Шкура

– Мой батька лежачий, понимаешь? Мне надо первому к нему смотаться.

– А мои мерзнут на морозе.

– Галь, ты меня не слышишь?

– Это ты меня мне слышишь! – рявкнула Галина. – Твой в тепле, а моя мать, небось, все ноги себе отморозила. Да и сестрам еще рожать. А ты тут об отце. Сказала же, заберем его к себе. Только с мамашей своей разберись для начала. Я с ней под одной крышей не уживусь. И спроси, с чего это она так легко свой дом бросила, когда там, кроме коров, куры, поросята, кролики. От людского осуждения сбежала, поди. Ха, не удивлюсь, если ее сплетнями прижучили, а она сюда прискакала, чтобы схорониться.

Степан молчал. В голове роились разномастные мысли о матери. Наверное, Галина права, но отправить мать восвояси… Это ж кто на такое осмелится?

Не дождавшись от мужа ответа, Галя ушла к соседям. Увидев ее в окно, Марфа поспешила учить сына уму-разуму.

– Ну? Чего сидишь, как сыч? Собирай ее манатки и на выход? Ишь, хозяйку из себя строит, а сама-то до свадьбы ноги раздвинула, честная какая, – захихикала Марфа, поставив руки на бока и стоя перед сыном. – Разве такую жену я для тебя хотела? Она должна была себя блюсти до первой брачной…

– Замолчи, – пребывал Степан в раздумьях. – Замолчи, мам, не могу тебя слушать.

– А ты слушай! Слушай и делай, как я говорю, потому что, пока ты еще молод, можно все изменить.

– Что изменить?

– Съехаться и начать жизнь сначала. Степушка, – приобняла она парня за плечи, – хорошо ведь жили, пока она в нашем доме не появилась. Ты ж вспомни, как ладно быт вели – все вместе, без ссор, а стоило только этой чувырле к нам поселиться, сразу все кувырком пошло. Степка, черная у них семейка. Сами голодом живут, вот и нас по миру пустят. А знаешь, что?

– Что? – Степа смотрел в ее хитрые глаза и чувствовал, как голова становится тяжелой от множества дум.

– Не приворожила ли она тебя? А? Ты же раньше таким добрым был, а теперь вот, даже на мать кричишь. Да когда такое было? Да кто б это мать родную голосом брал? Подумай, сынок, хорошенько подумай, что тебя дальше ждет? Изведет она тебя, и будешь, как батька наш, немой и немощный. Раньше Панкрат не был силушкой обделен, а теперь сам не свой. А ему еще только пятьдесят. Сыночка, кроме матери, никто тебе правды не скажет.

Глава 45

Степа прошелся по кухне, несколько раз почесал затылок, глубоко вздохнул и выдохнул, сопроводив выдох протяжным стоном.

– Завтра за отцом поеду, а там видно будет, как будем уживаться, – твердо ответил он, направляясь к детям.

– Опять на меня калеку повесить хочешь? Мало я за своим свекром ухаживала? Всю душу мне вымотали бесконечные судна и бульоны! Степа! Не смей перечить матери!

Развернувшись, Степан выпятил грудь вперед.

– Калеку? Ты что сейчас сказала – калеку? – сдвинув пушистые брови к переносице, парень слегка наклонил голову.

Его ужасающая мимика заставила вздрогнуть Марфу.

– А как его теперь назвать? – вполголоса спросила она. – У меня и сил уже нет, чтобы каждого ворочать и подмывать. Что ж вы со мной делаете?

Закрыв руками лицо, мать так истошно зарыдала, что у Степана сжалось сердце. Приобняв маму, он сказал ласково:

– Мы сами будем ворочать, – погладил маму по голове. – Сами.

– Это не с дедом носиться, тут другой подход нужен. Степа, не езди. Он говорить не может, глазами вращает, а сам молчит. Вроде как, врач сказал, что не соображает наш Панкратушка, у-у-у, – затянулась горьким плачем Марфа, уткнувшись сыну в могучую грудь. – Ему уже все равно, а у меня самой сердечко часто шалит. Не хочу видеть его в таком состоянии. Пускай Бог приберет, зато мы спокойне?й и дальше жить будем, – подняла глаза Марфа и громко шмыгнула.

