Екатерина Великая. Тайная жизнь императрицы

Этот пассаж из мемуаров императрицы напоминает другие строки, написанные много лет спустя княгинейЕ.Р. Дашковой, которая рассказывала о своей первой встрече с великой княгиней и о том неотразимом впечатлении, которое на нее, пятнадцатилетнюю девочку, произвела тридцатилетняя цесаревна: «Очарование, исходившее от нее, в особенности когда она хотела привлечь к себе кого-нибудь, было слишком могущественно, чтобы подросток мог ему противиться». Сама пережив прелесть дружбы с более взрослой женщиной, Екатерина хорошо запомнила силу этого чувства и приемы, которые производят впечатление на юную, еще неопытную душу.

Графиня Бентинк осталась в Вареле, а карета принцессы Иоганны покатилась дальше. Погруженная в развлечения мать даже не замечала, что маленькая девочка с каждым днем все больше утрачивает естественное чувство дома, что она готова посчитать родным то место на карте, где ее странствия наконец остановятся.

Мир, открывавшийся Фикхен из окна дорожной кареты, был полон удивительных вещей. Холодное Балтийское взморье сменяли буковые леса Центральной Германии, а тихие заштатные города – роскошные резиденции королей и курфюрстов. Это был еще только маленький мирок германских земель, но для любознательной девочки он казался огромным. А главное – он постоянно менялся: то дюны, то горы; то мать, то бабушка; то Штеттин, то Берлин… Картины за окном кареты все время мелькали, единственным, что оставалось неизменным, была сама юная путешественница.

Вокруг Софии не обнаруживалось ничего прочного. Поэтому она искала опору в себе самой. Поток ранних, ярких впечатлений заставил девочку совершить своего рода бегство – замкнуться во внутреннем мире. Путешествия с матерью стали первым толчком, который понудил Софию самоуглубиться и вдруг открыть, что там, внутри, свет ничуть не меньше, чем снаружи.

Глава 2

«Одно честолюбие меня поддерживало»

И вот привычный мирок немецких княжеств раздвинулся до пределов. Пятнадцатилетняя Фикхен стала невестой Петра Федоровича и приехала в Россию. Иным было все, от просторов, вновь открывавшихся за стеклами кареты, до языка и одежды людей, которых увидела юная принцесса. Вдруг оказалось, что ее прежний дом, представлявшийся таким важным и помпезным, – лишь часть чего-то завораживающе огромного. Маленькая путешественница была потрясена и околдована. Она знать не знала, что где-то в глубинах дикой Азии таятся такое богатство и скрытая дремлющая мощь.

Царь-девица

Двор, к которому попала Фикхен, был одним из самых больших и богатых в Европе, хотя сохранял еще черты «варварства», как писали тогдашние европейские дипломаты. Дочь преобразователя России и его второй жены Екатерины I взошла на престол путем дворцового переворота, свергнув в 1742 г. правительницу Анну Леопольдовну и ее годовалого сына императора Ивана Антоновича. Получив корону, Елизавета Петровна выписала из Голштинии сына своей горячо любимой покойной сестры Анны, Питера-Ульриха, и провозгласила его наследником. Для того чтобы закрепить на троне потомство Петра Великого, юношу требовалось женить.

Поначалу императрица отнеслась к невесте племянника отечь тепло. Но позднее из-за придворного наушничества их отношения сильно испортились. Екатерина всегда восхищалась красотой Елизаветы и открыто признавала, что не встречала дамы более прекрасной. Но вот характер августейшей свекрови под ее пером выглядит не слишком привлекательно:

«Императрица Елизавета имела от природы много ума, она была очень весела и до крайности любила удовольствия; я думаю, что у нее было от природы доброе сердце, у нее были возвышенные чувства и много тщеславия; она вообще хотела блистать во всем и служить предметом удивления; я думаю, что ее физическая красота и врожденная лень очень испортили ее природный характер. Красота ее должна была бы предохранить ее от зависти и соперничества, которое вызывали в ней все женщины, не слишком безобразные; но, напротив того, она была до крайности озабочена тем, чтоб эту красоту не затмила никакая другая; это порождало в ней страшную ревность, толкавшую ее часто на мелочные поступки. Ее лень помешала ей заняться образованием ее ума, и в ее первой молодости воспитание ее было совершенно заброшено… Льстецы и сплетницы довершили дело, ее каждодневные занятия сделались сплошной цепью капризов, ханжества и распущенности, а так как она не имела ни одного твердого принципа и не была занята ни одним серьезным и солидным делом, то при ее большом уме она впала в скуку».

