Бриллианты с царской иконы

Вскоре Алексей снова строил их в шеренгу. Лицеисты пошли в класс, на урок чистописания.

Профессор Иванов, тучный отечный мужчина, не понравился Савину. Он сразу придрался к почерку новенького, заметив, что Николай получит немало нареканий от начальства, если не заставит буквы стоять ровно, как солдаты на параде.

Коля заскрипел пером, изображая старание и стараясь сдержать слезы. Он хотел домой, к маменьке и папеньке, и уже ненавидел лицей всем сердцем.

В первый день своего пребывания в этом учебном заведении мальчик дал себе клятву сбежать при первой же возможности – и клятву не сдержал, даже забыл о ней через несколько месяцев.

Неглупый и общительный, он подружился с ребятами, и вскоре они дружно выпускали лицейскую газету, со всем пылом молодости решая, чьи стихи поместить в очередном номере.

А стихи здесь писали многие. Коля тоже попытался подбирать рифмы, и это выходило у него неплохо, но сами стихи получались какими-то короткими и глупыми.

Он решил, что это занятие не для него, его душа не лежала ни к одному предмету. Математика казалась скучной, чистописание утомляло, языки, особенно латынь, наводили тоску. Немного оживляла гимнастика, однако стоило задуматься о будущем, многие его товарищи уже знали, кем станут.

Коля пробовал погрузиться в книги, начал читать без разбора, но и они оставили его равнодушным. При чтении Савина занимало лишь одно: как тот или иной писатель создал свое творение? Где он взял терпение?

Взвешивая на руке какой-нибудь толстый том, мальчик представлял худого замученного человека в очках, не видевшего ничего, кроме белых листков бумаги и чернильницы.

Вот это труд! Интересно, хорошо ли за него платят? Хотя какая разница, он бы помер от такой работы!

Этими мыслями Савин поделился с Иваном Полетаевым, с которым сразу подружился.

Рыжий Ваня был такой же непоседливый любитель проказ, как и Коля, и не раз сменял своего приятеля в комнате для наказаний.

– Ерунда это все, – досадливо отмахнулся Ваня. – Я вот думаю на праздники в оперетту сходить. В театре, между прочим, новую оперетту поставили, «Прекрасная Елена». Многие от нее в восторге.

– Перед Рождеством, – решил Коля, подумав, что его бабушке, чванливой статс-даме, это не понравится, и нужно будет сочинить какую-нибудь причину, чтобы улизнуть из дома, – на Рождество Савины собирались к ней.

– Здорово, – согласился Полетаев и потянул друга за рукав. – Пойдем, на латынь опоздаем.

Савин скривился. Он терпеть не мог латынь и греческий.

Профессор Калиновский, помешанный на театре, часто водил туда воспитанников и сам пытался создать в лицее свой театр, написав пару произведений с претензией на древнеримские и древнегреческие трагедии и с таким же множеством ролей.

Сегодня они тоже репетировали. Коля любил играть на сцене, но эти роли с длинными монологами никак ему не давались, он не мог выучить больше трех предложений. Калиновский злился и чуть не топал ногами.

– Отдайте мою роль другому, – сказал Савин и улыбнулся, оглядев понурых товарищей. Их тоже тошнило от нудной зубрежки. – Я стараюсь, но у меня ничего не получается. Вы же сами видите.

– Я вижу, что вы ленитесь, что вы недостаточно прилежны, – ответил профессор, тряхнув длинными седоватыми волосами. – И кому, скажите, я дам вашу роль? Все ваши товарищи участвуют в нашем спектакле.

Коля, вспомнив о темной комнате для наказаний, вытянулся в струнку и изобразил полную готовность попробовать еще раз.

– Обещаю, я выучу роль! – с чувством проговорил он, и Калиновский, дернув себя за козлиную бороду, уже посеребренную временем, удовлетворенно кивнул:

– Хорошо, попробуйте еще раз.

Савин попробовал, и получилось вполне сносно. Профессор даже выдавил скупую улыбку:

– Действительно, уже лучше.

Он редко хвалил своих воспитанников, и эти слова считались наивысшей похвалой.

Полетаев тихонько толкнул его локтем и хихикнул:

– Шарман.

Лицеисты, стоявшие рядом, хихикнули.

Калиновский обвел всех недовольным взглядом:

– Не вижу ничего смешного, господа. Давайте начнем сначала. Вам всем далеко до совершенства.

Коля снова старательно проговаривал ненавистные фразы и думал о театре.

О, эта неповторимая атмосфера: гудевшая, как огромный пчелиный улей, довольно разношерстная публика.

Коля уже знал, что состоятельные господа арендовали удобные ложи на весь сезон, а самые бедные довольствовались стоячими местами на галерке.

Именно на галерке оказался и он со своим лицейским другом: родители не давали им много денег. В канун Рождества все выглядело особенно привлекательным: и богатые, красиво и модно одетые дамы в мехах и бриллиантах, оставлявшие после себя шлейф тончайших заграничных духов, и сопровождавшие их господа во фраках и пальто с меховыми воротниками, и молоденькие хорошенькие актрисы, тонкими чистыми голосами выводившие партии.

Оперетта, на которую так стремились попасть мальчики, «Прекрасная Елена» Оффенбаха, действительно была выше всяких похвал – легкое, веселое творение, не пощадившее немеркнущую классику.

Всем известный сюжет из гомеровской «Илиады» композитор превратил в остроумную пародию на серьезную оперу и на современную ему действительность. Зрители то и дело разражались взрывами хохота, особенно восторгаясь беседой жрецов Калхаса и Филокома, а Коля во все глаза смотрел на красавицу актрису, игравшую главную роль.

А она действительно была хороша, мастерски перевоплощаясь на сцене. Вот, оставшись в одиночестве, она запела грустную арию, и зал будто наполнился звуками серебряного колокольчика, а вот, страстно обнимая Париса, вторила ему, обещая вечную любовь.

От удовольствия Коля даже закрыл глаза. Музыка казалась ему прекрасной, актриса – удивительной, зрители – милыми и добрыми.

Когда все закончилось, он с сожалением посмотрел на приятеля:

– Так быстро!

Иван, как купеческий сын, был более практичным.

– Вас, кажется, никто не отпускал в театр, – напомнил он Савину, – подумайте, что вы скажете родителям, которые ждали вас домой гораздо раньше.

Коля вспомнил, что сегодня у бабушки собиралось изысканное общество и папенька с маменькой, конечно же, не могли пропустить этот Рождественский вечер. Значит, придется объясняться не только со старой дамой, но и с отцом, всегда чувствовавшим, когда его сын лжет.

– А что скажете вы? – с надеждой спросил он Полетаева.

Тот подмигнул.

– Мои родители отправились в загородное имение своих друзей, – радостно сообщил он. – Дома осталась только прислуга. Уж ей я сумею запудрить мозги, особенно своей беззубой няньке.

Одевшись, мальчики вышли из театра и попрощались.

Коля побрел к дому бабушки, на ходу придумывая версии и выбирая наиболее подходящую.

Он немного оробел, оказавшись в прихожей и увидев на вешалке множество шуб и пальто, но, на его счастье, бабушка и родители, занятые гостями, ни о чем его не спросили.