Я и ты

– Я просто рассуждаю.

Наш разговор прервала матушка. До вечера она нам все показывала и рассказывала. Мы мели избу, опять ходили за водой, мыли посуду, грели воду, потрошили рыбу, запекали её с какими-то корешками, потом пили травяной чай с ковригой, играли с детьми, немного отдохнули, и потом матушка нас познакомила с прялкой и народными колыбельными. В шесть вернулся довольный и уставший отец, он продал всю рыбу. Матушка так и не рассказала ему про то, что мы пропадали полдня. Поужинав и помыв посуду, уже был восьмой час, мы с тобой валились с ног. Мы готовы были лечь хоть так на деревянный настил, лишь бы нас не трогали до утра. Но тут матушка заявила:

– В девять начнутся гулянья у костра, собирайтесь. Только для начала сходите в баньку.

– В баньку париться? – с неприкрытым интересом спросила я.

– Паримся мы раз в неделю, а в остальные дни моемся простой водой из бочек, что нагрелась за день, – растолковал отец.

– Я боюсь спросить, мужчины с женщинами хоть не вместе моются?

– У нас баня делится на две части – мужскую и женскую.

– Фуф, это радует, – облегченно вздохнула я.

– Хорошо, но, а можно хоть не идти на костер? Мы просто валимся с ног, – взмолилась ты.

– Это неуважительно по отношению к нашим традициям, мы всегда все собираемся в новолуние – первый день по приезду и завершаем нашу воссозданную здесь жизнь в полнолуние – спустя две недели. Это наша традиция. К тому же это очень весело. Совсем необязательно там быть долго, часа будет достаточно.

Я посмотрела на тебя замученным взглядом и поняла, что нам не отвязаться.

– Где полотенце? Мы пойдем в баню, – безрадостно, но покорно проговорила ты.

– Сейчас все вместе пойдем, – сказала Василиса и стала собирать Ярославу с Глебом. – Мы ходим в баню здесь семьями.

Баня оказалась довольно просторная, разделенная на две равные половины. Каждая половина делилась перегородкой, где можно было переодеться, там так же было высокое узкое окно, через которое пробивался свет и давал освещение. А в самой парилке была подвешена масляная лампа, где горел фитиль. В слабом освещении и проходило купание из бочек с помощью подручных средств – ковшей. Всего было четыре бочки до метра в высоту, одна бочка рассчитывалась от трех до пяти человек. Помимо нас из других бочек мылись еще две семьи по три и два человека. Максимально там вмещалось 10 человек, так что остальные ждали своей очереди. Нас было пятеро, пока матушка справлялась с детьми – Глебом и Ярославой, мы зря время не теряли и поспешили поскорее разделаться с этим омовением. Тем более нас с тобой ужасно смущало, что здесь всё так открыто, я не привыкла демонстрировать свою наготу, причем совершенно незнакомым людям. А ты еще более целомудренная, слишком переживала по этому поводу. Поэтому мы хотели расправиться с этим как можно скорее. Сам шампунь именуемый щёлоком, по-простому это вода с золой, мы зачерпывали из небольшого глиняного сосуда, он напоминал слабо – мыльную воду. А потом из другой кадки мы ополаскивали волосы водой с отварами ромашки. Щёлоком мы мыли и тело с помощью самодельных грубо – волокнистых липовых мочалок. Нам показалось всё это странным и не внушающим доверия. Мы опасались, что после такой процедуры наше тело покроется прыщами, а волосы слипнуться на веки вечные. Кое-как расправившись со всем этим, мы побежали поскорее одеваться. Не зря мы пошили для себя еще простые рубахи, они очень кстати нам пригодились в качестве сменного белья. Оставалось только надеяться, что наши рубахи высохнут к утру.

Дождавшись, пока матушка помоет детей, мы помогли им одеться, и пошли с ними домой, оставив её там домываться и замачивать грязное белье в кадушке. Зря я переживала, что наши волосы слипнутся и станут безжизненными сосульками, а потом отпадут. Даже напротив, они стали более воздушными и мягкими.

