Осколки разбитого неба

– Да это я так, – положил Дима на стол мобильный и, введя пароль на компьютере, вошел в систему. – Хороший просто человек. Нравятся мне такие.

– Что есть, то есть, – согласился Андрей.

– Представляешь, она мне сказала, что Скворцова сегодня утром заявление написала, – проговорил Дима между делом. – Уволилась. Вроде даже без отработки отпустили.

– Подожди… Как это уволилась? – в недоумении переспросил Нечаев. – Она разве собиралась?

– Не знаю, – ответил Дима, посмотрев на него. – Она же скрытная, кто ее поймет. Даша сказала, что для нее это стало неожиданностью, а уж что там Скворцова – собиралась или нет, – только самой ей известно.

– Ничего себе. – Такого поворота Андрей не ожидал.

Аня пришла в компанию около года назад, сразу после окончания института. Конечно, она говорила о том, что хотела бы получить должность повыше, но об увольнении речи не шло. Скорее, она понимала, что пока ей нужно набраться опыта, а там и о повышении можно говорить, тем более что начальство ее всегда хвалило: ответственная, аккуратная, серьезно относящаяся к работе.

– И как она свое увольнение объяснила?

– Никак. – Дима развернул окошко браузера и, увидев непрочитанное письмо, открыл его. – Просто попросила, чтобы ее без отработки отпустили. По крайней мере, мне Орлова так сказала.

– Ясно, – угрюмо отозвался Нечаев.

Весь остаток дня Андрей был молчаливым и раздражительным. Хмурился, отвечал только по делу и вообще пребывал не в лучшем расположении духа. Даже на обед отправился без особого желания, скорее так, потому что время пришло, да и голод выбраться из кабинета заставил. В кафетерии уселся за дальний столик, съел салат, а затем долго цедил черный кофе без сахара. Некстати вспомнилось, как они ходили обедать вместе с Анькой… Иногда она ела, как нормальный человек, а иногда брала какой-нибудь супчик с ржаными гренками и травяной чай. И гренки зачастую грызла как раз с чаем. Дико смущалась, когда он обращал на это внимание, но хрустеть не переставала. А еще она терялась, когда он платил за них обоих. Особенно по первости.

Андрею странно было осознавать, что теперь даже возможности увидеть ее у него не будет. То вроде бы вот она, тут, рядом, можно в любой момент зайти, убедиться, что жива, здорова, а теперь что? Вот и поговорили, сходили развеяться… Вроде бы проблема сама собой решилась: нет человека – нет проблемы, только на душе легче не стало. На сердце кошки скребли, а память все не унималась, подбрасывала воспоминания: взгляды, фразы, мгновения…

Еще утром Андрей собирался задержаться в офисе, чтобы решить накопившиеся дела, вечером же планы его кардинально поменялись. Хотелось быстрее очутиться дома, подальше от рабочей кутерьмы. Настроение его по-прежнему оставалось мрачным, так что смысла угнетать своим недовольным фейсом окружающих он не видел – Дима-то был точно не виноват в его проблемах. Это раньше гонцу, принесшему плохие вести, чуть ли не голову отрубали, а сейчас времена изменились.

И, надо сказать, Андрей был благодарен сослуживцу уже за то, что тот не донимал его расспросами. Конечно же, Донцов был в курсе, что между ним и Аней Скворцовой что-то есть, но не лез. В коллективе в принципе трудно такое скрыть, да и не особо они с Аней пытались. Напоказ не выставляли, но и по углам не прятались. Дима был в принципе не любитель собирать сплетни, а потому разумно молчал. Хотя Андрей не сомневался, что об их разрыве доложить ему уже успели.

– Ты домой? – заметив, что Андрей взял из шкафа пиджак, поинтересовался Донцов.

– Да, – Андрей кивнул. – С основным я закончил, а мелочевка до завтра подождет.

– Ну и правильно. Я бы тоже смотался к лешему, но нужно отчет закончить, иначе начальство три шкуры спустит.

– Скорее, оно с тебя премию спустит, – усмехнулся Нечаев, надевая пиджак.

– Что, заметь, еще хуже, – согласился Дима. – А, погоди, – он открыл ящик стола и, покопавшись, вытащил небольшой флакончик, – вот, у меня маркер под шкаф залетел, когда ты на обеде был. Стал доставать, а тут это. Может, знаешь, чьи?

Андрей подошел к столу и, взяв флакончик, прочитал название. Необходимости вдыхать аромат не было – он и так прекрасно знал, кому принадлежит данная вещь, но все равно, не отдавая себе отчета, снял серебристый колпачок и поднес пузырек к носу. Сразу же подумалось, что когда этот аромат смешивается с ее собственным запахом, вдыхать его становится куда приятнее. Запах… ничто так сильно не будоражит память, как запах.

Молча он закрыл флакончик и сунул в карман. Представится ли возможность вернуть его хозяйке, Андрей не знал, но понимал, что оставить все, как есть, он права не имеет, да и не хочет делать этого.

