Прививка от манной каши

"Cо мной что-то не так" – размышляла я, волоча ненавистную коричневую папку с нотами по сугробам. Мне было восемь. И шла я в музыкальную школу.

Моя бабушка, на семейных праздниках, вдохновенно играла на фортепьяно.

Старший брат, Алеша, стоя рядом, пел "Пой, ласточка, пой". Конечно, заставляли его шантажом, но баритон то был чудесный.

Мама и дядя блестяще закончили музыкальную школу по классу фортепьяно, о чем гордо оповещали их дипломы, бережно хранимые бабушкой. Двоюродный дядя много лет играл на альте в Государственном Симфоническом оркестре, гастролируя по всему миру, а младшая сестра уже ходила на подготовительные занятия в музыкальной школе и ее, конечно же, хвалили.

В бабушкиной гостиной, на почетном месте, стояло торжественное черное фортепьяно с резными лапами и золочеными подсвечниками. Вся моя семья, включая многоуважаемое старинное фортепьяно, была музыкальна и не представляла себе жизни без скрипичных струн или клавиш цвета слоновой кости.

А я, год назад, стоявшая с мамой перед списком принятых в музыкальную школу, не увидела свою фамилию. Мне казалось, я пела прекрасно и все задания выполняла на отлично, в общем то, как всегда. Мы два раза перечитали весь список, мама даже сходила уточнить в приемной комиссии, и получила в ответ четкое “Не зачислена”.

Бабушка всегда говорила, что я Звезда. Все меня всегда хвалили, давали главные роли на утренниках, я ходила на танцы и устраивала с сестрой домашние спектакли. А тут, категоричное "У девочки слуха нет". Занавес.

Родственники, сплочённым музыкальным фронтом, не поверили в такую генетическую аномалию и на переговоры с директором музыкальной школы отправилась Бабушка. А так как, моя бабушка обладала невероятной харизмой, французскими духами и некоторыми свободными средствами, в сентябре, я, с красивой папкой для нот, пошла в музыкальную школу.

Следующие два года были наполнены моим ужасом и неподдельным удивлением родственников. В любую погоду я шла в красивое здание на бульваре и мне казалось, что страшнее места на свете нет. У меня не получалось категорическое Ничего. Преподавательница Ада Львовна вздыхала, просила повторить арпеджио и продолжала надеяться. На специальности в воздухе витала безнадежность, а на сольфеджио казалось, что со мной вообще разговаривают на иностранном языке. Мне всегда все легко давалось, а тут…

Сдаваться перед трудностями в семье принято не было. Всесемейно действовало железное правило "Температуры", единственной причины пропускать чтобы то ни было. Я и не пропускала. Ходила, зубрила, рисовала карандашом ноты в длинной узкой нотной тетради, получала двойки и чувствовала себя тупой неумехой. Но, главное, я перестала быть Звездой.

Моя самооценка летела с ледяной горы, как первоклассник на картонке.

Но хуже всего было по воскресеньям. Младшая сестра смотрела по телевизору детскую передачу "Будильник", а вся семья за большим круглым столом ела жареную картошку. Есть я категорически не могла, меня тошнило от страха. Перед Хором.

Все вокруг искренне не понимали, как же так. Просили заниматься побольше. Я и занималась. Время от времени, пытаясь объяснить родителям, что несчастна и у меня совсем ничего не получается. Родители рассеяно слушали, но бросать не разрешали.

Ещё через год, я начала получать тройки в школе по любимому французскому и по лёгкой для меня математике. Куда мне было о них думать, я же часами учила гаммы! Учебный год я закончила, рыдая в объятиях бабушки. Захлебывалась, что я тупая, и никакая совсем больше не "Звезда”. Бабушка жила на другом конце города и была не сильно в курсе моих ежедневных музыкальных терзаний. Она спросила только одно – "Объясняла ли я это родителям?"

В тот же вечер, Бабушка высадилась из такси перед нашим домом, как армия Наполеона в испуганных Антибах. Моих родителей строго пригласили на кухню, а мне выдали шоколадку “Аленка”. С тех пор я больше никогда не ходила в красивое здание на бульваре.

Свое освобождение я отпраздновала засовыванием красивой папки для нот за длинную чугунную батарею. В моем детском понимании, это было самое противное, жуткое место, откуда не возвращаются. Преисподняя.

