Август

Лопырев вздохнул.

– Хорошо, значит, ты был один. С кем ты живешь в Ширяевске?

– Один живу. То есть с теткой. Но ее никогда не бывает дома. А если бывает, я ухожу оттуда.

– Она обижает тебя?

– Да что вы заладили, обижает-не обижает! Какая вам разница? Разве что-то изменится, если я сейчас начну вам жаловаться? Отдадите меня в приютский дом? Или себе заберете? А? – он почти кричал.

– Я уточняю то, что мне необходимо уточнять. – Лопырев начал понимать, что перед ним непростой шестилетний ребенок. И его тон стал более сухим и официальным.

– Мне нужен будет твой адрес. Мы отвезем тебя домой при первой возможности. Сейчас тебе нужно будет немного подождать. Может ты чего-то хочешь? Пить?

Молчание в ответ. Смотрит по-прежнему в угол. Лопырев, поколебавшись, сел за стол оформить все, что услышал, в документ. Слышно было в тишине как скрипит авторучка по жесткой разлинованной бумаге.

Мальчик заговорил.

– Что стало с папкой? Я слышал, в него стреляли. Его убили?

– Нет… не убили. Он жив. Пока жив. Стреляли… не то, чтобы в него. А потому что…

– Дисциплина, да, я понял. То есть, в него не попали?

Эти прямые детские вопросы выводили Лопырева из равновесия. Он не мог ему врать, но и всю правду говорить тоже не мог.

– Попали. У него ранение. Он в больнице и ему помогают.

– Сначала стреляют. Потом помогают. Вы странные.

– Тебе не понять, мал еще.

Снова этот быстрый гневный взгляд в сторону Лопырева.

– Он умрет?

– Я не знаю.

Последнее было правдой. Откуда Лопырев мог знать наверняка? Только предположения самого раненого – больше у него ничего не было. Хотя у него все равно оставалось чувство, что он что-то не договаривает. Он продолжал писать. Но вдруг оторвался от документа и вопросительно посмотрел на мальчика.

– Как долго ты просидел под стеной? Ведь ты не знал, когда именно там пройдет строй, и что он вообще пройдет именно там.

– Долго сидел. Я и не знал. Я чувствовал просто, что надо ждать там.

Мальчик крепче обхватил руками ноги, положив подбородок на колени. Лопырев завис на полминуты, разглядывая его. Чувствовалась в нем какая-то сила, которая не позволяла взрослому задавать ему лишних вопросов. Сила и что-то еще…  Суровость, несвойственная детям. Отсутствие наивности. Лопырев вернулся к своей работе. Писал долго, изредка поглядывая на мальчика, и вскоре начал замечать, что тот клюет носом на неудобном стуле, не меняя позы.

Бумага готова. Надо отнести ее к Перевалову. Мальчика он еще минуту назад собирался отвести туда же, но вид уставшего сонного ребенка, неизвестно сколько времени пробывшего в условиях суровой природы, заставил Лопырева передумать и поискать глазами более удобное место для его отдыха. Ничего из мягкой мебели у него в кабинете не было, но какое-то подобие кушетки стояло в коридоре и можно было уложить его там. Правда, нельзя было оставлять его без присмотра, тот легко мог убежать, спрятаться, а повторной потери ребенка на территории ему бы не простили. Лопырев подошел вплотную к спящему мальчику, удивляясь, как тот умудрялся не свалиться со стула,  и поднял его на руки. Тот оказался очень легким, как пустотелый сосуд. Только сейчас Лопырев подумал о том, что мальчик, возможно, не ел несколько суток. Мысленно укорил себя за позднюю сообразительность, и вышел с ним в коридор. Кушетка стояла неподалеку.

Аккуратно уложил мальчика, подложив ему под голову его же курточку, и слегка присвистнул стоящему в отдалении коридорному. Тот приблизился. Лопырев попросил приглядеть за ребенком, вернулся в кабинет за своим отчетом, после чего направился в сторону Большого кабинета.

Подошел к двери Перевалова. Постучал негромко, не привлекая к себе внимания. Внутри послышался кашель и хриплый голос произнес: «Войдите». Вошел, дверь как-то тихо и сама по себе закрылась. Вероятно, она тоже боится беспокоить лишний раз своего владельца. Перевалов не изменил позы с момента их последней встречи, и все также сидел за столом. Запах потушенных окурков вперемешку с бумажной пылью.

– Виктор Александрович, разрешите доложить.

– Говори.