Справедливости ради надо сказать, что Елизавета обладала добрым сердцем и много сделала для смягчения нравов в России. Накануне переворота она дала обет перед образом Спасителя никого не казнить и сдержала слово. За ее царствование не был подписан ни один смертный приговор. Однако кнут все еще мог «коснуться благородного» даже в ближнем окружении императрицы. Так, добродушный фаворит Елизаветы граф Алексей Григорьевич Разумовский, хватив лишку, становился буен и бивал гостей. Поэтому наперсница государыни Мавра Егоровна Шувалова всякий раз заказывала благодарственный молебен, если муж, один из первых сановников и богачей, граф Петр Иванович Шувалов, возвращался с охоты от Разумовского невредимым.

«Доходило до того, – писал в мемуарах сын известного адмирала и сам адмирал Павел Васильевич Чичагов, – что вельможи, давая аудиенцию, в особенности иностранцам, обыкновенно старались принимать их во время туалета, когда они сменяли сорочки, дабы те видели, что на плечах знатного барина не было никаких рубцов от телесного наказания».

Современники сравнивали царствование Елизаветы с куда более суровыми временами Анны Иоанновны и, естественно, находили разительные перемены к лучшему. Прежде кровавые расправы с князьями Долгорукими или казнь А. П. Волынского наводили страх. Теперь откровенное злословие на весьма болезненную для государыни тему – ее незаконнорожденность и низкое происхождение матери – каралось весьма сдержанно. Битьем кнута, урезанием языка и ссылкой в Сибирь. Именно так в 1743 г. Елизавета поступила со своей старой соперницей придворной дамой Натальей Лопухиной.

Искренне православная и русская по складу характера Елизавета была любима подданными. Тем не менее в повседневной жизни государыня нередко вела себя как домашний деспот. Коль скоро она носила корону, то от семейного самодурства страдали не только родные, но и все, кто не вовремя подвернулся под горячую руку. «Петрова дщерь» во многом напоминала покойного родителя, она держала двор, как дворню, была страшна в гневе и не терпела возражений. Не получив хорошего воспитания, государыня не имела внутреннего стержня, заставившего бы ее контролировать свой беспокойный нрав. Внешних же сдерживающих факторов в лице уважающего себя общества у монархини не было. Жаловаться на царскую волю казалось не только бесполезным, но и неприличным. Придворные втихомолку роптали, но подчинялись.

Императрица Елизавета Петровна. Художник В. Эриксен

«Было множество тем для разговора, – вспоминала Екатерина, – которые она (Елизавета. – О.Е.) не любила: например, не следовало совсем говорить ни о короле прусском, ни о Вольтере, ни о болезнях, ни о покойниках, ни о красивых женщинах, ни о французских манерах, ни о науках – все эти предметы разговора ей не нравились. Кроме того, у нее было множество суеверий… Вследствие этого разговор был очень щекотливым». Вот и сидели гости за столом большей частью молча, что тоже вызывало гнев государыни, и она нередко удалялась, рассерженная отсутствием оживленной беседы.

Одна из красивейших женщин своего времени, Елизавета Петровна не терпела соперничества, не выносила успеха других дам, болезненно переживала натиск времени и неизбежное увядание. Она запрещала высокие прически, длинные шлейфы, горностаевый мех, именными указами диктовала фасоны платьев и расцветки тканей. Привлекать взоры могла только сама императрица – нестареющая богиня, хозяйка сказочной страны и ее счастливых обитателей.

