Золотой конь Митридата

– Позвонишь. – Милена натянула босоножки и крякнула: – Ох, проклятый живот. Похудеть бы, да не получается. Последнее время Вадим предлагает мне застегивать босоножки, но я пока не позволяю. Нужно худеть. Ладно, давай. – Она порывисто обняла Ларису и поцеловала. – Жду звонка.

Закрыв за ней дверь, женщина снова вернулась в гостиную. Упоминание Милены о расходах вернуло ее к реальности. Что же получается? Потеряв Стаса, она осталась без средств к существованию. Завтра ей будет нечего есть, а послезавтра… Как жить? На всем белом свете у нее были только Милена и Вадим, но у них, считай, она уже заняла довольно крупную сумму. Она знала, что сумма получится крупной: в последнее время в средствах массовой информации часто говорили о том, как дорого умирать. Но тогда об этом никто не думал. И в самом деле, зачем было думать? Они со Стасом молоды и здоровы. А получилось… Господи, деньги, деньги, везде деньги… В ближайшее время ей никак не отдать долг. Она ведь не работает… Завтра нужно будет пойти в ГОРОНО (или теперь эти отделы образования называются как-то по-новому? Ей давно не приходилось там бывать – не было нужды). Впрочем, какая разница, как они называются. Она пойдет и узнает, нужны ли учителя истории. Истории, которую она почти забыла. Когда-то учителей не хватало, но как обстоят дела теперь?

Лариса вскочила и заметалась по комнате, лихорадочно соображая, где лежит ее трудовая книжка. Педстаж Красовской был невелик – всего два года. Что, если школа не захочет приобрести тридцативосьмилетнего учителя, который работал пару лет? Трудовую книжку Лариса, конечно, не нашла. Несомненно, она валялась где-то на полке или на антресолях как ненужная вещь, но женщина не стала продолжать поиски. Она почувствовала, как на нее навалилась усталость, и тяжело опустилась на диван. Слегка кружилась голова. Иногда у Ларисы понижалось давление, и для того, чтобы взбодриться, она выпивала чашку кофе со сливками. Это следовало сделать и сейчас. Усилием воли женщина заставила себя встать и пойти на кухню. Она включила электрический чайник, достала банку кофе и открыла холодильник. Он был пуст. Хлебница на столе хранила сиротливый кусок сухого хлеба. Остатки сливок прокисли. Есть Ларисе не хотелось, но она подумала о том, что завтра, послезавтра, дня через три ей все равно захочется есть, а она не сможет купить себе даже хлеба. На даче оставались какие-то продукты: хлеб, колбаса, остатки жаркого, мешки с прошлогодней картошкой. Но этого тоже хватит ненадолго. Что же делать?

Не обращая внимания на шипение чайника, который возвещал о готовности, Лариса бросилась в комнату и открыла заветную лакированную шкатулку из какого-то восточного дерева. Стас привез ее из вьетнамской командировки. Она решила продать некоторые драгоценности. В свое время Стас подарил ей несколько золотых гарнитуров и колечек с бриллиантами, и от парочки можно было избавиться. Память памятью, но жить-то надо… Возможно, вырученных денег хватит до конца лета, а там она постарается устроиться на работу.

Но что это? Деревянная шкатулка, черная, с желтыми стеблями бамбука, вылетела из ее рук и, ударившись о пол, развалилась на две половины. Она была пуста, пуста, как новый финский холодильник на кухне. Стараясь унять дрожь, женщина подняла ее и еще раз все осмотрела, словно стараясь найти золото под ее обломками. Разумеется, нигде ничего не было.

Лариса почувствовала, как теряет сознание, и, стараясь удержать равновесие, схватилась за спинку кресла. Дней пять назад, еще до отъезда на дачу, она вытирала пыль и заглядывала внутрь шкатулки. Все лежало на месте – все до последнего колечка. Теперь драгоценности исчезли, и женщина ничего не понимала. Ключи от квартиры были только у нее и Стаса. Стас не брал. Она тоже. Домработницу они не держали. Остаются воры. Но дверной замок никто не взламывал, значит, дверь открыли родным ключом. Как такое могло случиться?

Она провела рукой по вспотевшему лбу и села в кресло. Злая судьба оставила ее совсем одну и без средств. Что же делать? Может быть, позвонить следователю? Он называл свою фамилию, кажется, Никитин. Имени она не помнила. И, кажется, он оставлял визитку.

Стараясь справиться с головокружением, Красовская вышла в прихожую и взяла сумочку. Визитка действительно оказалась там, на самом дне, рядом с футляром губной помады – маленький картонный прямоугольник. Лариса положила ее перед собой на стол и приготовилась набирать номер, но мобильный вдруг сам разразился мелодией Бетховена, не дожидаясь, пока хозяйка нажмет нужные цифры. Дисплей уведомил, что звонила Милена.

