Тайна барона. Историческая проза

– Леночка, что же граф Петр Орлов стал у нас редко бывать? Али заболел?

– Не знаю, маменька… Сказывали, будто ему не здоровится…

– Слабая сейчас молодежь пошла. Помнится, мы в ваши годы были намного крепче… И вот ты у меня, доченька, тоже что-то очень бледная. Ты не здорова?

– Нет, все нормально, маменька. Просто вчера читала допоздна, потом плохо спала ночью…

– Нынешняя молодежь все книжки читает, больно грамотные все стали, а книги, между прочим умному не научат.

– Как же без книг прожить? – изумилась дочь.

– Я говорю не про все книги, а так… про те, что вред несут в себе. Сейчас много вольтерьянских дум во многих головах роится, некоторые симпатизируют даже французской революции… А что в ней хорошего, столько людей перебито… знатные и уважаемые люди погибли ни за что, чтобы на трон взобрался незнатный выскочка Бонапарт, поправший все законы престолонаследия. И еще пошел войной на Европу, житья совсем от него не стало…

– Маменька, я читала простой роман.

– Французский, поди…

– Да.

– Все о любви грезишь, дочка? А любовь для жизни и не обязательна, – продолжала нравоучения старая княгиня.

– Маменька, как же без любви-то?!

– А вот так, доченька! Мы прожили с твоим отцом двадцать лет почитай, и прожили душа в душу. А перед свадьбой едва были знакомы, только один раз виделись на балу.

– Папенька, наверное, был хорош, и ты сразу в него влюбилась?

– Да нет, нельзя сказать, что я сильно влюблена была в него, просто родители сосватали нас, вот и поженились. Такой порядок, не нам его нарушать. Главное, чтобы муж был порядочный и состоятельный, к жене хорошо относился.

– Ну, так было в старину… – возразила Лена. – Сейчас времена другие, и без любви не стоит выходить замуж…

– Много ты понимаешь! – упрекнула княгиня дочь и решительно встала из-за стола.

После обеда Елена вышла в зимний сад почитать, но ей не читалось, не до романов ей было сейчас. Прошло уже две недели, а Петр так и не появился у них дома. Княжна не знала, что думать, как воспринимать временное охлаждение Петра к ней. А тут еще намедни заезжала к ним в гости подруга Зизи и сказала, что «в свете поговаривают, будто бы Петр женится на баронессе Шарлотте Штусс. Она не красавица и не очень знатна, но очень богатая наследница… Отец Петра вложил деньги в какое-то предприятие, но прогорел, они на грани разорения, он-то и подыскал сыну богатую невесту… Хотя ты не отчаивайся, Элен, может быть, это всего лишь слухи. Люди любят разносить всякие сплетни и нести всякий вздор. Скучно им без этого живется». Мрачные мысли тревожили прекрасную головку Елены, она не знала, что думать, как поступить, сказать ли обо всем матери, отважиться ли и самой написать письмо Петру, и спросить обо всем, или еще подождать. Неизвестность пугала ее.

То ли от переживаний, то ли от того, что по ночам она стала плохо спать, Елена на прогулке, когда они с матерью вдвоем ехали в экипаже по городу, потеряла сознание. Спешно возвратившись домой, Елизавета Петровна тут же послала за доктором. Выйдя от больной, врач сообщил княгине страшную новость «Елена беременна». Княгиня чуть не грохнулась на пол от такого известия, но взяв себя в руки, она протянула лекарю деньги за визит, приложив к этому еще старинную бриллиантовую брошь со словами: «Умоляю вас, не говорите никому не слова! Это, наверное, какая-то ошибка…» Доктор понимающе кивнул головой и покинул дом.

