крышечку, мазала запястья пахучим маслом, бережно затыкала назад пробочку и вдыхала немного горьковатый запах грейпфрута, прикрыв глаза. И боль отступала, переставала колоть в виски острая иголка. Валентина закончила с постелью, протерла пол, вытрясла бордовую плюшевую скатерть с бахромою и заново накрыла ей круглый стол. Следом перетрясла и постелила домотканые половички.

Подумала и пошла в палисадник, там цвели разноцветные пионы, её гордость, сорвала несколько ещё только зацветающих бутонов и, налив воды в прозрачную стеклянную вазу, отнесла их в летний домик и поставила на стол. Валентина слышала, как пришёл отец, немного погодя мать прошла по двору с авоськой. Только тогда Валентина закрыла дверь на крючок и, подставив табуретку под лазом на потолке, забралась на нее, сдвинув лёгкую крышку. С небольшой шкатулкой, искусно сделанной из старых цветных открыток, Валька уселась на кровать и, глубоко вздохнув, открыла крышку. Внутри, перевязанная розовой атласной ленточкой, лежала стопка писем. Простые конверты без марки, из армии, солдатские. Несколько писем сверху были уже обычными, с нарядными марками, погашенными фиолетовым почтовым штемпелем. Валентина нежно погладила пальцами письма, развязала ленточку и достала из последнего конверта фотографию. С карточки Валентине улыбался молодой мужчина в форме старшего лейтенанта милиции. Чуть прищуренными смеющимся взглядом лейтенант, казалось, смотрел прямо Вале в глаза. Сердце замерло, но только на мгновение. А в следующую минуту карточка снова была упакована в конверт, письма перевязаны ленточкой и уложены в шкатулку. Словно устыдившись своего порыва, Валя быстро убрала шкатулку на место. Все письма были от Валентина, от Валька. От единственного любимого мужчины, которому сама же и дала от ворот поворот, как только он вернулся из армии. А ведь как любили друг друга, как о свадьбе мечтали. Если бы не болезнь проклятая, все бы могло сложиться по-другому. Тот день, который провёл границу между её прошлой и нынешней жизнью, Валентина помнила до мелочей.

Она собрала документы для поступления в сельскохозяйственный техникум, не хватало только характеристики, заверенной директором. К назначенному часу возле школы собрались ребята из её класса, все, кто после восьмилетки уходил поступать в училища и техникумы. Пришёл директор, одноногий Семён Иванович, ветеран, инвалид войны, и выдал заветные бумажки с печатью. По дороге домой встретилась почтальонка Нюрка, кругленькая и румяная как колобок.

– А ну, кому тут у нас письмо? – издалека весело закричала она и покрутила конвертом над головой. Валька ахнула и рысью побежала навстречу.

– Мне, мне! – Подпрыгивала она, стараясь достать письмо. Наконец, Нюрка сжалилась и отдала Вале письмо, та быстро сунула его за пазуху. Письмо было из армии, от Валька, которого совсем недавно призвали, и пришедшее письмо было первым. Девушка спешила домой, сгорая от нетерпения, но прочесть письмо ей хотелось одной, без посторонних глаз. К счастью, мать ушла к автолавке за хлебом, а голос папани слышался со стороны соседского двора. Валя аккуратно распечатала конверт, и вынула листки, исписанные твёрдым убористым почерком.

«Милая Валюша, в первых строках своего письма хочу сообщить тебе, что я уже прибыл с товарищами в часть, нам выдали обмундирование и поставили на довольствие». Далее, Валентин подробно и обстоятельно рассказывал о своей солдатской жизни, о том, как принял присягу, о строевой подготовке, о том, чем кормят. Валентина читала и слышала неторопливый голос любимого. Валёк и в жизни такой был неторопливый и обстоятельный. Письмо закончилось, но девушке было мало, она снова и снова перечитывала его, пока не запомнила написанное почти наизусть. Пришла с магазина мать.