«Наверное, по поводу похоронной конторы», – подумала Лариса и не ошиблась. Золовка сразу затараторила:

– Милая моя, я нашла приличную похоронную компанию. Мне посоветовал Вадим. На днях его товарищ хоронил мать и дал ему все необходимые адреса. На улице Отрадной есть такая контора «Доверие». Ты что-нибудь слышала о ней?

– Ничего, – призналась Лариса.

– Неважно, – отмахнулась Милена и продолжила: – Ее рекомендуют приличные люди. Она работает с восьми часов, и я уже позвонила туда. Можем подъехать прямо сейчас и выбрать гроб и венки.

– Я прошу тебя, давай не сегодня, – жалобно промолвила женщина. – Сегодня столько всего произошло.

Сестра Стаса обиженно засопела:

– Думаешь, мне легче? Я потеряла единственного брата. И теперь мой долг перед ним – как и твой, кстати, – достойно предать его земле. Я не принимаю никаких возражений и сейчас заеду за тобой. Потом мы отправимся в столовую «Красный мак». В ней еще со времен Советского Союза справляют поминки.

– Ладно, – согласилась Лариса. – Приезжай.

Глава 2

Синопа, II век до н. э.

Верный своему решению по возможности не спускать глаз с матери, Митридат украдкой наблюдал за ней, когда ему это удавалось. К сожалению, день мальчика, уже коронованного на царство, был расписан по минутам, и ему нечасто приходилось преследовать Лаодику. Впрочем, мать вела себя как всегда: следила за домом, занималась детьми, особенно болезненным братом, еще жившим на женской половине дворца. И лишь однажды он застал царицу, которая с вороватым взглядом, так не шедшим к ее красивому уверенному лицу, копошилась возле кубка отца. Валерия уже налила в него вина и выставила на маленький столик, готовя трапезную к ужину. О том, что Лаодика могла плеснуть туда что-то из коричневого сосуда, данного ей Мнаситеем, Митридат подумал позже, когда отец внезапно заболел и умер за считаные дни. Это показалось странным не только ему, и по дворцу поползли слухи, обвинявшие супругу царя в его смерти.

Он продолжал наблюдать за матерью, и ее громкие истерики и обильные слезы казались театральными. Публичная расправа с рабыней Валерией прямо на ступеньках дворца (Лаодика одним взмахом меча отрубила несчастной голову, и та покатилась по мраморным ступенькам, как мяч, подметая их иссиня-черными волосами) тоже не впечатлила. Так горюют уличные артисты, раскошеливая толпу, и получается у них лучше.

Но могла ли эта женщина действительно убить его отца? Человека, который любил ее, исполнял каждое желание? В это верилось и не верилось. Не прошло и недели после смерти Митридата Эвергета, как Лаодику окружили люди, ратовавшие за союз с римлянами. Когда подросток, напомнив о том, что он когда-нибудь займет место отца, укорил мать и ее окружение в почитании римлян, за завтраком ему поднесли вино, издававшее какой-то странный запах. Царевич сначала хотел посоветоваться с Тирибазом, но, перехватив пристальный взгляд матери и сестер и не решаясь показаться трусом, сделал хороший глоток и отставил кубок. Странное вино обожгло горло, каленым железом проникло в пищевод, и мальчик сполз с апоклинтра, корчась от нестерпимой боли. Царица равнодушно взирала на страдания сына, сестры оторопели, не зная, что делать, и лишь верный Тирибаз, схватив ребенка, понес его на воздух.

– Дайте воды, много воды! – прокричал он ошарашенным рабыням и, уложив несчастного Митридата под оливу, взял в свои руки его ледяные ладони. Ребенок тяжело дышал, глаза его затуманились.

– Митридат, Митридат, – приговаривал наставник, поглаживая его волосы. – Потерпи немного, сейчас, сейчас…

Рабыня принесла два глиняных сосуда, доверху наполненных водой, и Тирибаз, приподняв голову подростка, начал поить его. Митридат уже не чувствовал боли. Он погружался в мир цветных снов и спокойствия, однако громкий голос Тирибаза мешал ему.

– Не кричи. – Мальчику показалось, что он сказал эти слова громко, но наставник их не услышал. Он продолжал вопить «пей» и вливать воду в узкую щель рта. Митридат покорно осушил сосуды, сам удивляясь, как это у него получилось, и его вырвало прямо во дворе. Блаженное чувство безмятежного спокойствия отступило. Подросток почувствовал, как наставник поднял его и понес в покои.

– Отравить ребенка! – шептал он, и каждое слово больно отдавалось в воспаленном мозгу мальчика. – До чего дошли! Но мы вам не позволим это сделать.

Митридат хотел спросить, кто же отравители, но язык, казавшийся тяжелым, мешал ему, глаза слипались. Он погрузился в сон, но не опасный, грозящий смертью, а дающий жизненные силы.