Княгиня зашла в спальню дочери и грозно глянула на Елену, она полна была решимости отчитать ее, высказать все, что она думает, сказать обидные слова, может быть даже дать пощечину… Но глянув на бледное несчастное лицо Елены, княжна заплакала. Она погладила рукой ее спутавшиеся на подушке золотые локоны и тихо произнесла:

– Елена, как ты могла… зачем же ты отдалась Петру до свадьбы? Говорят, он женится на другой…

Елена посмотрела на мать глазами затравленного зверя и сквозь слезы произнесла:

– Я знаю, маменька, знаю… Он обманул меня…

– Какой же он подлец! – в сердцах произнесла княгиня. – Он воспользовался моей болезнью, твоей неопытностью… это подло… он мне никогда не нравился. Елена, это ты виновата, что разрешила ему ухаживать за собой! – стала упрекать княгиня дочь.

– Маменька, может Петру все рассказать, что я жду ребенка от него, тогда он женится на мне?

– Какая же ты глупая, дочь, ты же дворянка, а не купеческая дочка и не крестьянка, чтобы силой требовать от него, чтобы он женился на тебе. Тогда твоя честь окончательно будет погублена, тогда огласки не избежать. Ах, если бы жив был твой отец, он обязательно что-нибудь придумал, он спас бы твою честь…

– Маменька, я так его любила… а он… Петр предал меня… – заплакала навзрыд Елена. Княгина склонилась над дочерью и зарыдала вместе с ней.

Глава 4. ЖИЗНЬ В ПЕТЕРБУРГЕ

На следующий день княгиня увезла неразумную дочь в свое имение Турово. Здесь в глуши, вдали от столичных сплетников и любопытных глаз Елизавета Петровна решила спрятать дочь от греха подальше, пока дочь не разрешится от бремени, а дальше поступать так, как Бог укажет. С собой княгиня взяла только проверенного слугу Митрофана и горничную дочери Дуняшу. Понимая, что их поспешное бегство из столицы вызовет немало толков и пересудов, Елизавета Петровна написала письмо своей подруге графине Бельской, в котором сообщала, что «они вынуждены были покинуть Петербург, так как дочь сильно заболела. Врачи обнаружили у нее бронхит и посоветовали сменить климат, так как в Петербурге сырость и выпадают частые осадки. Они будут в Турово, пока дочь не поправится, а затем она отвезет дочь на воды в Европу.»

Графиня Бельская не только не поверила тому, что написала ей приятельница в письме, но, имея скверную привычку всех обсуждать, тут же принялась строить догадки на счет отъезда Карамышевых. Она была уверена, что тут кроется какая-то тайна, обо все этом она поделилась со своими знакомыми в одном из столичных салонов. По городу поползли зловещие слухи, имя княжны Елены Карамышевой было оклеветано, о ней судачили в гостиных, салонах, на балах и в театрах. Тут в защиту Елены встала ее крестная мать княгиня Голицына, она сказала, что, действительно, Елена больна, и врачи ей посоветовали покинуть город. Анна Юрьевна Голицына была женщиной с характером, очень знатная и богатая, она имела большой вес в обществе, к ее мнению прислушивались, ее уважали, ее побаивались, с ней считались даже особы царской семьи. Княгиня держала двери своего дома открытыми, у нее проводились одни из лучших в Петербурге балы, маскарады и концерты. Литературный салон Голицыной считался лучшим в северной столице, она выступала меценатом и поддерживала молодые таланты, художников, музыкантов и литераторов. С мнением такой важной персоны спорить было трудно, и графиня Бельская перестала строить свои догадки, вскорости слухи об юной княжне прекратились.