Что было дальше? Я могла снова есть жаренную картошку за большим круглым столом, а потом, сломя голову, нестить на любимый теннис. Теннисисткой я не стала. А стала счастливым ребенком. И снова начала получать пятерки по французскому.

Но, главное, как прежде, я снова почувствовала себя Звездой.

P.S Моя Бабушка вряд ли что-то знала про популярную сейчас цитату – "Лучше укреплять свои сильные стороны, чем исправлять слабые". Зато она точно знала все про Хорошую самооценку и про Любовь.

Фартук

Я открыла глаза и сразу же закрыла. “Еще сплю”– пронеслась мысль в прекрасной сонной дымке. А проплывающее мимо пирожное “картошка” быстро решило вопрос в пользу доспать. Я закрыла глаза обратно.

Но мысль об увиденном все-таки продиралась буравчиком в кондитерские грезы. А вдруг это был не сон? И, из любопытства, я окончательно открыла глаза.

Странно, но это и правда был не сон. Прямо передо мной, торжественно расположившись на вешалке-плечиках, на крючочке в форме собачки, на белой двери моей комнаты висел он. Самый прекрасный на свете Фартук.

Идеальный. Бежевый, с ровными до невозможности строчками и аккуратной красно-зеленой вышивкой по краю. Она шла по низу, безупречно ровной линией, и состояла из переплетения красных и зеленых узоров. Длинные завязки фартука заканчивались аккуратным бантом сзади. Откуда это чудо здесь появилось?

Ведь тот, который я вышивала вчера до самой ночи, для урока труда, был совсем не такой… Чуть-чуть перекошенный (как-то подшилось не так, что ли) и вышивка не такая ровная, и завязки, почему то, разной длины получились. Ну и маленькое пятнышко с краю, когда уколола палец иголкой, тоже куда-то пропало.

Засыпая, я свернула и положила его на портфель сверху, а уж никак, не вешала бережно на плечики…

Этот же, висящий, передо мной, был невероятно прекрасен и, точь в точь такой, как показывала на уроке Александра Порфирьевна. Наша учительница по домоводству. Cтрогая, старорежимная и отчего-то недобрая. У нее были такие же недобрые очки, в тонкой металлической оправе, шипящий голос, всегда недовольно поджатые губы ниточкой и непоколебимая вера, в то, что домоводство есть основа мироздания. Без него, мы все должны были кануть в пучине жизни без права на достойное существование.

Еще она учила, что швы должны быть идеально ровные, торт едят специальной вилкой, что ни к чему в тарелке нельзя прикасаться руками, а вермишель варится десять минут. Что, Настоящие девочки всегда аккуратные, c гладко причесанными волосами и не носятся, сломя голову по коридорам, а умеют делать красивую вышивку мережкой, ровно чертить на миллиметровой бумаге и знать все про макаронные изделия.

Ни я, ни моя рыжая соседка по парте, Катька, под эти образцовые критерии никак не подпадали. Меньше всего на свете, нас обеих, в пятом классе, занимало, сколько минут варится вермишель и вообще, что бы то ни было варится.

Александра Порфирьевна, видимо, чувствовала это пренебрежение к основам бытия и зловеще нас недолюбливала. Проходя, мимо нашей парты, она обычно останавливалась и смотрела из-под очков крайне долго и крайне неодобрительно. У меня всегда стежки были неровные, а строчки я прокладывала, по ее словам, как сапожник. Что это значит, не уточнялось, но судя по выражению ее лица, за всех сапожников становилось сразу немного обидно.

А у Катьки вечно, то ручка потечет, то линейка с грохотом упадет, да и рыжие непослушные волосы торчали во все стороны тугими спиральками, выбиваясь из хвостиков, тоже совсем не идеально. Было совершенно очевидно, что эталоном Настоящих девочек мы служить никак не могли.

И вот, однажды, над кабинетом домоводства с низкими сводчатыми потолками, узкими окошками и, конечно, как в любом приличном подвале, непременно, томящимися там разнообразными принцессами, в данном случае, из 5”А”, нависло ужасающее в своем гигантизме задание. Сшить настоящий, взаправдашний фартук с большим карманом впереди и двухцветной вышивкой по краю. Он должен был стать венцом наших девичьих умений и оценкой за самую большую и беспросветно длинную третью четверть. А значит и за весь учебный год.