– Дождь пойдёт, захолодало. Наволокло тучи, 'чернущие, должно, град пойдёт.

Валя совершенно счастливая сидела возле окна, погода её совершенно не волновала. Ничто не могло испортить ей настроение. Хлопнула дверь в сенцах, вошла Любаня, она была какой-то дальней родственницей по матери, в каком колене – уж и не вспомнить. «Чудок своя – говорила про нее мать.

– Валька, я по твою душу, – сообщила она.

– По мою? – Удивилась Валентина.

– По твою, по твою, – подтвердила Любаня.

– Слыхала, Онюшка помирает, третий день ничего не ест и не пьёт, отходит. Валя пожала плечами, про Онюшку она слышала от матери, та ходила с ней попрощаться. Старушкой Онюшка была одинокой, два сына неженатых на войне погибли, а муж простудился на лесозаготовках и тоже уже после войны помер. Осталась Онюшка совсем одна. Родни со стороны мужа не было почти никакой, старики умерли, а муж был единственным сыном в семье. Саму Онюшку после гражданской войны подобрал красноармеец Мишка Одинцов где-то по пути домой. Вся её родня от оспы померла. Попросился Мишка на ночлег в крайнюю избёнку, а там так голодно, что и тараканы за печкой не живут, разбежались. А хозяйкой в избенке Онюшка, девчонка-сиротка, лет семнадцати-восемнадцати, худющая до прозрачности, только глазищи на пол-лица и коса пшеничная до пояса. Переночевал Мишка как-то, а утром увел девчонку с собой. Баловства солдат никакого не допустил, домой привёл, матери ситуацию обрисовал. Мать поохала, платье своё праздничное распорола и села Онюшке обновку шить. Не гоже под венец в рванине идти. Невестка расторопной да работящей оказалась. За любое дело с огоньком бралась, всё у неё в руках спорилось. А ещё заговоры от многих болячек знала, роды могла принять и у коровы, и у лошади. Уж если Оня рядом с животинкой во время родов, значит, все пройдет гладко. Слух пошёл по улице, что сноха у Одинцовых знахарка. Стали приглашать Оню у скотины роды принять, а потом как-то незаметно и к роженицам звать стали. Фельдшер-то он один на всё большое село, да к нему ещё и с подходом надо, харАктерный. А Онюшка – вот она, своя, простая, безотказная. И руки у неё ловкие и умеет многое. Платили, конечно, селяне за работу. Немного, кто сколько мог.

Но свекровь очень довольна была, ну а как же: и лекарка своя, и копеечка в дом, и уважение. Так и жили Мишка да Онюшка дружно и ладно, многим на зависть. Не шибко богато, но и не бедствовали. Двух сыновей родили, дом новый построили. Перед войной родителей Мишкиных схоронили, свекровь умерла как-то враз, а за ней и свёкор следом. Не успели от горя оправиться – война началась, сынов обоих на фронт в один день призвали. Вместе воевали, вместе и головы сложили под Кенигсбергом. Мишка враз постарел после похоронки на сыновей, согнулся, но был ещё крепок и работал в колхозе за троих: за себя и за сынов свои. Ни от какой работы не отказывался, себя не берёг, да и мужиков в селе н хватало. Застудил лёгкие в сильный мороз, свалился в жару, как Онюшка не старалась, как не лечила, не помогло её умение, не выкарабкался Мишка, умирая, всё имена сынов шептал: Егор да Данила. Схоронила Оня мужа и навсегда чёрный платок надела. А ведь не старая еще была, и 45 не было. Замкнулась Онюшкой, редко стала с людьми общаться, всё больше сама с собой говорила. Болтали люди всякое про неё, но хорошего больше, чем плохого. Порчу снимала, сглаз убирала, ну, лечила, конечно. И людям и скотине помогала. А что бы привороты делать, или ещё какие тёмные дела, таким она не занималась и девок прочь гнала, а особенно тех, что просили от ребёночка освободить. Правда, после войны таких немного было, да и слава богу за это.