Баронесса Штусс стала часто появляться в свете, выгодное замужество на графе Орлове повысило ее статус в обществе, теперь она была графиня Шарлотта Штусс. От успеха у нее закружилась голова. Еще недавно, лет эдак пять тому назад, их семья относилась к купеческому сословию, но огромное состояние отца, сколоченное на выгодной торговле тканями, позволило купить баронский титул, а заодно и пробить лазейку в высший свет. Графиня Штусс часто появлялась на балах и в театрах. Не отличаясь особой красотой, она любила надевать вычурные наряды, предпочитая платья канареечных расцветок и восточный тюрбан. Туалет завершали дорогие побрякушки, которые не каждая дворянка могла себе позволить. Шарлотта устраивала у себя в доме концерты, приглашала выступать знаменитых артистов, были среди них и иностранцы. Она открыла салон и страшно этим гордилась, стала зазывать к себе многих знатных и уважаемых дворян, были те, кто заходил и любопытства ради. Среди таких была и Зизи. Она потом написала письмо в Турово. «Была сегодня в салоне у Шарлотты Штусс, – писала Зизи в письме Карамышевым, – она особа очень эксцентричная и взбалмошная. Любит одеваться очень ярко, но безвкусно, не отличается особо и манерами, по-французски говорит скверно, ужасно коверкая слова, но многие ее жалуют, в основном, из-за денег ее отца, который для нее ничего не жалеет. Они даже конный завод купили, хотя Шарлотта верхом ездить не умеет. Для дочери ее папаша сейчас скупает по всему городу картины известных мастеров, потому что Шарлотте вдруг вздумалось открыть у себя картинную галерею… И еще – в свете ее прозвали разлучницей баронессой Штусс, а еще многие надсмехаются над Шарлоттой из-за ее вульгарных манер и зовут ее мещанкой во дворянстве… Впрочем, сейчас таких выскочек много развелось…»

Граф Петр Орлов женившись на богатой, но не любимой женщине, сразу же после свадьбы пустился во все тяжкие. Он с усердием тратил деньги, доставшиеся ему без труда. Сорил деньгами налево и направо. Он заказывал пышные банкеты в ресторанах, поил друзей шампанским, волочился за хорошенькими актрисами и танцовщицами, устраивал хмельные пирушки, играл на скачках, полюбил играть в карты и стал завсегдатаем публичных домов.

Пригласив своих друзей в английский клуб, Петр достал из кармана сюртука портмоне, набитый ассигнациями и сказал:

– Друзья, заказывайте все, что пожелаете! За все плачу я! Гуляем!

– Вот это я понимаю! – восхищенно воскликнул Александр Ветров, любитель выпить и закусить за чужой счет. – Вот это щедрость.

Михаил Шмелев как-то скептически смотрел на этот праздник жизни. Петр потрепал его по плечу: «Чего не весел, брат?», потом крикнул: «Эй, официант, принеси шампанского сюда побольше! Всех угощаю!»

– Что это ты, Пьер, так сегодня расходился? – спросил Лаврушин.

– Так, Григорий, праздник у меня!

– Какой же?

– А-а, гуляю… Хорошее настроение! Жизнь удалась!

– Красиво жить не запретишь, – заметил Шмелев.

– Друг, Мишка, ну что ты сегодня невеселый такой, – толкнул приятеля в бок Петр. – Давай выпьем!

Шампанское лилось рекой, без конца произносились тосты, стол ломился от закусок, Петр кутил на всю катушку, зазвал к себе за столик еще знакомых. В их компанию затесался и уланский капитан, и провинциал Федор Ларионов, который прибыл в Петербург по делам и вкушал прелести столичной жизни. Ларионов вдруг растрогался до глубины души и произнес:

– Эх, братцы, вы такие счастливые! Живете в столице, где жизнь бурлит, а у нас в провинции такая скукотища, ни тебе ипподрома, ни клубов нет. А вечером, вообще, жизнь замирает.

– А у нас, брат, вечером жизнь только начинается, – сказал Ветров. – Так ты провинциал значит, то-то я смотрю, сюртук у тебя не по моде сшит, и галстук завязан как-то небрежно…

– Неужто это так важно? – изумился Ларионов.

– Э, брат, галстук такая важная штука. По ней, может быть, судят в целом о тебе самом.

– Ну, это ты загнул, Александр, – сказал Лаврушин.

– Нет, Григорий, подожди, – не унимался Ветров. – Ты что будешь отрицать, что внешний вид ничего не значит?

– Нет! Этого отрицать я не буду…