Медальон Таньки-пулеметчицы

– Да уж какие есть. – Круглолицая показала язык, взяла подругу за локоть и потащила к скверу. Парни не решились последовать за ними.

– Гиблое дело, – решил Олег. – Что ж, подождем других, полюбезнее.

Рыжий вздохнул. Девушки отошли на безопасное расстояние от приставал, и белокурая обратилась к своей подруге:

– Может быть, ты зря так с ними, Таня? Мальчики вроде приличные.

– Некогда мне о парнях думать, Люда, – отрезала Татьяна и поправила волосы, тщательно уложенные ровными волнами при помощи горячих щипцов. – Знаешь, честно говоря, после этого фильма я на наших парней и смотреть не могу. То ли дело раньше! Петька! Вот это парень! Мне бы кого-нибудь из чапаевской дивизии!

– Знаю, – рассмеялась Люда. – Только слепой не догадался бы, что ты и сама мечтаешь быть похожей на героиню этого фильма. Недаром фото артистки на стенку повесила. И где ты его отыскала, Анка-пулеметчица?

– Где отыскала – там уж нет, – парировала Таня. – Допустим, на работе дали мне старый журнал с ее фотографией. Ох, если бы еще и пулемет!

– А пулемет-то зачем? – удивилась подруга. – Сейчас мирное время.

– Скучное время, – отрезала Татьяна. – То ли дело Гражданская война! Такие, как Анка, были на вес золота. Ну, согласись, лихо она строчила из пулемета?

– Лихо, – кивнула Люда. – Слушай, давай мороженого поедим и газировки выпьем. Солнышко сегодня здорово припекает.

– Давай, – согласилась девушка. Они подошли к лотку, за которым толстая тетка в белом переднике торговала газировкой и мороженым. Татьяна вытащила из кармана мелочь, пересчитала и протянула женщине:

– Два клубничных и два пломбира.

Тетка подставила стаканы под пенистую струю и, наполнив, протянула девушкам. Люда сделала глоток и поморщилась:

– Пены много. Жажду совсем не утолишь. Наверное, на донышке осталось.

– Хорошо, что хоть этого хватило. – Таня отхлебнула из своего стакана. – Все равно вкусно. Знаешь, когда я в деревне жила, то ни о какой газировке и слыхом не слыхивала. Разве только из учебников по литературе. Да и об этом, – она указала на мороженое, – в деревне даже не рассказывали. Сядешь, бывало, за стол, а кроме картошки и серого хлеба больше ничего. Я в детстве, знаешь, какая маленькая была? Ну чисто былинка. И ела как птичка. Зато братья мои все сметали. Мамочка бедная день и ночь думала, чем бы семью накормить. Папаша родный, чтоб ему пусто было, сбежал, как я родилась. Вот и пришлось маме нас на себе тянуть. Сволочь! – вдруг выругалась она, и Люда вздрогнула. Она редко слышала от подруги бранные слова.

– Так его ненавидишь? – спросила она. – А даже и не видела. Может быть, встретились бы сейчас – и все по-другому было.

Таня сверкнула голубыми глазами:

– Встретились? С ним? Ты шутишь? И глядеть на него не хочу. Я ведь даже фамилию его не взяла при получении паспорта. Знаешь, в первом классе, когда меня попросили назвать фамилию, я не смогла этого сделать, и мой сосед Сашка крикнул: – «Маркова!» С тех пор я Марковой и осталась. В паспорте и комсомольском эта фамилия. Теперь даже рада этому. К папаше своему Парфенову я не имею никакого отношения.

– Да, тяжело вам пришлось, – согласилась Люда, смакуя пломбир.

– Тяжело, – согласилась подруга. – Знаешь, как я завидовала одноклассникам, которым родители могли купить новые платья, туфли? У меня ничего этого никогда не было. Хочешь знать, откуда мы брали вещи?

Людмила ничего не ответила. Она видела, как переживает Татьяна: эти воспоминания явно не были для нее приятными.

– А вещи мне дарили односельчане, – бросила девушка. – Здорово, правда? Дарили, естественно, не новье, а дырявые обноски, но мать радовалась и этому.

Подруга решила ненавязчиво сменить тему:

– Мамка-то как? Письма пишет?

– Какие письма? Неграмотная она, – пояснила Таня. – В нашей деревне грамотными были только учителя. Анна Ивановна и сейчас мне помогает. Я ей письма пишу, а она мамке читает, потом от нее весточку мне шлет. Вчера от брата письмецо получила, от Игната. – Девушка достала из сумочки скомканную бумажку. – Он в военном училище учится. Девушку хорошую встретил, мне фотографию пришлет, – она закатила глаза. – Я за него так рада, ты и не представляешь. Столько на него свалилось, когда папаша нас бросил! – Глаза Тани увлажнила слезинка. Люда с жалостью посмотрела на подругу:

– Но ведь все уладилось, правда?

– Теперь да. – Таня пригладила и без того идеальную прическу и улыбнулась. – Завтра к мамке поеду. Пишет – соскучилась шибко. Гордится, что дочь на фельдшера учится.

– А я хотела завтра пригласить тебя за город, – с огорчением проговорила Люда. – Погода наконец наладилась, можно искупаться, позагорать. Рванули бы в Замоскворечье, а?

Татьяна покачала головой:

– Не получится, Людок. Завтра к своим собираюсь. Мамку охота повидать. Но я ненадолго, – она вздохнула. – Тоска там смертная, такая тоска, что на душу давит. Больше недели не выдержу. Приеду – и тогда погуляем на природе.

