Ковчег Могущества

Тефнут (царица Тея) откровенно скучала. За ее спиной стоял юный нубиец, усердно обмахивающий «богиню» и ее «божественных родственников» опахалом из страусовых перьев. Сие действо происходило в середине весны ежегодно: одни и те же вельможи, номархи и их разодетые в пух и прах жены сидели в зрительном зале на издавна закрепленных за ними местах, одни и те же лица из года в год исполняли роли Осириса, Исиды и коварного Сета. В роли Нефтиды, к примеру, вот уже пять лет кряду «блистала» все та же Таусер – жена первого советника.

Сета играл садовник, потому как никто из уважающих себя вельмож не желал лицедействовать в личине злодея и предателя. Садовник же настолько вошел в образ, что всякий раз, «убивая» своего брата Осириса, неистово потрясал мечом, а потом делал яростно-свирепое выражение лица и начинал «кромсать» тело несчастного якобы на множество частей. Несчастная Исида (Хаба, жрица одноименного храма), заламывая руки, бросалась к возлюбленному Осирису (Ранебу, Верховному жрецу Инебу-Хеджа), но, увы, всегда «опаздывала»: к этому моменту жизнь уже оставляла правителя Нижнего Египта.

Сет, торжествуя, потирал руки: теперь он – единственный и полновластный правитель Египта, Нубии и Эритреи! Больше ему не придется довольствоваться жалкими крохами власти!

Тем временем Исида, прибегнув к помощи Нефтиды, укладывала Осириса на белую ткань, после чего, «упиваясь горем», мастерски изображала, как пропитывает тело супруга специальными смолами, дабы превратить его растерзанные останки в бессмертную мумию[12 - Считается, что именно Исида первой применила технологию мумифицирования.]. Затем несчастная вдова, раскинув руки, словно соколица – крылья, «соединилась» с телом Осириса, после чего… «понесла» от него ребенка.

Но тут на сцене снова появился коварный Сет! Жестом, полным презрения, он указал своим воинам в сторону беззащитных женщин. Те тотчас поспешили скрыться, и подручные Сета гордо унесли «тело» Осириса со сцены[13 - Приведена одна из многочисленных версий убийства Осириса Сетом и Священного совета богов. На самом деле у каждого египетского нома (административной единицы) своя интерпретация мифа. А всего номов – более сорока. В одной из таких версий говорится, что Геб, Нут и сам Ра неоднократно покидали землю на Золотом диске и посещали свою прародину – Та-Урсу. В данном случае Геб и Нут пребывали на Та-Урсе, а Ра, Шу, Тефнут вершили правосудие в Та-Кемет.].

Пока Исида исполняла свой «последний супружеский долг», царица Тея-Тефнут исподволь наблюдала за стоявшим рядом с «богиней Маат» своим старшим сыном, Тутмосом – красивым юношей, изображавшим сегодня бога Тота. От внимания умудренной жизненным опытом женщины не ускользнуло, сколь восторженно поглядывает Тутмос на юную и очаровательную (если не сказать – соблазнительную) дочь начальника дворцовой стражи, которой и досталась в сегодняшнем представлении роль богини Маат. Конечно же, царица сразу догадалась, что ее пятнадцатилетний отпрыск почувствовал наконец в себе мужскую силу, и, значит, отныне общений с представительницами прекрасного пола ему уже не избежать. И все-таки Тее хотелось, чтобы первый урок любви ее сыну преподала не дочь начальника стражи, а опытная в подобных делах наложница – обученная таким изощренным ласкам, которые способны были бы удовлетворить любые желания пусть даже совсем еще юного мужчины.

От сокровенных мыслей Тею отвлек появившийся на сцене Гор – сын, рожденный Исидой от умершего Осириса. Гор зычно взывал к могущественной триаде богов, и в особенности к богу Ра, но, по замыслу представления, триада должна была оставаться «глухой» к речам Гора.

И вот наконец настал черед Тота и Маат – помощников всемогущего бога Ра. Молодые люди дружно бросились на колени и начали в унисон умолять Ра быть к Гору снисходительным и великодушным: ведь мало того, что Гор – истинный наследник Нижнего Египта, так он же должен еще и поквитаться с Сетом за смерть отца!