С этого дня Тирибаз не отходил от ребенка. Он лично проверял кушанья и питье мальчика, не спускал с него глаз, но однажды не пришел к нему в спальню ночью, и раб, убиравший помещение, сказал, что Тирибаза и еще нескольких преданных Митридату Эвергету людей бросили в темницу. У мальчика появился новый наставник, краснолицый пучеглазый македонец Амон, кичившийся перед царевичем своим искусством наездника.

– Как плохо учил тебя Тирибаз, – смеялся он, гарцуя на гнедом в белых яблоках коне. – Твой дед и отец седлали необъезженных лошадей, укрощали их, мчались на врагов и метали в них копья. А сможешь ли ты сделать то же самое?

Горячая кровь родственника Александра Македонского заиграла в жилах Митридата. Да, он еще никогда такого не делал, Тирибаз хотел, чтобы воспитанник постепенно постигал азы верховой езды. Хорошо это или плохо – жизнь покажет. Его всегда учили чтить память предков, значит, он должен быть достойным их.

– Смогу, – бросил Митридат в лицо Амону, сразу невзлюбив его. – Ведите коня.

Новый наставник оскалился как-то злобно, недоброжелательно и вскоре привел молодого вороного жеребца, гладкого, необъезженного, с высокими тонкими ногами.

– Это Буцефал, – усмехнулся он в рыжие усы. – Мы прозвали его как коня твоего далекого предка, Александра Македонского. Гляди, какой красавец.

Конь и правда был красив. Он шумно дышал, широко раздувая ноздри, будто чувствуя чужака, который хочет посягнуть на его свободу. Он бил копытом о камень, и Митридату казалось, от камня во все стороны летели искры. Амон ловким движением накинул уздечку на стройную шею и повернулся к мальчику:

– Давай, царь, попробуй, покажи, на что способен.

Нехорошее предчувствие кольнуло сердце, выбило холодный пот, но подросток справился с волнением. Если он откажется, проявит хотя бы каплю трусости, этот мерзкий человек растрезвонит на весь дворец. Да что там дворец! Вся страна узнает, кто сядет на трон. Подойдя к коню, Митридат потрепал его по гладкой шее. Конь задышал еще шумнее, кося на незнакомца огромным, налитым кровью глазом. Подросток взял уздечку:

– Не бойся, – приговаривал он, делая круг. Буцефал спокойно шел за ним. Митридат сделал второй круг и, решив, что время настало, изловчился и запрыгнул на спину вороного и, стуча пятками по его бокам, протянул руку за дротиком. Но Амон не успел ничего подать своему господину. Жеребец громко заржал, будто протестуя, встал на задние ноги, дернулся всем стройным телом и скинул Митридата на землю. Мальчик потерял сознание, больно ударившись виском о небольшой земляной холмик.

* * *

Лаодика с распущенными черными волосами сидела в углу спальни, нервно крутя бусы из жемчуга. Любовное ложе на этот раз пустовало. Мнаситей, почесывая бороду, примостился в углу. В его черных узких глазах светилось торжество.

– Говорят, твой сын оч-чень плох после падения с лошади, – усмехнулся он. – Мальчишке надо быть поосторожнее. Какого черта он стал объезжать жеребца с норовом?

Его голос звучал фальшиво до предела, и Лаодика не выдержала:

– Разве твой сообщник не науськивал Митридата, чтобы он попробовал это сделать? Из-за вас я могу потерять сына!

Мнаситей оскалился, сразу став похожим на хищного вепря.

– А тебе этого очень не хочется?

Лаодика топнула ногой, обутой в изящную сандалию, ее щеки сделались пунцовыми:

– Как ты смеешь мне такое говорить? Я никогда не просила убивать своего сына! Завещание подделано, я опекунша всех детей. Лаодика-старшая скоро выйдет замуж, как хотел мой супруг. Больше мне ничего не нужно.

– Неужели? – Мнаситей подошел к ней и взял за руку, которую женщина тут же выдернула. – И тебе будто невдомек, что тебя ненавидит народ и большинство царедворцев, считая повинной в смерти мужа? Зачем ты приказала казнить его родню? Теперь персы спят и видят тот момент, когда на трон сядет Митридат. Если с ним ничего не случится, ты недолго поцарствуешь, обещаю. В Синопе вспыхнет восстание, и они сметут тебя.

Женщина скрестила руки на груди.

– Но что же делать? – спросила она, ни к кому не обращаясь. – Я не хочу быть причиной гибели сына. Он все же мой сын.

– Тогда он станет причиной твоей гибели, – заметил Мнаситей. – Известно ли тебе, дорогая госпожа: в бреду твой сыночек рассказывает, что видел, как ты убивала отца – подливала в вино яд из коричневого сосуда?