Когда Елизавета неудачно покрасила волосы и их пришлось обрить, последовал немедленный приказ всем петербургским дамам сделать тоже самое. С плачем русские Венеры стригли косы и надевали присланные из дворца «черные, плохо расчесанные парики». Ни одна гостья не могла чувствовать себя при дворе спокойно. Если наряд шел ей, она рисковала получить выговор от государыни и приказание никогда впредь не надевать «этого платья». Как-то на балу Елизавета срезала золотыми ножницами с головы графини Нарышкиной прелестное украшение из лент. «В другой раз она лично сама остригла половину завитых спереди волос у своих двух фрейлин под тем предлогом, что не любит фасон прически, какой у них был…Обе девицы уверяли, что Ее величество с волосами содрала и немножко кожи».

Вряд ли подобные поступки красили государыню. Но Елизавете и в голову не приходило, что ее слуги обладают личными правами, могут обидеться, страдать. Барыня бывала то милостивой, то вздорной, но она в любом случае оставалась хозяйкой своих холопов.

Неудивительно, что молоденькая великая княгиня, пожив в московских и петербургских дворцах, переняла не лучшие манеры свекрови и как-то отхлестала своего камердинера Василия Шкурина по щекам. Случай был чисто женский. Екатерина хотела подарить императрице Елизавете два отреза красивых тканей и обмолвилась об этом камердинеру. Тот сообщил надзиравшей за царевной графине Марье Чоглоковой, а последняя, опередив великую княгиню, передала ткани. Произошедшее обидело Екатерину. «Я отправилась в маленькую переднюю, где Шкурин обыкновенно находился по утрам и где были мои платья; застав его там, я влепила ему изо всех сил здоровую пощечину и сказала, что он предатель и самый неблагодарный из людей… что я осыпала его благодеяниями, а он выдал меня… что я его прогоню и велю отодрать. …Мой Шкурин упал на колени, заливаясь горючими слезами, и просил у меня прощения с искренним, как мне показалось, раскаянием».

Это единственный известный за Екатериной случай рукоприкладства, и она не без умысла поместила его в свои «Записки». Он очень характерен для атмосферы наушничества, царившей при дворе Елизаветы. Великая княгиня пощечинами вколотила Шкурину понимание, кто его истинная хозяйка, и после уже оба были абсолютно довольны друг другом. Преданность Василия не имела границ. Когда 10 апреля 1762 г. его госпожа тайно рожала сына от Григория Орлова, камердинер поджег свой дом, чтобы толпа придворных ринулась смотреть пожар и на время покинула дворец. Позднее маленький бастард Алексей Бобринский первые годы жизни воспитывался в семье Шкурина. Такова оказалась цена разбитого носа.

Молчалин в юбке

Случай со Шкуриным показывает, что юной принцессе пришлось привыкать к тем понятиям и стилю жизни, которые господствовали при петербургском дворе. С первых дней пребывания в России она усвоила себе особую модель поведения и не изменяла ей всю жизнь. «Я старалась приобрести привязанности всех вообще, от мала до велика; я никем не пренебрегала со своей стороны и поставила себе за правило считать, что мне все нужны, и поступать сообразно с этим, чтобы снискать себе всеобщее благорасположение», – писала императрица в мемуарах. В другом месте сказано: «Поистине я ничем не пренебрегала, чтобы этого достичь: угодливость, покорность, уважение, желание нравиться… И в торжественных собраниях, и на простых сходбищах и вечеринках я подходила к старушкам, садилась подле них, спрашивала об их здоровье, советовала, какие употреблять им средства в случае болезни, терпеливо слушала бесконечные их рассказы об их юных летах, о нынешней скуке, о ветрености молодых людей, сама спрашивала их совета в разных делах и потом искренне их благодарила. Я узнала, как зовут их мосек, болонок, попугаев, дур; знала, когда которая из этих барынь именинница. В этот день являлся к ней мой камердинер, поздравлял ее от моего имени и подносил цветы и плоды из ораниенбаумских оранжерей. Не прошло двух лет, как самая жаркая хвала моему уму и сердцу послышалась со всех сторон».