Ра-Аменхотеп поднялся и величественно простер длань к небу:

– Не внять мольбам сим невозможно, боги! – излишне театрально воскликнул он. – Коварный Сет хотя и правнук мой, но должен будет понести заслуженную кару! Какое счастье, что Геб и Нут, произведшие его на свет, не видят ныне сына своего позора!.. Что скажешь, дочь моя? – обратился божественный Ра-Аменхотеп к Тефнут-Тее, с самого начала действа хранившей молчание.

Тея поднялась с кресла и тоже воздела руки к небу.

– О, Атум – прародитель наш великий! Правитель Та-Урсы![14 - Так в Древнем Египте называли Большую туманность в созвездии Ориона. Приблизительный перевод: Та-Урса – древняя, далекая земля. Считалось, что верховные боги Египта, а именно: Ра, Шу, Тефнут, спустились на Землю именно из этой туманности. На Земле Шу и Тефнут породили Геба и Нут, те же – Осириса, Исиду, Сета и Нефтиду. Осирис и Исида стали супругами и правили Нижним Египтом со столицей Бехдед. Сет и Нефтида же правили Верхним Египтом. Столицей Верхнего царства был Омбос. Ра также имел детей (полубогов) от земной женщины.] Потомок твой предателем стал и убийцей! Как объяснить мне это детям моим, Гебу и Нут, стоящим ныне у ложа твоего предсмертного? Чем утешить мне Исиду и Гора?…

В тот самый момент, когда Тефнут испрошала совета у Атума – своего умирающего прародителя, оставшегося на Та-Урсе, на сцену поднялся Шу и с пафосом воскликнул:

– Горько говорить мне, сестра и жена моя, но Сет заслуживает смерти! Нет ему прощения! Люди почитали Осириса, Исиду и коварного Сета за богов, несущих им процветание и справедливость! Неужто ж мы оставим убийство Осириса безнаказанным? – Шу, вопрошая, повернулся к Ра и Тефнут и умоляюще простер к ним руки.

– Нет! Вот мой божественный жезл! – ответствовал Ра, протягивая Гору золотой жезл. – Пусть он и станет оружием возмездия! И да восторжествует справедливость!

Тот-Тутмос поднялся с колен, приблизился к Ра, принял из его рук протянутый ему жезл и лишь потом передал «оружие возмездия» Гору-Камосу, своему близкому другу и наперснику, многозначительно при этом подмигнув. Сей известный обоим условный сигнал означал: жду тебя после представления в своем шатре.

* * *

Утомительное представление под названием «Из жизни богов» наконец завершилось. Как всегда, благодарные зрители осыпали актеров ароматными лепестками роз, выращенных во дворцовых садах «коварным Сетом», то бишь трудолюбивым садовником.

Аменхотеп любил эти ежегодные представления, они дарили ему иллюзию справедливости жизни. Сегодня же на протяжении всего действа он наблюдал в основном за Верховным жрецом, исполнявшим роль мученика Осириса. Вот уже который год фараон не уставал удивляться его актерским способностям! Да, уж что-что, а лицедействовать, то бишь «притворяться», Ранеб умеет!..

Невольно в памяти Аменхотепа всплыли слова отца, Тутмоса IV, касающиеся отношения к богам и жречеству. Еще задолго до того, как отправиться в царство Осириса, отец неоднократно внушал Аменхотепу, что богов следует чтить и уважать, ибо они – прародители всего Великого Египта. А вот давать излишнюю волю жрецам ни в коем случае не стоит – иначе те рано или поздно непременно пожелают возвыситься над потомком божественного Ра, то есть над самим фараоном.