Отпустив мать, Степан сел на койку. Пристально посмотрел на детей, которые все также играли на полу, потом – на маму. Задумался. Вспомнил похороны деда и дядьки. Передернул плечами от вставшего перед глазами образа посиневших родственников. Видел и одного, и второго, когда мать и бабушка их мыли. Видел, как омертвевшее лицо не подавало признаков жизни: глаза полуприкрыты, рот приоткрыт, кожа в ужасном состоянии – вся будто чем-то серым покрыта, или земельным. Бр-р-р, а у дядьки не было носа и губ. Закрыв лоб ладонями, Степан поморщился. Дед умер в постели, потом мать все белье часами перестирывала. От простыней очень долго воняло мочой и калом. Ужас!

Вскоре вернулась Галина.

– Степ! – крикнула она, снимая фуфайку. – Алена уехала, так я завтра поутру забегу к Прасковье Алексеевне!

– Сходи, сходи, – ни с того ни с сего выперлась из комнаты свекровь. – А лучше, я сама ее проведаю, – заискивающе продолжила она.

– Зачем это? – удивилась Галя.

– А что ж, я не могу по-соседски со стариками поздороваться? – она так гадко улыбалась, что Галя отвернула голову.

– Ну-у…

«Пусть идет, все-таки, она с ними знакома» – подумала Галина, спуская платок с головы на плечи.

– Не волнуйся, сама схожу, помогу, чем надо.

– Бабуле нужно лекарство дать и покормить…

– Умею, сама знаешь. А ты лучше детьми занимайся. А еще вот, – показала свекровь пальцем на полотенце, оставленное на столе. – Тесто подошло.

Галя обошла Марфу, заглянула в комнату. Там дети играют, а рядом с ними сидит Степа. Вроде бы ничего необычного, но Галя что-то заподозрила. С чего вдруг свекровь залебезила перед ней? Что это за «телячьи нежности»? Занявшись пирожками, Галина думала о том, как с утра поедет в родное село, проведать мать. Наверное, у них и одежка вся погорела… Тканей Галя прикупила много, обшить – на всех хватит. Комнат тоже предостаточно – всех разместят. А вот как быть с батькой?

На следующее утро Галина подоила корову, Степа накормил живность, почистил стойла, принес воды. Галя наказала мужу, чем накормить деток, пока она будет в отъезде.

– К вечеру вернусь. Ты кровати в тех комнатах застели. За девчонками приглядывай. А то, бывает, Маня Настьку обижает. Нет-нет, да и даст ей подзатыльника.

– Понял, – Степа слушал, а сам думал о своем.

Через некоторое время, проводив жену, он и сам засобирался в дорогу.

– Мать! Детей оставляю на тебя! – спешил Степан, накручивая портянки на ногу.

– Надолго уходишь? – вышла та, жуя вчерашний пирожок с картошкой.

– Я все уже сказал, – сунул парень ногу в валенок. – За отцом поеду.

Кусок пирожка так и выпал изо рта Марфы. Она чуть не подавилась, когда, наконец, поняла, что сын, один черт, сделает по-своему.

– Да куда ж ты поедешь? – завопила она, роняя картофельные кусочки на подбородок. – Ой, смерти моей хочешь! – положила руку на грудь, скорчившись от надуманной боли.

– Так! – встал с лавки Степан. – Я сказал, что еду за отцом! И хватит мне тут дурочку ломать! За девками чтоб глаз да глаз был. Не дай бог, что с ними случится – пеняй на себя.

Последнюю фразу он сказал таким грубым тоном, что Марфе моментально стало лучше. Степан выскочил на улицу, закурил и быстрым шагом отправился на дорогу. Вышел за калитку, покрутил головой, бросил короткий взгляд на окна своего дома. У окна стояла мать и смотрела на него. Степану показалось, будто мама шепчет что-то, но увидев его, она скрылась. Поправив ушанку на затылке, Степа двинулся по наезженной колее к трассе. Авось, кто подсобит. Дорога дальняя ему предстоит. Придется добираться перекладными. А там, в городе, можно будет найти кого-нибудь, кто поможет перевезти отца домой.

Почти семь часов добирался Степа до районной больницы, которая находится недалеко от его родного села. Заехать бы туда, посмотреть, что с хатой стало, но Степан решил не терять времени. Так и весь день на передвижения убить можно. Уставший от долгой езды, парень, наконец, очутился у ворот больницы. Покинув городской автобус, он двинулся к мрачному зданию. Остановился у ступенек. Потоптавшись у входной двери, набрался смелости и открыл ее. Неважно, как выглядит отец, лишь бы он узнал своего сына.

Ровно пять минут провел в больнице Степан. Через пять минут, он оказался на улице с выпученными глазами. Почесав затылок, Степа закурил.

– Не было, значит, – забормотал он. – И не поступал…