Современный российский историк А. Б. Каменский верно заметил, что жизненное кредо юной Екатерины удивительно похоже на знаменитое молчалинское «угождать всем людям без изъятья».

Хозяину, где доведется жить,
Начальнику, с кем буду я служить,
Слуге его, который чистит платье,
Швейцару, дворнику для избежанья зла,
Собаке дворника, чтоб ласкова была…

Эта угодливость представлялась образованному дворянину первой четверти XIX в. чем-то низким, достойным осмеяние. Но за 70 лет до публикации «Горя от ума» подобное поведение не только считалось нормой, но и возводилось в ранг «хорошего воспитания». Екатерина сумела сполна его продемонстрировать, что поначалу давалось ей нелегко.

Уже в конце жизни, беседуя с одним из своих статс-секретарей, В. С. Поповым, императрица обронила: «Ты ошибаешься, когда думаешь, что вокруг меня все делается, только мне угодное. Напротив того, это я, принуждая себя, стараюсь угождать каждому, сообразно с заслугами, достоинствами, склонностями и привычками. И поверь мне, что гораздо легче делать приятное для всех, нежели, чтобы все тебе угождали. Напрасно сего будешь ожидать и будешь огорчаться. Но я сего огорчения не имею, ибо не ожидаю, чтобы все без изъятия по-моему делалось. Может быть, сначала и трудно было себя к тому приучить, но теперь с удовольствием я чувствую, что, не имея прихотей, капризов и вспыльчивости, не могу я быть в тягость и беседа моя всем нравится».

Такое обдуманное поведение рано или поздно должно было приблизить Екатерину к желанной цели. Но в самом начале пути неожиданное происшествие едва не положило конец ее честолюбивым планам. Вскоре после приезда в Россию в 1744 г. принцесса подхватила сильный плеврит, из-за которого едва не оказалась на краю могилы. Екатерина страстно желала поскорее выучить новый язык. По ночам она поднималась с постели и босиком разгуливала по комнате с тетрадкой в руках, повторяя трудные слова. Стоял февраль, из щелей в деревянном полу дуло. У девочки начался жар, и она почти не приходила в себя в течение 27 дней.

По приказанию Елизаветы Петровны, юную невесту цесаревича лечили придворные медики Бургав, Санхец, Лесток и Верр. Они прописали частые и обильные кровопускания, в результате чего Екатерине 16 раз отворяли кровь, и она до крайности обессилела. Наконец, к Вербному воскресенью больная пошла на поправку.

Эта столь не вовремя случившаяся болезнь могла стоить Екатерине статуса невесты наследника, но не по годам расчетливая девочка сумела и ее превратить в свой триумф. Принцессу уже начали наставлять в новой вере, но она еще не приняла православия. Поэтому, когда положение было критическим, Елизавета предложила позвать к больной лютеранского пастора для последней исповеди. Однако Екатерина потребовала православного священника и пожелала причаститься, что произвело на императрицу и придворных сильное впечатление. Позднее Екатерина говела по шесть недель вместе со всем двором, ходила пешком на богомолья, поклонялась святым мощам – то есть делала все, чтобы окружающие признали ее православной. Это выгодно отличало великую княгиню от мужа, который признавался в кругу друзей, что его сердце осталось с верой Лютера.

Более того, с рвением неофита бывшая штеттинская принцесса желала отказаться от всего немецкого. После изнуряющих кровопусканий она наивно просила вместо потерянной немецкой перелить ей русскую кровь. Так или иначе, Екатерина добилась своего: всего через полтора месяца после приезда в Россию окружающие перестали воспринимать ее как «чужую».

Тогда же у будущей императрицы выработалась привычка вставать спозаранку, около пяти, что было связано не столько с размеренным «немецким воспитанием», сколько с необходимостью выучить русский язык. Сделать это оказалось непросто, поскольку при дворе на нем почти не говорили. Елизавета Петровна любила французский, из-за чего вся знать изъяснялась на галльский манер.