В девять часов матушка стала нас поторапливать на вечернее празднование у костра. Началось все ближе к половине десятого. Как только мы услышали из дома звук бубнов и флейты вперемешку со струнными и барабанами, мы с тобой сразу оживились и поспешили из дома. Я не знала, что у нас имеется свой старославянский оркестр. Костер расположился прямо у окраины нашего поселения по правой стороне рядом с могучим дубом. Довольно большой костёр получился, и народ вокруг него усаживался кто на деревянные лавочки, кто на льняные покрывала. Здесь, похоже, собрались настоящие музыканты, они настраивали свои инструменты и проверяли их в действии. Под оживленную суету мы с тобой пробрались к костру и уселись на покрывало, что нам дала матушка, которая вместе с отцом и детьми заняли места чуть поодаль от нас. Наконец полилась красивая этническая музыка в сопровождении флейты и лютни. Через некоторое время в ход пошли ударные. И следом сильный женский вокал, пела наша Василиса, что не могло нас не удивить. Она исполняла песню Хелависы, солистки группы Мельница. Я любила эту группу, и моё сердце было покорено. Пела она бесподобно, очень похоже на неё. Я уставилась на костер, прижав колени к груди и обняв их руками. Наверное, именно в этот момент произошло моё полное перевоплощение в дочь зажиточных крестьян племени Кривичей. А ты, блуждая взглядом по людям, собравшимся возле костра, отыскала того, кого хотела… Он стоял позади всех, прислонившись к стволу дуба, в глубокой тени могучей листвы в сгущающихся сумерках, твой доблестный воин. С вьющимися темными волосами и дьявольски красивыми завораживающими глазами.

День второй.

Наше утро началось с пения первых птиц. Когда я проснулась, я не сразу поняла, что происходит, почему меня толкают в плечо и заставляют встать. Спать хотелось неимоверно как, хоть спички вставляй в глаза. Я попыталась поплотнее укрыться в тонкий вязаный плед, чтобы его не стянули с меня, я старалась вымолить пять минуточек, я просила слёзно и жалостно, но матушка не хотела от меня отстать ни на минуту. Её взяла, я заставила своё сопротивляющееся тело приподняться на постели, оторвав голову от соломенной подушки. Но глаза мои были по-прежнему закрыты.

– Наааасть, – осипшим голосом позвала я. – Сколько времени?

– Настя уже пошла в туалет, – ответила мне матушка.

– Ммм, предательница… так сколько времени?

– Времени достаточно, чтобы вставать.

– Господи, кто-нибудь в этом доме скажет мне сколько времени?

– Петухи уже пропели! – послышался строгий голос отца снизу.

Он еще не встал, а лежал на лавке под моим настилом. Только наши с тобой настилы располагались вторым ярусом, мой настил – над широкой лавкой отца и матери, а твой по смежной стене над лавкой, где мирно спала детвора. Нас разделяло чуть больше метра высоты до нижней лавки. В стене были сделаны специальные выемки, чтобы забираться и спускаться.

– Боже, за что мне это, – проворчала я, пытаясь сообразить, как мне слезть со своей койки.

По слабому зареву, которое я разглядела из окна, я предположила, что время около пяти утра.

– Может это прозвучит вульгарно, но можно мне кофе? Я не проснусь без него ни за что, – сонно проговорила я.

– Проснешься, ещё как! Сходи, умойся ключевой водой, – бессердечно ответила мне матушка.

– Ну а чего в рань-то такую вставать, не пойму, какие еще дела-то остались? – стонала я.

– Не остались, а новые уже столпились. Хватит лясы точить, давай слезай.

– И что мне делать?

– Возьми ведро и сходи, набери ключевой воды, чтобы всем хватило умыться. А мне пока надо печь растопить, чтобы поставить кашу томиться.

– Так там же прохладно ещё… – слезая со своего места, заметила я.

– Накинь мой плащ, он на стене висит у двери, – сказала матушка.