Глава 7

Положив руки на белый подоконник, Аня наблюдала за тонкими струйками воды, катящимися по стеклу. Дождь зарядил с самого утра и, судя по всему, прекращаться не собирался: небо висело серое, низкое, никакого просвета видно не было. Такую погоду Аня не любила: если ливень, то ливень, если ясно, то ясно, а тут… Она думала о том, что теперь придется начинать все с начала. Хоть как-то налаженная жизнь рухнула, словно карточный домик; неумелые швы, которыми кое-как была залатана ее душа, разошлись, и теперь полусгнившие нитки воспоминаний торчали во все стороны. Ко всему прочему прибавились еще чувства к мужчине, которому ни она сама, ни ее любовь не сдались и задаром. Неприглядное существо, куча проблем прилагается. Аня мысленно поставила на себе клеймо и поджала губы. Мужчинам не нравятся такие, как она, – она это понимала. Они любят живых, незакомплексованных девушек, женщин, с которыми можно чувствовать себя свободно. А она что? Она сама с собой себя свободной не чувствует, не то что еще о ком-то говорить. Легкий ветер, ворвавшийся в открытую форточку, принес прохладу и запах дождя. Не так уж плохо… Можно вполне твердо обосновать свое нежелание выходить на улицу. Вряд ли Паша поверит, но это уже не важно. На улицу и правда выходить не хотелось, вообще ничего не хотелось. Аня чувствовала вокруг себя какой-то необъяснимый вакуум: мысли, ощущения – все это растворялось и одновременно давило. Нити были оборваны, и она понимала, что это правильно: какой толк травить себе душу, сталкиваясь с тем, кому ты не нужна и ловя на себе его взгляды. Все закончилось. Стоило Ане подумать о том, что Андрея она, скорее всего, больше никогда в жизни не увидит, глаза ее сами собой затягивались влажной пеленой, а сердце превращалось в болезненный комок. Как и прежде, злости не было, она чувствовала только сожаление, грусть, боль и еще тоску по тому, чего так и не случилось.

Брату про свое увольнение она сообщила еще вечером. Ставя на стол наполненную вчерашними макаронами тарелку, без предварительных подводок произнесла «я ушла с работы» и взялась за кастрюльку с сосисками. В глаза Паше не смотрела: было страшно, что он сможет сломить ее тоненькую скорлупку видимого спокойствия. К чему слезы? Она и так уже выплакала больше, чем ему стоило видеть. Он долго тыкал вилкой в макароны, разгоняя их к краям тарелки, и молчал. И Аня тоже молчала. Она не надеялась, что брат воспримет эту новость как нечто само собой разумеющееся, но про себя молилась, чтобы за ее сообщением не последовало долгих разговоров. Они все равно никуда бы не привели. Когда короткая стрелка настенных часов остановилась на цифре X, а длинная на VII, Паша, дожевав первую из двух сосисок, повернулся к сестре.

– Это из-за этого Андрея? – спросил он, не сводя с Ани сверлящего взгляда.

– Это из-за меня, – вздохнула она, комкая в руках прихватку.

– Понятно.

Что ему было понятно, Аня не знала. Понятно, что она выбрала самый простой способ уйти от трудностей? Или что она фактически вернулась на несколько лет назад, снова став молчаливой девочкой-подростком, пытающимся скрыть свое одиночество за горой учебников? Или что она с людьми общаться не умеет? Или…

– По поводу денег не переживай, – пытаясь заполнить повисшую тишину, неловко проговорила Аня. – У меня есть немного накоплений. – Она замолчала, но видя, что брат тоже молчит, добавила: – Недельку дома посижу, а потом начну искать работу.

– Дура ты.

Между ее последней репликой и словами Паши прошло секунд десять. В его голосе не было ни осуждения, ни злости. Он произнес это практически без эмоций, просто «ты дура», вот как «на улице холодно» или «у нас закончился сахар» – «ты дура». Повернулся обратно к столу и принялся за вторую сосиску. Аня сильнее сжала в руках прихватку и опустила голову. Она чувствовала себя виноватой, хотя и понимала, что ничего предосудительного не сделала – уволилась, да, но это ее право. Ей так проще, легче, спокойнее. Трусиха. Произнесла про себя это «трусиха» и принялась мыть посуду.

– От кого ты бежишь, Аня? – Она поставила чистую кастрюлю на плиту, когда Паша поднялся из-за стола и встал рядом с ней. – Если тебя обидел кто, скажи. Ты ведь не одна, Ань. Проблемы решать нужно, а не бегать от них. Ты же ведь не слабая, я-то знаю это.

– Я от себя бегу, Паш. – Она подняла голову и посмотрела на брата.

В ее взгляде легко можно было прочитать усталость, тоску и немую мольбу просто принять. Паше хотелось встряхнуть свою сестренку, растормошить ее, но он только мягко обнял ее и поцеловал в макушку. Вздохнул. В конце концов, это ее выбор. Она может быть миллион раз не права, но у нее хотя бы должен быть выбор.