В качестве учителя к великой княгине был назначен известный литератор Василий Евдокимович Ададуров. Но употребить на практике полученные от него знания она могла только, разговаривая с истопниками, горничными, полотерами, а позднее со своими конюхами и берейторами. Стоит ли удивляться, что речь Екатерины запестрела народными пословицами и поговорками? Судя по переписке, императрице была свойственна простая, доходчивая речь с сильными, хотя не всегда правильными оборотами. Например, «любить со всего сердца», как «бегать со всех ног».

От грамматических ошибок она не могла избавиться всю жизнь, но, заметим, их было куда меньше, чем у многих дам ее времени. Знаменитая история со словом «еще», которое Екатерина якобы писала как «исчо», – не более чем анекдот, она не подтверждается ее собственноручными документами. По свидетельству статс-секретаря императрицы Адриана Моисеевича Грибовского, государыня говорила по-русски «весьма чисто», т. е. без акцента, и любила употреблять «простые и коренные слова, которых она знала множество».

Итак, Екатерина делала заметные успехи. Угодливая, терпеливая, изворотливая, она была еще и недурна собой. Следовало ожидать, что принцесса сумеет очаровать суженного. Однако именно здесь ее ждало разочарование.

«Два разительных примера»

Трудно было представить себе человека, менее подходящего для того, чтоб занять трон Петра I, чем его внук. Он был сыном великой княжны Анны Петровны и голштингского герцога Карла Фридриха. В три месяца мальчик потерял мать, а в 11 лет – отца. Его воспитывали жестокие и жадные придворные – О. Ф. Брюмер иФ.В. Бехгольц. Запугиванием, побоями и унизительными наказаниями они довели болезненного нервного ребенка почти до идиотизма. Тайком мальчик пристрастился заливать горе крепким пивом и ко времени приезда в Россию уже считался пьяницей.

Взойдя на престол, бездетная Елизавета Петровна сделал племянника своим наследником. В январе 1742 г. Питер-Ульрих был привезен из Киля и крещен под именем Петра Федоровича. Никто не поинтересовался, какого мнения о произошедшем сам мальчик. Между тем упрямый впечатлительный ребенок болезненно переживал перемены в своей судьбе. По отцовской линии он имел права на шведскую корону. Поэтому дома его учили шведскому языку, истории и географии этой страны, воспитывали в строгой лютеранской вере. Мальчик с младых ногтей привык считать Россию врагом, и во время игр солдатики в синих шведских мундирах всегда «одерживали верх» над солдатиками в зеленых русских…

В 1745 г. Петра женили. Придворные врачи уговаривали императрицу повременить с браком 17-летнего юноши из-за его слабого физического развития: в противном случае семейная жизнь обернется для молодых только мукой. Так и случилось. Петр долгое время не мог исполнить свой супружеский долг и вымещал злобу на жене. «В Петергофе он забавлялся, обучая меня военным упражнениям, – позднее вспоминала она, – благодаря его заботам, я до сих пор умею исполнять все ружейные приемы с точностью самого опытного гренадера».

Пока супруга читала «Письма г-жи де Севеньи» и «Историю германской империи» Бара, Петр Федорович, как и многие в Европе, преклонялся только перед одним гением – прусским королем Фридрихом II. У великого князя это чувство доходило до откровенного обожания. Юноша во всем старался подражать кумиру, так же как и он, сочетал любовь к войне с любовью к музыке, играл на скрипке.

Петр III. Неизвестный художник

Иностранные дипломаты не раз подчеркивали в донесениях, что у молодого двора нет ни одного надежного советчика, который подсказал бы великим князю и княгине правильный, осторожный образ действий. В 1746 г. бывший прусский посланник Аксель фон Мардефельд писал своему преемнику графу Карлу фон Финкенштейну: «Великому князю девятнадцать лет, и он еще дитя, чей характер покамест не определился. Порой он говорит вещи дельные и даже острые. А спустя мгновение примешь его легко за десятилетнего ребенка, который шалит и ослушаться норовит… Он уступает всем своим дурным склонностям. Он упрям, неподатлив, не чужд жестокости, любитель выпивки и любовных похождений, а с некоторых пор стал вести себя как грубый мужлан. Не скрывает он отвращение, кое питает к российской нации, каковая, в свой черед, его ненавидит, и над религией греческой насмехается… В покоях своих часто играет он в куклы. Супругу не любит, так что иные предвидят, по признакам некоторым: детей от него у нее не будет. Однако ж он ее ревнует».