Вся сонная и лохматая, я кое-как сползла со своего спального места и неторопливо поплелась к входной двери, почувствовав, как ломит мою спину после ночи на деревянном настиле. Чуть приоткрыв глаза, я отыскала свою обувь и присев у двери на лавку, стала напяливать её, проклиная весь этот свет. Вот чашечка ароматного только сваренного кофе с чем-то сладеньким спасла бы меня. Мои размышления прервал скрип дверей, в избу вошла ты, аккуратно заплетенная, довольно бодрая и замерзшая, видимо ты не догадалась накинуть на себя плащ. Ты глянула на меня сочувственным взглядом и выдавила:

– Доброе утро.

– Издеваешься? – я, наконец, разлепила свои глаза от твоего сарказма и, накинув довольно широкий плащ поверх рубахи, добавила, – Пошли за водой.

– Эх, ну пошли, – неохотно согласилась ты и, взяв по деревянному ведру, мы вышли из дома.

На улице я сняла плащ и, вместе накрывшись им, ступая по мокрой росистой траве в зареве восходящего солнца, мы не спеша поплелись вниз к ручью.

– Пять утра, пять утра, – роптала я. – Разве это не жестоко? Это какая – то исправительная колония. Меня это бесит!

– Успокойся. Представь, что ты в деревне у бабушки. В деревнях до сих пор так живут.

– Там хотя бы есть добрая бабушка, которая ни за что свою любимую внученьку в такую рань не подымет.

– Тебе надо, наконец, смириться с действительностью и относиться к этому спокойнее, – успокаивала меня ты. – Это всего две недели.

– Да, хорошо, я выдержу весь этот ад, но только при условии, что эта поездка не окажется напрасной, и ты заставишь этого тугодума жениться на тебе, хоть здесь, хоть там! Тогда я пойму, что всё это не напрасно. И дипломная моя не напрасно лежит не деланная! – сорвалась я.

– Он не тугодум, напрасно ты так, – обиженно заступилась ты. – И я не собираюсь никого ничего заставлять делать. Я не хочу, чтобы ты делала одолжение для меня, находясь здесь, и если ничего не выйдет из этой поездки, потом дулась на меня и винила. Так что ты лучше езжай домой, если тебе так невыносимо здесь. Я даже попрошу Даниила, чтобы он прислал за тобой машину, если такое возможно.

Твоя речь прозвучала убедительно, по твоему серьезному тону, я поняла, что ты не шутила.

– Да уж, пожалуйста! – ещё больше разозлилась я.

И мы больше не разговаривали, пока шли до ключа, пока набирали воду, и так всё утро и день. Я была слишком горда, чтобы извиниться, а ты слишком обижена моими словами, чтобы снова заговорить.

Всё утро ушло на умывание, растопку печи, потом мы грели воду детям, матушка поставила кашу в печь, отец ушел выводить коз из сарая на выпас. Пока томилась каша, я пряла, а матушка собирала одежду, пошитую из сотканного полотна для продажи на ярмарке. Ты в углу за столом развлекала детишек. После завтрака в районе восьми часов, отец снова ушёл на рыбалку со Святославом, прихватив краюху хлеба и бутыль с водой, а матушка, раздав нам поручения, отправилась на ярмарку продавать рубахи и порты. Нам же было велено вымести избу, поставить на закваске опару на хлеб, испечь его, сварить похлебку в котелке, смотреть за детьми, выполоскать замоченные в бане в кадке рубахи, развесить их до обеда сушиться на улице. Следить за чистотой и порядком в избе, а в свободное время прясть пряжу и ткать льняное полотно. Запрещалось отлучаться без надобности. Так что мы не скучали без дела, мы просто молчаливо выполняли поручения, как-то распределяя их между собой по наитию. Ты остыла и уже пожалела, что решила меня отправить обратно, а я пожалела, что на фоне дурного настроения наговорила тебе лишнего. Но мы молчали как партизаны. Каждый думал, что это было сказано всерьез, и только больше накручивал себя.