Перевалов давно ждет новостей, позволяющих ему с полной ответственностью покинуть свое рабочее место.

– Поисковая группа обнаружила ребенка, он цел, невредим, и опрошен. Он действительно является сыном сегодняшнего беглеца. Беглец в госпитале, и его состояние ухудшилось к ночи. Есть подозрение, что он может скончаться, он слаб, там помимо нашего, еще много сопутствующих. Я говорил с ним, он полностью вменяем. Вину признает. Вот полный отчет об инциденте и последствиях. Если захотите что-то… чтобы я что-то изменил, я к вашим услугам, моя смена заканчивается в двенадцать.

– Где ребенок?

– Он у меня, уснул в кабинете, сейчас под присмотром. Хотел привести его сюда, но не успел.. Похоже, всю дорогу проделал сам, на это ушло несколько дней, и под стеной сидел неизвестно сколько. Отдохнуть бы ему, помыться, накормиться. Что прикажете с ним делать?

– Черт его знает. Везти его надо домой, что еще с ним сделаешь. Однако… выпускать из виду его нельзя. Особенно, если отец его на тот свет отправится. Докажи им потом, что бегал он у нас тут. Никто же не поверит. Камеры на вышках его не зацепили. Пацан теперь у нас свидетель по делу. Нет, отпускать его нельзя. Но и держать здесь не имеем права. Какой он из себя?

– Он…  как бы поточнее… кусачий. Щетинится, если что не по его. Его отец сегодня причитал словно старушка богобоязненная, а он за словом в карман не лезет. С ним надо бы поосторожнее. Знает, что в отца стреляли. Боюсь, назло нам может и лишнего ляпнуть. Умен для своих лет. Таково впечатление первое.

Перевалов задумчиво чесал карандашом затылок. Потом слегка его погрыз. И снова к затылку, и так по кругу. Сосредоточенность его мыслей утяжеляла обстановку. В какой-то момент Лопыреву показалось, что Перевалов в своем подвисании забыл, на чем остановился их разговор, но именно в этот момент он произнес, растягивая паузы между словами:

– Хорошо, Лопырев. Я ознакомлюсь с твоим отчетом и решу, что делать. Пусть пока побудет у тебя. Как проснется – веди его ко мне.

– Понял, Виктор Александрович.

– Иди.

Лопырев перевернулся на каблуке, по старой привычке еще из училища, и покинул кабинет.

“Отпускать нельзя… Держать не имеем права… “ крутилось бумерангом в голове Лопырева по дороге назад. Обычно он любил считывать с лица намерения начальства и предлагать наилучшие варианты решения задач еще до того, как те придут им в голову. Но сейчас… Какого черта? Он сам запутался. Что еще можно сделать с этим мальчишкой?

А между тем этот мальчишка к моменту возвращения Лопырева уже проснулся и сидел на кушетке, озираясь по сторонам пугливым волчонком. Он заприметил охранника, наблюдавшего за ним, и теперь, очевидно, размышлял, как ему вести себя дальше. Лопырев решил не обнаруживать своих сомнений, поэтому просто подошел и дружелюбно сел с ним рядом.

– Выспался? – Лопырев улыбался.

– Нет, – мальчик, несмотря всю дружелюбность Лопырева, все равно оставался колючим. Однако его молодость и белокурость все же немного подкупали. На фоне остальных сотрудников этого учреждения, с которыми он успел повстречаться, этот сам выглядел немного ребенком.

– Нам нужно пойти с тобой к моему начальнику, но можем сделать это попозже, если ты не готов прямо сейчас.

– Не готов к чему? Он меня арестует?

Лопырев слышал от коллег, что Перевалов в своей обычной манере даже со своими детьми особенно не церемонился, и наверняка устроит допрос маленькому человеку, которому больше всего сейчас нужна была еда, вода и тепло. Ему стало как-то не по себе. Тем более Перевалов наверняка еще сам не решил, что нужно делать с ребенком, и того ожидают мучительные часы ожидания в неприятном Большом кабинете. Сердце защемила жалость.

– Нет, конечно… Конечно, он тебя не арестует. Ты же не преступник. Хотя тебе не следовало здесь появляться, твой поступок повлек за собой много неприятностей.

– Тогда я к нему не хочу вообще идти.

– Почему?

– Я хочу, чтоб он меня арестовал. Тогда я бы увидел папку. А если нет, то зачем мне тогда встречаться с какими-то начальниками, если от них никакого толку, одни дурацкие вопросы.