Финкенштейн высказывался еще резче: «На Великого Князя большой надежды нет. Лицо его мало к нему располагает… Не блещет он ни умом, ни характером; ребячится без меры, говорит без умолку, и разговор его детский, великого Государя недостойный, а зачастую и весьма неосторожный; привержен он решительно делу военному, но знает из оного одни лишь мелочи; беспрестанно поминает свое герцогство Голштинское, к коему явное питает предпочтение; есть в нем живость, но не дерзну назвать ее живостью ума; резок, нетерпелив, к дурачествам склонен… Если когда-либо взойдет на престол, похоже, что правителем будет жестоким и безжалостным; недаром толкует он порой о переменах, кои произведет, и о головах, кои отрубит».

Ребячливость – черта, которую у Петра III отмечали практически все наблюдатели. Причем подчас «ребячества» государя переходили границы, становились опасны или оскорбительны для окружающих. В 1746 г., когда великому князю исполнилось 18 лет, канцлер А. П. Бестужев-Рюмин составил инструкцию для обер-гофмаршала малого двора. Согласно этому документу, следовало всячески препятствовать наследнику проявлять во время богослужения «небрежение, холодность и индифферентность(чем в церкви находящиеся явно озлоблены бывают)». Кроме того, Петру запрещалось заниматься «игранием на инструментах, егерями и солдатами и иными игрушками». Обер-гофмаршал должен был следить, чтобы великий князь воздерживался «от шалостей над служащими при столе, а именно от залития платей и лиц и подобных тому неистовых издеваний». Создается впечатление, что наследник вообще не умел себя вести в обществе, и приставленные к нему придворные не знали, как с ним справиться на людях. Он был для них вечным стыдом и огорчением.

Однажды Петр провертел дырку в стене своей комнаты, смежной с покоями фаворита Елизаветы обер-егермейстера А. Г. Разумовского, подставил к ней стулья и несколько вечеров заставлял всех приходивших подсматривать. Одна великая княгиня смогла выразить мужу возмущение, но он и не подумал прекратить «театр», поскольку был в восторге от своей выдумки.

Узнав о случившемся, Елизавета была в гневе. Ей часто ставят в вину изоляцию малого двора. Замкнутый, удаленный образ жизни великокняжеской четы под неусыпным, прямо-таки полицейским надзором графини Марьи Чоглоковой объясняют обычно политическими причинами. Елизавета боялась соперничества с наследником и тех заговоров, которые постоянно заваривались в его пользу при дворе. К этому правильному утверждению стоит добавить одну бытовую подробность. Императрица, видимо, стеснялась Петра, избегала приглашать на большие собрания, показывать иностранцам. Вместе с мужем оказалась заперта в четырех стенах и великая княгиня. От безделья Петр зверел и дичал. Екатерина же сумела с пользой употребить бесконечные часы одиночества. С детства пристрастившись к чтению, она знала, чем себя занять.

Уже тогда ее характеристики в депешах иностранных дипломатов резко контрастируют с описанием супруга. «Великая княгиня достойна супруга более любезного и участи более счастливой, – писал Финкенштейн. – Лицо благородное и интересное предвещает в ней свойства самые приятные, характер же сии предвестья подтверждает. Нрав у нее кроткий, ум тонкий, речь льется легко; сознает она весь ужас своего положения, и душа ее страждет; как она ни крепись, появляется порою на ее лице выражение меланхолическое – плод размышлений. …Порою молодость и живость берут свое, однако же осмотрительности у нее довольно, и Великому Князю пожелал бы я держаться столь же осторожно. …Нация любит Великую Княгиню и уважает, ибо добродетелям ее должное воздает».