Отрекусь от матери

–Ты, Лидка, только в постели хороша. Готова день и ночь этим делом заниматься, лишь бы не готовить по-человечески.

Мама только смеялась и говорила, что, если бы ему не нравилось с ней в одной койке, то он бы ушел сразу же. Особенно после того, как поест горелой яичницы или полусырых блинчиков, которые я, благодаря бабе Мане, научилась отлично готовить еще в девять лет. Они получались кружевные, тоненькие, сладковатые. Мама была готова уплетать их десятками за один присест, но она после ухода папы захотела устроить личную жизнь. Поэтому ей приходилось себя ограничивать в лакомствах.

Помню, один раз я пришла вечером после школы, а у нас в коридоре разбросана чужая обувь. Это были огромные мужские ботинки, которых я прежде не видела. На радостях подумала вначале, что вернулся папа, потом остановилась. У моего папы ноги были на порядок меньше, значит, это не мог быть он.

Только я вошла, как услышала заливистый смех мамы. Обычно она так смеялась, когда рядом оказывался очередной мужчина, на которого у нее могли быть планы. Я осторожно вошла и увидела, что за столом сидит здоровенный дядька с бритой налысо головой и ест из моей тарелки. На всю комнату пахло жареной курицей и вареной картошкой, на столе стояла большая пластиковая бутылка с пивом. Два стакана были наполнены, мама сидела напротив гостя, глядя влюбленными глазами, и каждый раз улыбалась, встречаясь взглядом с чужаком. Тот заметил меня и что-то промычал, показывая в мою сторону вытянутой рукой. Лицо мамы тут же перекосилось:

–Явилась, горе луковое. Быстро иди к себе и не мешай нам.

Мужик с набитым ртом промычал:

–Хорошенькая…

Мама схватила меня за руку и буквально втащила в мою комнату. Точнее, это была каморка, в которой места хватало только на узкую кровать с металлической сеткой и одностворчатый шкафчик, куда помещалась вся моя одежда и школьные принадлежности. Я ростом была уже с маму и не боялась ее, как раньше. Она это чувствовала и бесилась, поэтому старалась подавить меня морально:

–Пока Гоша не уйдет, никуда не выходишь, поняла?

Мама больно схватила меня за руку и сверлила глазами. Мне нужно было только молча кивнуть, чтобы она отпустила запястье. Увидев, что я не спорю, мама успокоилась и прошептала:

–Не испорть мне чего-нибудь, а то живо на улице окажешься. Если у меня с ним выгорит, не обижу.

Ничего не поняв из ее слов, я снова кивнула. Мама подобрела и даже чмокнула меня в лоб, после чего вышла с широкой улыбкой на лице. Я услышала, как этот Гоша радостно приветствует ее:

–А вот и моя славная девочка! Садись ко мне на коленки, порадуй гостя.

Двери в мою комнату не было, только кусок плотной темной ткани. Раньше это было старое покрывало бабы Мани, но со временем оно настолько истрепалось, что мама порвала его и вырезала из оставшегося куска что-то вроде узкой занавески.

Иногда я задумывалась, почему у меня нет ни бабушки, ни дедушки. Однажды спросила у Ксюши, а та лишь пожала плечами:

–Может, твоя мамка сирота? Вдруг у нее никого не было, поэтому ты с ней одна осталась.

Однако правда, которую мне выдала пьяная в стельку мама, мне ничуть не понравилась. Ее родители отказались от нее и меня после моего рождения. Моя бабка, выходит, самый настоящий кремень, который невозможно ничем разжалобить. А мама оказалась слишком гордой, чтобы пойти на поклон родителям и попробовать помириться с ними.

Влияния бабушки хватило, чтобы ни одна живая душа не связывала ее имя с нами. Так и выходило, что мама могла называть себя сиротой при живых родителях: мол, она для них умерла. И это было взаимно. Иногда я думала, что, возможно, поступок бабушки был не таким уж и плохим. Учитывая дурной характер моей мамы, которая могла своим нытьем и ором любого довести до белого каления. Даже папа, отличавшийся ангельским терпением, и тот однажды не выдержал и дал маме пощечину.