Были у Онюшки бусы янтарные, красоты необыкновенной. Говорили, что эти бусы ей от матери остались, а той – от её матери, с голоду Оня помирала после смерти родителей, а бусы и тогда не продала. Единственной памятью о доме этот янтарь был, никогда бусы Онюшка не снимала. Время шло, все так же к знахарке девки тайком ходили на суженых гадать, всё так же бабы за снадобьем от пьянства для мужей к Онюшке забегали, да и мужики тайком заглядывали, были у ворожеи и для усиления мужской силы капли. Нельзя сказать, что любили Онюшку, но и не обижали, и помогали по хозяйству одинокой старухе, но, чего греха таить, всегда побаивались её. Этой весной совсем знахарка плоха стала, еле по избе ковыляла, а на Первомай и вовсе слегла. Соседки по очереди ей печь протапливали, да кормить приходили. Да только не ела она почти, всё с закрытыми глазами лежала, а в последнюю неделю только пить и просила. А в тот самый день, когда прибежала продавщица Любаня к Лапиным, с утра открыла вдруг Онюшка глаза, обвела взглядом баб, сидящих подле неё на лавке.

– Умру я сегодня, скажите всем, кто проститься хочет, пусть придут. Завтра поздно уже будет.

Приходили проститься соседки, молодые и старые женщины, которым она помогала в бытность свою. Прощались, просили, что б зла не держала, если когда вольно или невольно обидели. После полудня стало тихо в доме у Онюшки, только ходики тикали, да шептались сидевшие на дежурстве подле умирающей две бабы: Любаня- продавщица, да старуха Климаниха.

– А что ж Валька Лапина попрощаться не пришла? Мать была, а она – нет? Скажите ей, пусть придёт, мол, Онюшка просила.

Любаня выглянула в окно: солнце ещё светило, но на него уже наползала клубящаяся, страшные, черная тучи. Продавщица быстрым шагом направилась к Лапиным, хотела успеть до дождя. Назад Любка с Валей уже почти бежали, а с неба в дорожную пыль падали редкие и тяжёлые капли. Дождь, словно дождавшись, когда женщины нырнуть в сенцы, хлынул как из стоведерной бочки, косые струи принялись безжалостно хлестать по крышам и заборам. Ветер рвал провода, гнул яблони и груши в садах.

Онюшка лежала с закрытыми глазами, разметав седые нечёсаные волосы по подушке с выцветшей наволочкой. Услышав, что входная дверь хлопнула, умирающая открыла глаза. Робко вошла Валентина, и, не зная, как себя вести, замерла в нескольких шагах от кровати.

– Да что ж ты встала то, – проскрипела Онюшка, – подойди. Валька сделала еще два маленьких шага.

– На-ка вот, – в высохшей руке, похожей на птичью лапу, невесть откуда взялся платок, туго завязанный в узелок, – бусЫ тут мои, возьми на память. Валентина протянула, было, руку, но Климаниха резко дёрнула девушку сзади за подол.

– С ума сошла? – зашипела она. – Она тебе свою ведьмовскую силу передать хочет. Возьмёшь – и сама ведьмой станешь. Валентина отдернула руку и попятилась.

– Ну что же ты, – хрипела старуха, – бери, чего медлишь? – Не надо мне, – наконец ответила Валентина, – прощай, баб Онь. Она развернулась и открыла дверь в сени.

– Да что ж ты не взяла то, – надрывно закричала ей вслед старуха, – ведь это судьба твоя одной быть. Возьми!

Валентина в ужасе попятилась и выскочила на улицу, Не замечая ледяного дождя, она неслась по раскисшей дороге, поскальзываясь и падая в лужи и грязь. Последние слова умирающей Онюшки звучали у неё в голове снова и снова.