Наследник Тавриды

Павловск. Окрестности Санкт-Петербурга.

Императрица Мария Федоровна рисовала в угловой комнате Павловского дворца. Из окна-эркера открывался вид на занесенную снегом реку. Тяжелый гранитный мост, перекинутый на другой берег, укрывали шапки сугробов. Зима пришла на один день, как бывает в ноябре. С моря прорвался поток сырого холодного воздуха. Вечером завьюжило, завыл ветер в трубах, на рассвете метель улеглась, и милый сердцу парк предстал во всей красе. Жаль только, что пора собираться в город. Летняя резиденция не годилась для холодов. Ее величество медлила по одной ей известной причине. Она желала встретиться с нужным человеком без лишних глаз. А в столице о приезде Закревской сразу узнают.

– Дама, за которой ваше величество посылали, здесь. – Лакей отступил, пропуская Грушу в зал.

– Девочка моя, как я рада тебя видеть!

Гостья сделала глубокий реверанс и застыла, ожидая, пока вдовствующая императрица поцелует ее в лоб.

– Вы из Або? Одобряю ваш поступок следовать за мужем в Финляндию. Наконец здравый смысл возобладал в вашей хорошенькой головке! – Мария Федоровна потрепала бывшую фрейлину по щеке.

– Мой муж скучает на севере, – намекнула Аграфена. – Это назначение не для него.

Вдовствующая императрица спрятала улыбку в уголках губ. Цена названа.

– У меня к вам поручение. Весьма щекотливого свойства. Помните графа Ростопчина, друга покойного императора? При дворе, он всегда ухаживал за вами.

Закревская передернула плечами. «Старый ловелас!»

– Сейчас Федор Васильевич живет в Москве, – продолжала пожилая дама. – Но две недели назад приехал в Петербург. Мне стало известно, что при нем находится важный документ. Это эпистола моего несчастного мужа, написанная не в лучшем расположении духа. Он привез ее специально для того, чтобы передать генералу Куруте, приближенному цесаревича Константина. Если письмо попадет в Варшаву, я буду крайне огорчена.

– А что в письме? – Аграфена считала этот вопрос уместным.

Ее величество выдержала паузу.

– Упаси вас Бог даже заглядывать в конверт, дитя мое.

«Вы предлагаете мне соблазнить и обокрасть старика?» – про себя рассмеялась гостья.

«Я предлагаю вернуть твоего мужа из Финляндии», – мысленно отвечала ей собеседница.

– Я попробую.

– Вы сделаете.

Царское Село.

Надев высокие болотные сапоги и повязав шеи шарфами, великие князья Николай и Михаил отправились на «свой» остров. Он больше не принадлежал им, переходя по наследству к новому поколению царской семьи. Так решил Никс, и Рыжий чуть досадовал на него, но понимал: пора. Кажется, они в последний раз собирались жечь здесь костер из сломанных веток старого шалаша. Нужно расчистить место для домика. Весной, когда земля подсохнет, начнут строить.

– Как тебе только в голову пришло? – с некоторой злостью осведомился Михаил, подняв тяжелые, крест-накрест сколоченные доски, с которых посыпалась жухлая трава.

– Не сердись, – отрывисто бросил Никс. – В конце концов твои дети тоже будут тут возиться.

Рыжий задержал руку и почему-то очень странно посмотрел на брата, но ничего не сказал.

– Может, и не стоило показывать Саше остров, но я был так расстроен этой Белой башней…

Царевич почувствовал, что младший его не слушает. Вытянув шею, он смотрел куда-то вперед. Проследив за его взглядом, Никс присвистнул. Вдалеке, за кромкой парка, уголком виднелась чухонская ферма, откуда во дворец доставляли молоко. Ее деревянные баньки выходили на озеро, из их распахнутых дверей валил пар, и сейчас было видно, как по мосткам к воде бегут крошечные человеческие фигурки – пара мужских, гурьба ребятишек и две бабы. С расстояния не доносились голоса, но визг, плеск и хохот легко было представить. Никс перевел взгляд на брата и удивился выражению раздраженной зависти на его лице.