Как только стало известно, что мама беременна в пятнадцать, родители поспешили ее выдать замуж за моего папу и поселили отдельно. Однако после этого объявили, что отныне они друг другу никто. Взяли и переехали в другую область, чтобы вообще не пересекаться с мамой. Она заявила, что всем покажет, как они ошибались на ее счет, и осталась жить с мужем. Которого терпела до тех пор, пока он не начал выпивать от безысходности и маминой противной привычки сравнивать его с другими мужьями. Итог их отношений я видела своими глазами, и с того дня для меня не стоял вопрос о привязанности к мужчине. Обманет, гад, обязательно обманет.

Ксюша, однажды услышав мои слова, грустно закивала:

–Все они такие, моя мамка тоже так говорит.

Потом я узнала, что ее отец гуляет с какой-то молодухой, муж которой уезжал работать на вахту куда-то на Север. Мне стало жаль Ксюшу: она была доброй и заботливой, умела поддержать словом и делом. Только внешностью не вышла: приземистая и широкая, с невыразительными чертами лица и грубым низким голосом. Из-за этого соседские мальчишки обзывали ее гориллой. Петька, казалось, задался целью отравить жизнь Ксюши до такого состояния, чтобы она была готова волком выть или в петлю лезть. Каждый раз при виде моей единственной подруги он закатывал глаза и спрашивал:

–Как дела, бочка? Если денег не хватает, может, пойдешь сало на рынок сдавать?

Ксюша с достоинством проходила мимо, не обращая на задиру никакого внимания.

Зато потом я обнаружила, что его внимания по отношению ко мне становится слишком много. Он мог подойти и обнять меня то за талию, то за плечи. Один раз и вовсе попытался прилюдно поцеловать. Когда на перемене я мыла доску, этот дурачок подошел сзади и ущипнул меня за попу. Ох и взбесилась я тогда! Схватила ведро, в котором полоскала тряпку, и вылила на него грязную воду, до последней капли. Петька смотрел на меня несколько секунд выпученными глазами, затем развернулся и выбежал из класса. Больше он ко мне не подходил, боясь, что я еще чего-нибудь с ним сделаю.

Маме было все равно, что меня в школе хвалили. Она воспринимала это как должное, словно всеми своими успехами я была обязана ей. Иногда мне казалось, что она не в себе: смотрит куда-то в одну точку, что-то бормочет. Однако, как только я подходила к ней с каким-нибудь вопросом, мама рыкала на меня так, что пропадало всякое желание даже вспоминать о ней. И я уходила либо в огород, либо к Ксюше, чтобы отвлечься.

Баба Маня научила меня владеть иголкой, и благодаря этому у меня появились новые колготки. Правда, не совсем новые, но…

Помню, в конце восьмидесятых-начале девяностых начали продавать в городах капроновые колготки. Некоторые были просто гладкие и очень тонкие, однотонные, а были и цветные, с ажурным рисунком, которые мне казались верхом совершенства. Девочки из моего класса посмеивались надо мной из-за того, что я была единственной, кто на школьные мероприятия приходил в обычных трикотажных колготах. Они были с жутко растянутыми коленками и смотрелись ужасно, но других у меня не было. Я мечтала о капроновых, но мама бы никогда мне такие не дала, потому что берегла свои две пары как зеницу ока. Именно в них она выходила устраивать личную жизнь, цепляя на себя все лучшее, что только у нее было.

Это я сейчас понимаю, что ничего иного она не могла придумать. Потому что сама выросла, как сорняк в поле, и толком не знала, что к чему. Поэтому и носила обтягивающие короткие платья, либо блестящие кофточки ядовито-яркой расцветки. Вещи были уродливы, но мне тогда они казались просто немыслимой роскошью. Ах да, не забыть бы и про мамины шпильки, упав с которых я чуть не сломала себе ноги. Ядрен батон, как в них вообще можно ходить? Я слышала, как мама хвасталась перед зеркалом, что выпросила эту красоту у соседской дочки-студентки. Это были туфельки с немыслимо узким носом и высоченным тонким каблуком. Мама пробовала в них пройтись, но вскоре поняла, что эта задача ей по плечу. Она напоминала динозавра с подогнутыми коленками, при этом ее зад оттопыривался, а туловище слегка подавалось вперед. От этого мама реально становилась похожа на какого-нибудь диковинного прямоходящего зверька с торчащими вверх рыжими волосами.