Полузабытые слова отца неожиданно взволновали Аменхотепа. Он припомнил, что в последние годы храмы, разбросанные по всему Египту, с завидными упорством и постоянством и впрямь набирают силу. В частности, присоединяют к своим владениям все новые и новые земли. И это не считая того, что крестьяне платят служителям храмов такие огромные подати, которые с государственными налогами смешно даже сравнивать…

Поразмышляв на эту тему еще какое-то время, Аменхотеп пришел к твердому выводу: настала пора предпринять по отношению к храмам и их служителям радикальные меры! В первую очередь, разумеется, ограничить права и власть Верховного жреца Ранеба, а уж потом, чуть позже, и всего жречества в целом. Сложность же проблемы заключалась, однако, в том, что пока еще Аменхотеп не знал, как осуществить это на практике. Более того: ему было стыдно признаться даже самому себе, что он… опасается Ранеба! Слишком уж огромными влиянием и властью тот обладал еще при жизни отца, а уж про нынешние времена и говорить не приходится…

* * *

Царица Тея покинула закончившееся представление в сопровождении дочерей – Сатамон и Бакетамон, падчерицы Кийи, рожденной от наложницы, которая недавно умерла очередными родами, и всей своей свиты. Погуляв немного по саду и вдоволь насладившись дурманящим сладковатым ароматом тигровых лилий, царица неожиданно остановилась.

– Пошлите за Камосом! – приказала она одной из служанок. – И передайте сыну первого советника, что я желаю видеть его немедленно!

Отделившись от свиты, девушка-служанка помчалась исполнять приказание своей повелительницы, а все остальные неспешно направились в сторону дворца.

Добравшись до своих покоев, царица первым делом пожелала испить холодной фруктовой воды, а затем, удобно расположившись в любимом кресле, попыталась сосредоточиться на словах, которые ей с минуты на минуту предстояло высказать Камосу.

– Моя несравненная госпожа, я уже перед вами и весь к вашим услугам! – звонко отрапортовал появившийся в дверях Камос, низко при этом поклонившись.

Царица властным жестом указала молодому сегеру на мягкую скамеечку, стоящую напротив ее кресла. Юноша безропотно проследовал к предложенному месту, трепеща в душе от предчувствия, что разговор с царицей предстоит непростой.

– Скажи-ка мне, Ка-а-амос… – певуче протянула Тея, и Камос тотчас поддался обаянию ее голоса.

Несмотря на то что Тея перешагнула недавно тридцатилетний рубеж, выглядела она по-прежнему молодой и безупречно красивой, а с точки зрения мужчин – еще и безмерно желанной. Чего уж греха таить: любой сегер из царской свиты почел бы за честь хотя бы вскользь коснуться ее прозрачных одежд…

Тея же нарочно умолкла, словно подбирая в уме нужные слова. Скамеечка, на которой расположился Камос, стояла достаточно близко от ее кресла, но была слишком низкой и приземистой, подчеркивая тем самым разницу статусов визитера и хозяйки покоев.

По правде говоря, Камос давно уже относился к царице Тее с каким-то особенным, необъяснимым благоговением. Возможно, причиной тому была не столько даже ее неземная красота, сколько острый и незаурядный ум. Царица пользовалась при дворе огромным влиянием, с ее мнением считались не только царедворцы и сановники, но даже сам фараон. Ни для кого не было секретом, что Аменхотеп всегда любил Тею гораздо больше и сильнее, чем всех своих многочисленных и часто меняющихся наложниц, чьи имена очень быстро забывались в Инебу-Хедже. Тея же была для Аменхотепа не только первой и любимой женой и царицей, но и матерью не менее обожаемых им наследников: двух сыновей и двух дочерей. В подтверждение того, сколь страстно он любит супругу, Аменхотеп приказал даже однажды придворному скульптору изваять из мрамора ее бюст, и с тех пор тот вот уже много лет неизменно украшал его покои. Но и этого фараону показалось мало: чуть позже он приказал украсить стены его покоев росписями, отражающими сцены из повседневной царской жизни. И теперь дольно часто, уединившись, он с непередаваемым удовольствием и подолгу предавался созерцанию искусно выполненных изображений ненаглядной своей Теи и любимых детей.