***

Очередной день в офисе не принес Андрею ничего хорошего. Плохого, в принципе, тоже. Можно сказать, день выдался нормальный: никаких крупных заморочек и форс-мажорных ситуаций, ничего такого, что могло бы вывести из себя. Перед обедом в кабинет заглянул Мишка и предложил составить им с Женей компанию, Андрей не отказался. С Костюковым насчет Ани он так и не поговорил – вначале не было возможности, а потом и смысла. Уже четыре дня без нее… Странно было идти на работу и точно знать, что он ее не увидит. Случалось, что и раньше он не видел ее по несколько дней, но ощущения тогда были совершенно другие. В детстве Андрей очень любил клубничное варенье, но мама позволяла есть его далеко не каждый день. Однако маленький Андрей знал, что в маминой кладовке припасено несколько баночек, нужно только очень попросить, и тогда мама обязательно пойдет на уступки. Он и сейчас любил клубничное варенье. Конечно же, не так, как в детстве, но время от времени, когда хотелось, доставал из холодильника банку и с удовольствием съедал ложку-другую. Каждое лето мама готовила варенье специально для него, и он всегда знал – если ему захочется вспомнить вкус детства, нужно просто открыть холодильник. Аню с вареньем он не сравнивал, но вчера, доставая банку, почему-то подумал именно о ней. Она даже уволилась тихо, так, что никто толком ничего не знал. Андрею было плевать, кто и что знал, его угнетал тот факт, что ничего не знал именно он. В нем крепла уверенность, что он бы смог ее удержать.

Накануне к ним в офис на собеседование приходила кудрявая девчонка. Андрей столкнулся с ней, когда возвращался с обеда. Девчонка представилась Светой и, пожаловавшись, что уже опаздывает, попросила проводить ее до кабинета начальства. Генеральный директор агенства никому не доверяла подбор персонала. Она лично присутствовала на каждом собеседовании и отбирала кандидатов на ту или иную должность. Андрей подозревал, что это касалось всех, не исключая уборщиц. Деспотом Лазаревская не была, к сотрудникам относилась с пониманием, но порой, если ситуация того требовала, проявляла всю твердость своего характера. Работать под ее руководством Андрею нравилось: справедливая, тактичная, но при том с железной хваткой. Света вышла из кабинета ровно через семь минут после того, как в него зашла. По ее понурому виду Андрей, заговорившийся с одним из сослуживцев, понял, что в должности ей отказали. Это вызвало в его душе удовлетворение. Он не ждал, что Аня вернется, но видеть на ее месте флиртующую с каждым мужиком вертихвостку не хотелось. А в том, что кудрявая Света относится к такому типу женщин, он догадался, стоило ей только стрельнуть в него глазками.

От предложения друзей сходить на выходных в сауну Андрей отказался и, едва часы в правом нижнем углу монитора показали шесть часов, отправился домой.

Чего-то не хватало. Волочась по московским пробкам, он думал о том, как несколько раз подвозил Аньку с работы на своей машине. Они так же тащились по этим бесконечным пробкам, но тогда дорога не казалась такой монотонно-изнурительной. Нет, не так. Тогда казалось, что этим пробкам конца и края нет, а до девушки, находящейся на соседнем сиденье, особо и дела ему не было. Слишком тихая, слишком обычная. Сейчас ему хотелось услышать рядом ее негромкий голос и, повернувшись к ней во время остановки на светофоре, увидеть ее глаза. Он с легкостью мог бы подбросить молоденькую секретаршу Лазаревской или Наташу из отдела маркетинга, но их голоса слышать ему совсем не хотелось. И чувствовать запах их духов тоже. Пока разномастные и разноперые автомобили тянулись шлейфом по дорожной ленте, Нечаев успел подумать о том, какая у Ани нежная кожа. Бархатная, светлая и теплая. А еще на груди у нее красивая крупная родинка. И вообще грудь у нее красивая, полная, но не очень большая, такая, как надо. Когда он, стянув с нее одежду, гладил ее бедра, она прикрыла глаза. Ее грудь вздымалась, а живот напряженно подрагивал… Ее маленькое тело было неумелым, но тогда он чувствовал острое желание обладать ею. Сейчас Андрей опять почувствовал желание. Это было совершенно некстати, и он сделал глубокий вдох. Включил радио. Салон заполнили звуки классического зарубежного рока. Ане тоже нравился классический рок, в этом она призналась, едва только поняла, что автомагнитола в его машине настроена на ту же радиостанцию, что и радио на маленьком бумбоксе, стоящем у них с Пашей на кухне. Знакомая песня разбавила мысли, но на задворках сознания все равно мелькнуло, что часто в книжках пишут «кожа молочная» или «кожа белоснежная». А как такое может быть? Вот если взять лист офисной бумаги, так он белоснежный. У человека такой кожи быть не может. У альбиносов и у тех не все так плохо, а если представить себе девушку с по-настоящему белоснежной кожей… Брр… Вот у Ани кожа, как топленое молоко. Или как персик. Еще когда Андрей был подростком, они с родителями ездили в Крым и покупали там персики, сорт которых носил поэтическое название «Белый лебедь». Они были светлыми, с чуть розоватыми бочками, сладкими и сочными. Он впивался зубами в мякоть, а по подбородку тек сок… А Аньку он целовал. И на вкус она, наверное, была слаще любого персика. Только подумалось ему об этом лишь теперь.