Ответственность лежала на мне тяжким грузом, а надежда на хорошую оценку, по мере шитья фартука, медленно увядала, день за днем, как хилый аспарагус, на подоконнике того же полутемного полуподвального кабинета домоводства.

Наконец, подошел срок сдачи объекта. От страха позорного провала и неминуемой расправы двойкой, я не могла ни есть, ни спать. Фартук разрешили взять домой, чтобы доделать последние детали. В моем же случае – половину работы.

Мама уже два раза приходила тушить свет и вздыхая смотрела, как я, сгорбившись под настольной лампой, возилась с вышивкой.

Иголка больно кололась, нитки перепутывались на изнанке, превращаясь в неаккуратные клубки. Я корпела над работой, зная, что непременно должна закончить и принести в школу злоcчастное швейное изделие. От бессилия и досады, шмыгалось носом и перед глазами уже стояла сцена неминуемого публичного позора под сводчатыми потолками. Александра Порфирьевна предпочитала публичные казни у доски всем остальным методам мотивации.

Надо сказать, что родители были сторонниками моей самостоятельной учебы. Меня не ругали за ошибки, но не прилагать усилия и учиться, спустя рукава, в семье категорически принято не было. Мама, блестяще знающая математику, могла помочь с объяснением, но никому и в голову не приходило решить за меня даже одну единственную задачку, не говоря уже, чтобы выполнить целое задание полностью за меня.

Я до сих пор помню то утро, и как сидела на кровати, смотрела на чудо-фартук, замерев от удивления, и не могла поверить своему счастью. Мама уже ушла на работу, а меня распирало от вопросов. Как же возможно, за ночь раскроить и сшить целый фартук? Так еще и вышивку сделать. Немыслимо! И самое удивительное, сделать это за меня. А, самое-самое удивительное – почему?

Конечно, тогда я получила пятерку. И потом, много лет не могла расстаться с тем самым фартуком. Рука не поднималась его отдать или выбросить. Он переезжал со мной из квартиры в квартиру и бережно ложился на очередную полку в шкафу. Как плащ супергероя. Как символ того, что, в самый отчаянно безнадежный момент, помощь все-таки придет, хотя ее и не ждешь. И не один ты в поле, который не воин, а есть рядом молчаливая рука помощи и поддержки, и невидимый кокон заботы.

Но, только, когда я выросла и у меня появилась своя дочь, я поняла, еще кое-что важное. Ты можешь провозглашать все, что угодно, и знать все самые правильные воспитательные методики на свете, но однажды, все-таки, просидишь ту самую ночь за вышивкой. Или проедешь сто километров за забытыми плавками для соревнований, или счастливыми пуантами. Или сочинишь басню, заданную сыну по литературе, или пойдешь к директору, которого сама боишься, или купишь платье снежинки на последние деньги.

Потому, что просто не сможешь отдать своего ребенка на заклание какой-то очередной Александре Гаргульевне.

Давно ли вы сидели на дереве?

А сидели ли вообще?

Когда моя подруга сказала, что ее пятилетний сын весь день проводит на старой вишне, мне сразу же подумалось, что снимать его оттуда совершенно не нужно. И даже вредно.

Нашим прибежищем в детстве было корявое, раскидистое дерево тютины около дома, на котором можно было часами уютно сидеть и обсуждать важные вопросы. Меняться вкладышами от жвачек, жаловаться на школьную училку, спорить, прорастет ли в животе семечко, если его проглотить.

Дерево оставило в памяти незабываемый вид мира сверху, чувство превосходства над проходящими мимо взрослыми и два шрама на коленке.

А ещё ощущение своего, отдельного, спокойного мира. Где никто не ругается из-за денег, не обсуждает болезни, билеты куда-то, пенсионную реформу, цену на продленку. Не вздыхает, не хлопает дверью, не срывается на собаку. Где мама не плачет по непонятной причине. То есть, не происходит ничего, тебе непонятного или необъяснимого. От которого, в одночасье, мир как будто, темнеет, все в животе сжимается и становится страшновато.

Домики из стульев и одеял (у нас их называли халабудой), палатки из простыней, шалаши на даче, подкроватье. Это всё – Маленькие миры в Большом.

В Слишком большом.

В них не потеряться и действуют только твои правила. И все по росту. Тебе и твоему желтому плюшевому зайцу.