Тридцать шесть сюжетов

Полчаса назад я, возможно, ответила бы ей, что таковая здесь не проживает и повесила трубку, но мысль о нравственном прозрении застучала в больных висках, и я ответила со всей присущей вежливостью, что, видимо, являюсь именно той самой Софьей, которую она жаждет услышать. Собеседница несказанно обрадовалась и тотчас начала называть меня Сонечкой.

«Сонечка, это ты? Звоню тебе из Франкфорта, ты узнала меня?»

О Ктулху! Кто может звонить из Германии? Ну конечно же, не из Германии, а из штата Кентукки, чуть запоздало дошло до меня.

«Вероника Семеновна! – воскликнула я, если мой слабый стон, можно принять за вскрик. – Что случилось?»

Что могло произойти, чтобы моя мачеха – вторая жена отца, несколько лет назад утащившая его за океан, – с которой после их отъезда я беседовала по телефону от силы пару раз, да и то, когда звонил отец, вдруг проявила такую инициативу?

«Просто Вероника. Ты же помнишь, я не люблю, когда меня называют по отчеству, я отвыкла от этого».

«Понимаю. Как у вас дела?» – спросила я и напряглась, как тетива лука, натянутая сильной рукой Робина Гуда.

«У нас дела хорошо. Александр Янович, твой папа, здоров и бодр. Передает тебе привет! Погода прекрасная».

Неужели она звонит из-за океана лишь затем, чтобы сообщить о погоде и передать привет от отца? Он мог бы сам это сделать. Или она юлит и что-то скрывает? Похмельный синдром действовал в направлении недоверия и негативного восприятия действительности, что, впрочем, совсем неудивительно. Тем не менее, я старательно передала ответный привет, надеясь, что он не прозвучал тяжеловато.

«Сонечка, дорогая, я звоню, потому что у меня имеется к тебе небольшая просьба».

«Что за просьба?»

«Понимаешь, я уже не молода…»

Она сделала паузу, а я напряглась еще больше, вдруг захотев опохмелиться. В трубке что-то зацокало, видимо, кабель на дне Атлантики затрепетал от столь откровенного признания Вероники.

«Ну что вы…», – я осторожно прервала паузу неискренним сомнением.

«Понимаешь, я хочу сделать пластику, небольшую подтяжку, поправить овал и прочее. – заговорила Вероника. – Но ты понимаешь, что это стоит немалых денег».

«Занять хочет у меня? – про себя поразилась я. – Да уж, нашла кредитора».

К счастью, я не успела вслух изумиться по этому поводу

«А в России есть хорошие специалисты, и обойдется это, как ты понимаешь, Сонечка, в разы дешевле», – продолжила Вероника.

«Точно дешевле?» – удивилась я.

«Да, да, поверь, Сонечка. Так вот, я собираюсь приехать, чтобы сделать пластику. Я уже всё узнала. Но ты понимаешь, как я не люблю гостиницы, тем более, мне предстоит операция, и я буду нуждаться в теплой домашней обстановке».

Я обалдела. Так вот в чём дело? Вероника хочет сэкономить на врачах и жилье!

«У меня, конечно, есть подруги, а Александр… Янович даже предлагает обратиться с такой просьбой к твоей маме, как к добрейшей души человеку, но это немного неловко…»

Само собой, а обратиться к дочери вполне ловко.

«Но у меня однокомнатная квартира, вам будет не очень удобно», – попыталась я вставить свой аргумент.

«Мне будет очень удобно, уверяю тебя, дорогая! И мы сможем сблизиться с тобой, поговорить по душам! Ведь ты сейчас одинока? У тебя никого нет?»

Именно этого мне как раз сейчас и не доставало – говорить по душам с малознакомой мачехой отца. Хотя, она сама дала мне фору – скажи я, что у меня кто-то есть, и вопрос о её вторжении на мою территорию мог бы отпасть. Да и мебели у меня нет, кроме кровати и старого кресла – всё остальное в планах. Но мне вдруг стало неловко врать и отказывать – нравственное прозрение и всё такое… В конце концов, это ненадолго, и если будет совсем невмоготу, смоюсь к подруге или к матери. Погибать так от души. Запустив сюжет «Самопожертвование ради близких», я сказала ей: «Хорошо, Вероника, приезжайте», подумав, что хотела бы сейчас поговорить с отцом, таким далёким.

Положила трубку и совершила третью попытку заснуть, но уже не спалось. Больная голова принялась думать, обо всём и ни о чём.