Когда-то мама прочитала, что рыжеволосые женщины считаются роковыми и самыми желанными для мужчин. Поэтому она не могла успокоиться до тех пор, пока не нашла самую дешевую краску, которая превратила ее русую шевелюру в огненно-красную. Такую, что за километр видно было, и все знали, что идет красотка Лида собственной персоной. А уж для меня как было лестно слышать подобные слова… самыми мягкими были те, которые предсказывали мне пойти в будущем по стопам мамы – родить в шестнадцать лет. Зато мама ходила и в ус не дула. Ей было плевать на всех и вся, включая меня. Главное, что она была занята поисками того мужчины, который обязательно ее осчастливит. Мама искренне считала, что с ее внешностью все обязаны падать перед ней ниц и умолять ее выйти замуж.

Чтобы повысить свои шансы на удачное и скорое замужество, мама перестала что-либо делать по дому. Она берегла руки и лицо от солнца, временами жестко морила меня голодом.

–Это чтобы ты не растолстела, как твоя Ксюша, и смогла найти себе нормального мужика. Неужели собралась всю жизнь сидеть на моей шее?

Однажды она вернулась жутко злая и наорала на меня. Оказалось, что ее новый ухажер так хотел перейти к близкому знакомству, что порвал ее колготки прямо посредине, по шву. Мама была в таком гневе, что еще полдня материлась во весь голос, а я боялась показываться ей на глаза. Мало ли, что ей в голову взбредет.

Мама сняла с себя рваные колготки и швырнула на пол. Затем, шмыгая, завалилась на диван и накрылась старым одеялом с головой. Через двадцать минут я услышала, что она похрапывает…

Я подняла глаза и увидела валявшиеся на полу колготы. Это были те самые, которые мне очень нравились. Понятное дело, что просить у мамы ценную для нее вещь я бы никогда не посмела. Сквозь сон мама пробормотала:

–Ненавижу… пропадите все пропадом, кобели поганые…

Повернувшись к стене, мама скомандовала:

–Выбрось их к чертовой матери.

Я обрадовалась и тихо, как мышь, проскользнула к дивану и схватила мамино испорченное сокровище. Унеся колготы к себе в комнату, я внимательно их осмотрела. Увиденное меня очень сильно обрадовало: они были порваны только посредине, все остальное было совершенно целым.

–Спасибо, баба Маня…—прошептала я. Старушка научила меня ловко штопать, и я была готова привести колготы в божеский вид. Вооружившись тонкой иголкой и контрастными нитками, я принялась за работу. Черед десять минут я с довольной улыбкой натянула на себя уже целые колготы.

–А ноги у меня ничего, —пробормотала я, изучая свое отражение в старом зеркале. Выпуклые ажурные цветочки на моих стройных бедрах и округлых коленках мне очень даже понравились.

Еще через неделю я увидела, как соседка, тетя Вера, выбрасывает всякое барахло во двор. Она собиралась все это рассортировать и сжечь все, что ей покажется ненужным. Но я заметила в этой куче несколько пар колгот, таких же ажурных, как у мамы, только с другим рисунком. И упросила тетю Веру отдать их мне.

–Да я хотела в них лук складывать, – с жалостью вздохнула она. – Но если тебе надо, забирай.

Я отремонтировала их, а потом ждала подходящего случая, чтобы блеснуть обновками, сделанными моими собственными руками.

Когда я появилась в новых колготах на школьной дискотеке, мои одноклассницы с удивлением рассматривали меня. Появился Петька, не пойми откуда, и начал хватать меня за плечи.

–Вик, пойдем на улицу. Разговор есть, —твердил он. Я учуяла от него запах спиртного и оттолкнула, но Петька не отставал.

Тут появился Антон Ромащенко. Он мне давно нравился, но я бы скорее умерла, чем призналась в этом. Антон при виде меня заулыбался:

–Привет, Вика. Ты куда такая красивая? Пошли, посидишь с нами.

Я сделала невозмутимое лицо и последовала за ним.

«Вот с таким парнем было бы нестыдно показаться на людях», —думала я, разглядывая широкую спину и мускулистые плечи Антона. Он занимался спортом всю жизнь, играл за сборную района по футболу и считался подающим большие надежды спортсменом. Девочки на него вешались пачками, а он никого не выделял. С чего это вдруг он решил обратить на меня внимание, я не поняла. Но мне было приятно, что он сам обратился ко мне и даже попросил составить ему компанию.