Люда обняла ее:

– Отлично. Буду ждать. Ну, пойдем, провожу тебя до автобуса. Тебе собираться нужно.

Таня взяла ее под руку:

– Пойдем.

Они миновали лоток с мороженым, с вожделением посмотрели на тех, кто получал заветную порцию из рук продавщицы, и посетовали, что их финансы оставляют желать лучшего.

– Только на автобус и осталось, – с огорчением сказала Маркова. – Хорошо, билет на поезд уже взяла.

– Я бы тоже не отказалась от второй порции, – заметила Люда и дернулась. – Таня, твой. – Она порывисто обхватила шею подруги и поцеловала в щеку. – Возвращайся скорее.

– Скоро-скоро, – пообещала Таня. Она вскочила в душный, непереполненный салон и села у окна. Девушка любила места у окна, потому что можно было разглядывать город, который она уже полюбила и считала своим. Весело шагающие жители, сероватая, но величественная Москва-река, берега которой одели в гранит, машины, везущие куда-то счастливых обитателей, – все это вызывало у нее неподдельный интерес. Казалось, город был живым организмом, с артериями, наполненными пульсирующей кровью, с сердцем, ритмично бьющимся в унисон с какой-то одному ему ведомой музыкой. От таких картин душа Марковой наполнялась особым чувством, похожим на гордость и радость. Часто, отдаваясь созерцанию, она забывала выйти на своей остановке, и потом приходилось добираться в два раза дольше, однако это ее не огорчало. Москва стоила того, чтобы ею любоваться, однако сегодня Таня не зазевалась. Раскрытый, но еще не собранный старый чемодан, который девушка в шутку называла чемоданищем-страшилищем, ждал ее на кровати. Когда водитель объявил остановку, Маркова быстро сбежала по ступеням на тротуар и зашагала к общежитию медицинского техникума. Солнечные лучи ласкали ее лицо, теплый ветерок шевелил волосы. Подойдя к общежитию, Таня потянула на себя тяжелую дверь и, войдя в полупустой вестибюль, наполненный запахами стираного белья, жареной картошки, свежевымытых полов, улыбнулась вахтерше:

– Тетя Клава, вот я и прибыла.

Пожилая женщина с жидкими седыми волосами, туго стянутыми в пучок на затылке, ответила ей такой же доброй улыбкой:

– Я думала, ты уже уехала. Чай, к матери собиралась.

– Завтра, все завтра. – Таня махнула рукой. – Утром поезд. Разбудите часиков в семь?

– Разбужу, – пообещала вахтерша и подперла ладонью подбородок. – Мать небось давно не видала? Соскучилась?

– Соскучилась, – призналась девушка. – И братья обещали подъехать. Представляете, Игнат в военное училище поступил. В нашей семье никогда военных не было. Здорово, правда?

– Здорово, – согласилась старушка, ласково глядя на Таню добрыми карими глазами, в уголках которых сверкали слезинки. – Ну беги, дорогая. Обязательно разбужу.

В порыве девушка обняла пожилую женщину и побежала наверх, стуча каблучками. Добежав до помещения, она повернула ключ в замке, предвкушая тишину. Соседка Рая уехала в деревню к родным еще вчера, и Таня, войдя в комнату, совсем небольшую, прямоугольную, с двумя одинаковыми, словно сделанными под копирку кроватями, заправленными синими одеялами, с лакированными желтыми тумбочками, на которых лежали одинаковые расчески, какие красуются в каждом магазине, и бельевым шкафом, где девушки хранили свой нехитрый гардероб, присела на кровать всего лишь на минутку, переведя дух, а потом подошла к шкафу и достала старый-престарый, видавший виды чемодан. Девушка провела рукой по потрепанной поверхности и, бросив на пол, кинула в него пару платьев, кофту, юбку и туфли. Если в ее родном краю дожди, мать даст ей резиновые сапоги. Вспомнив о дорогой ее сердцу женщине, Таня улыбнулась и откинула непослушную русую прядь. «Скоро, мамочка, увидимся, скоро», – прошептала она и, закрыв чемоданище и поставив его на место, легла, не раздеваясь, с книгой в руках. Через минуту она уже с головой погрузилась в баталии Гражданской войны и, представляя себя доблестной пулеметчицей, строчила по белогвардейцам. Девушка читала до полуночи, пока ее не сморил крепкий здоровый сон.

Глава 7

Лесогорск, наши дни

Утром автобус вез журналиста в Березки, и, вопреки унылым мыслям, он любовался пейзажем за окном. Дорога серой змеей извивалась среди зеленого лесного коридора. Высокие сосны вершинами упирались в небо, не давая солнцу проникнуть во влажную чащу, широкие озера с синей водой, заросшие осокой и камышом, вновь будили желание прокатиться на лодке, серые огромные валуны причудливой формы – такие он видел только в Карелии – служили гранитной набережной для быстрых речушек. Природа дарила успокоение, вызывала восхищение, и Виталий, забыв обо всем на свете, наслаждался ею, пока автобус не притормозил у указателя «Березки». Подхватив спортивную сумку, молодой человек зашагал по протоптанной тропинке к ближайшей избе, ничем не отличавшейся от своих почерневших соседей. В огороде копалась какая-то женщина, возраст которой с ходу определить было довольно трудно.

– Извините, – Рубанов оперся на плетень, тут же издавший жалобный скрип, – не подскажете, где проживает Василий Петрович Пахомов?