Следующее утро принесло окончательное осознание содеянного намедни. И если эпизод с Ильей Ива… Ильиным обрел изрядно банальный, но где-то романтический приторно-горький вкус сомнительного блюда под названием «лучше хоть что-то, чем совсем ничего», то предстоящий приезд Вероники накрыл не слишком светлое будущее серой пеленой безнадёги. Как я могла согласиться? Лишь похмелье и Илья Ильин виновны в этом проколе. Перспектива тесного общения с мачехой выбила из колеи, без того кривой – в результате я упорно делала неверные шаги вправо и влево под пулями снайперов: почистила зубы кремом для рук, упустила кофе, ткнула в глаз щеточкой с тушью, после чего с четверть часа лила слезы из одного глаза; так и не нашла один чулок из новой пары, что надевала на позавчерашний несчастливый фуршет – возможно, Илья Ильин унес его с собой, – но зато обнаружила под диваном его носок и с удовольствием выбросила в мусорное ведро. Вся эта феерия проходила под аккомпанемент тяжкой думы о том, куда устроить Веронику. Вариантов не было, кроме одного – предоставить ей кровать в комнате, а самой поселиться на кухонном диванчике. А что делать, если вляпалась в сюжет «Самопожертвование ради близких»?

Родная редакция журнала «Всевидящее око», где я трудилась третий год корреспондентом на подхвате, встретила знакомым гулом и вечной суетой не по делу.

– Соня, тебя шеф ждёт, рвёт и мечет! – бросил в мою сторону коллега Юрка Славкин, едва я вошла на эту кухню жареных фактов, переперчённой информации и переслащённых десертов-дифирамбов.

«Если увольняет, то зачем рвать и метать? – подумала я. – Значит, ещё не вечер, и ещё повоюем». Сюжет «Затравленный» звучал слишком сильно, но в сглаженном виде он бы вполне подошёл к моему текущему состоянию. Отправилась к шефу, по пути репетируя банальные варианты ответов на четыре возможных банальных вопроса: «Быть или не быть?» «Кто виноват?» «Что делать?» и «Куда податься русскому человеку с его отчего-то особенной русской душой?» Последний был любимым в арсенале редактора, он задавал его часто, пылко и всегда не по делу. Но, как ни странно, это срабатывало, и присутствующие затихали в раздумьях, вне зависимости от национальной принадлежности тел и душ.

Секретарша Жанна, известная в узких кругах под ником Бонни, подняла в мою сторону ресницы потрясающего объёма и соблазнительного изгиба в невероятно глубоком угольно-черном цвете – такого мне не добиться никогда – и проникновенно сообщила, что Игорь Львович ожидает меня с нетерпением.

Попыхтев перед дверью, я заглянула в кабинет. Внутри находились двое – редактор и незнакомый мужчина, который обернулся в мою сторону, тотчас став знакомым. Я захлопнула дверь и отскочила от неё под изумленным взглядом Бонни.

– Ты что, Софья Александровна? Что стряслось?

– Ничего, – пробормотала я, слыша из кабинета вопль шефа: «Шведова, куда же ты? Вернись!»

– Лучше уволюсь, – пробормотала я.

– Зачем? – спросила Бонни.

Я стала бояться, что выразительность её глаз может погубить её зрение. Тем временем дверь распахнулась, и на пороге явился сам шеф во всей красе своего почти двухметрового роста.

– Шведова! Что за девичьи выкрутасы? Заходи в кабинет, сейчас же!

– Хочешь леденец? – сочувственным шёпотом вслед мне, идущей на гильотину, прошептала Бонни.

– Давай!

Я достала из протянутой ею маленькой жестяной коробочки засыпанный сахарной пудрой леденец и засунула его за щёку, тотчас ощутив приятный яблочный вкус.

– Шведова! Софья Александровна! – послышалось вновь из кабинета. Я шагнула внутрь. Шеф уже опустился в своё кресло во главе банально длинного стола, а его посетитель, Илья Ильин собственной персоной, поднялся мне навстречу.

– Вот, это наша краса и гордость, – ядовито провозгласил редактор, делая царственный жест в мою сторону, – Софья Александровна Шведова, журналист, с хорошим резвым пером, но непомерными амбициями. А это Илья Ильин, – царственный жест в сторону моего оппонента, – писатель-фантаст.

Я чуть было не подавилась леденцом. Надо же – хорошее резвое перо!? Это у меня-то непомерные амбиции!? Писатель-фантаст? Думаю, что смогла бы посоперничать с Бонни выразительностью взгляда.

– Да, я наслышан о вас за последние несколько минут, приятно познакомиться, – не моргнув глазом, заявил Илья Ильин.

Я промолчала, потому что не могла сказать, что мне приятно знакомиться с ним, после того как вчера вытолкала его из своей постели и квартиры. О Ктулху! Выглядел он очень даже неплохо, видимо, хорошо выспался и принял нужную дозу пива. Уши также выразительно торчали, чуть прикрытые прядями волос, нуждающимися в стрижке. Взгляд, который он бросил на меня, что-то выражал. Редактор, выдержав необходимую паузу – наряду с вопросом о душе, это было его коньком, – объявил:

– Итак, я пригласил вас, господа, чтобы сообщить приятное известие… – и вновь замолчал, ожидая, подхватит ли кто цитату. В кабинете нависла тишина. Шеф продолжил:

– Илья Николаевич будет вести у нас колонку «Научная и ненаучная фантастика», где будут публиковаться как различные факты, связанные с этой областью, так и отрывки из фантастической прозы, в рекламных и прочих целях.

– Да? Очень… мило, – сказала я.