– Здоровый мужик, а на голых пейзанок пялишься! – Он отвесил Рыжему шуточный подзатыльник. – Женить тебя пора!

Старший не ожидал, что Мишка отреагирует так болезненно и зло.

– Женить? – прошипел он. – И это мне говоришь ты?

– Я, – не понял Николай.

Младший прищурил глаза, его губы искривились от обиды, как бывало в детстве, когда брат отнимал у него ружье.

– Ты! – выдохнул Рыжий. – Ты! Дубина! Я так и знал, что ты ничего не понимаешь!

Он схватил целую охапку сучьев и торопливо зашагал с ней к костровищу. Никс застыл на месте, ожидая объяснений. Их не последовало. Брат не вернулся, а сел на берегу земляного канала, взял прут и стал взбивать темную воду.

– Константин гораздо умнее тебя! Знаешь, что он сказал в мой последний приезд в Варшаву? Что меня не женят, чтобы не создавать твоим детям у престола соперников.

Последнюю фразу Михаил выпалил одним духом. Потом сразу сник и сгорбился, словно потратил на нее все силы.

Николай молчал, медленно переваривая сказанное. Хмурился, жевал желтую травинку. Встал, отправился обратно к шалашу. Рыжий поплелся за ним. Несколько минут они работали, не проронив ни слова. Расчистили площадку. Подожгли костер.

– А знаешь, что я тебе скажу? – наконец вымолвил Никс, снимая грязные перчатки. – Что твой Константин скотина, каких мало.

Санкт-Петербург.

Из дворца на Литейном Ростопчин никуда не выезжал. Не ходил на прогулки. Не посещал церковь, ложу, театр! Аграфена с ног сбилась его выкуривать. Сначала дело казалось ей простым. Чуточку противным, не более. Однако старый интриган засел дома, как прыщ в заднице, и таращил на сват божий глаз-гнойничок. Боялся.

Закревская устала проезжаться под его окнами в коляске и делать сановнику куртуазные знаки. Он пялился на нее, исходил слюной и только. К тому же погода была по-питерски промозглой, и прекрасная куртизанка раскашлялась. Груша уже решилась признать поражение, как вдруг мальчишка, приставленный за целковый караулить «жертву», сообщил: закладывают карету ехать в театр. Легкий озноб пробежал по телу Закревской. Мгновенно явились горячие щипцы, румяна, опрокинутая на стол шкатулка с жемчугом. Суетившейся девке надавали пощечин, требуя миланский туалет с открытыми плечами.

Через четверть часа Аграфена Федоровна уже садилась в экипаж, оставив позади вороха раскиданных тряпок и облака пудры. У Закревской отсутствовало достойное сопровождение, а дама не появляется в свете одна. «Увижу знакомых, прибьюсь», – решила она. Ей повезло. Заплатив пять рублей за кресло, Груша вошла в вестибюль, где толпилась уйма народу, и крикнула наудачу: «Кузен!» Тут же несколько голов обернулись.

– Ты меня зовешь? – раздался сзади знакомый голос.

– Да, да, Теодор! – Дама оглянулась. За ее спиной возвышался румяный гигант с округлым полным лицом, темными кудрями и приветливо блестевшими черными глазами. Его так и хотелось ущипнуть за руку, чтобы проверить, не отломится ли кусочек сдобы. Это был Федор Толстой Американец.

– Теодор, небо тебя послало! – Груша тут же взяла быка за рога. – У тебя ложа?

– Вестимо, – кивнул он. – Слушай, а что ты вообще делаешь в Петербурге? Я слышал, ты в Неаполе, потом в Або…

– Я быстро езжу, – на ходу отозвалась Аграфена. – Ты видел Ростопчина?

– Охотишься на мамонтов? – удивился граф. – Он только что прошел по лестнице.

– Идем. – Груша повлекла кузена наверх. Тот пытался рассказывать ей о злоключениях на Аляске. Уверял, что обвинения его в разврате – чистой воды вымысел…

– Так ты, правда, съел обезьяну?

– Нет! – возопил Толстой. – Что за бредни? Откуда обезьяны на Аляске?

Но Груша уже устремилась в резные позолоченные дверцы ложи.