Справедливости ради стоит отметить, что царица искренне ценила чувства своего божественного супруга и охотно отвечала ему взаимностью. Впрочем, даже если бы ей пришло в голову увлечься кем-нибудь из молодых блистательных сегеров, буквально наводнивших с некоторых пор Инебу-Хедж, вряд ли она смогла бы изыскать возможность для тайных встреч с любовником. Ибо с самого первого дня супружества ревнивый Аменхотеп приставил к красавице Тее (как, прочем, и к некоторым из своих наложниц) некоего Хеви, который и выполнял при ней по сей день роль своеобразной «тени». По счастью, в обязанности этого пронырливого выходца из Абидоса не входило надоедать царице мельканием в непосредственной близости от нее.

Тея не любила и отчасти даже презирала Хеви. Почти пятнадцать лет назад, едва прибыв из Абидоса в Инебу-Хедж, тот благодаря своей природной изворотливости практически сразу получил при дворе должность хранителя царского гарема. Правда, в последнее время Хеви заметно ослабил былую хваленую «хватку» – видимо, годы брали-таки свое. И тем не менее прежним цепким взглядом, сравнимым разве что с соколиной зоркостью, он продолжал отслеживать все передвижения царицы не только по Инебу-Хеджу (если та, например, отправлялась в храм Хатхор – богини любви и веселья), но даже и по территории самого дворца. А в последнее время Хеви обзавелся (видимо, все-таки и впрямь в силу возраста) еще и несколькими помощниками. И хотя те тоже соблюдали вменяемую им по долгу службы «невидимость», Тея постоянно ощущала скрытое присутствие как Хеви, так и его помощников-соглядатаев.

Отвлекшись наконец от мыслей о Хеви и его подручных, Тея, словно только сейчас вспомнив о присутствии в ее покоях визитера, пристально, но по-прежнему молча воззрилась на Камоса. Молодой сегер замер: не так часто приходилось ему оставаться с царицей наедине. Пожалуй, и до беседы с ним она снизошла всего-то лишь третий раз в жизни – с тех пор, как его отец стал первым советником фараона. Поскольку же супруга фараона продолжала молчать, Камос, чуть осмелев, с наслаждением вдохнул нежный цветочный аромат, исходящий от ее одежд и пышного парика.

Как и все женщины дворца, Тея, следуя последней египетской моде, сбривала волосы с головы полностью. Именно поэтому в ее покоях, в специально отведенной комнате, хранилось множество изысканных париков, изготовленных из тончайшей овечьей шерсти и окрашенных в иссиня-черный цвет. И каждое утро Тея вместе со своей помощницей, в ведении которой находилась комната с париками, с предельной тщательностью подбирали, какой именно парик должен украсить сегодня прелестный царственный лик?

Царица покачала головой, словно стряхивая с себя затянувшееся оцепенение, и молодой сегер не утонул в очередной волне нежнейшего аромата духов.

– Я слышала, Камос, – заговорила наконец царица, – что ты недавно женился…

– О, да, моя госпожа, так и есть! Мою избранницу зовут Сепати. И она происходит из знатнейшего рода Ону…

– Да, да… – жестом остановила Тея молодого человека. – Я и об этом слышала. Впрочем, как и о несравненной красоте твоей Сепати…

Камос расплылся в довольной улыбке:

– Благодарю вас, моя госпожа.

– Но мне также известно, – не меняя интонации, продолжила царица, – что вплоть до недавнего времени ты посещал некий дом… Или, точнее сказать, некое увеселительное заведение, хозяйкой которого является женщина по имени Рафия…

Юноша смутился, но нашел в себе смелости признаться:

– Не стану отрицать, госпожа: я действительно навещал изредка то заведение, о котором вы упомянули, но…

И вновь Тея одним лишь взмахом руки остановила поток красноречия гостя.

– Камос, я не имею целью порицать тебя здесь за твое легкомыслие, – укоризненно произнесла она. – В конце концов, молодой мужчина вправе набираться любовного опыта там, где ему это удобно. Ответь мне лучше на такой вопрос, Камос: а это… словом, пристойно ли это заведение, чтобы обратить на него внимание?

Камос не на шутку разволновался: он никак не ожидал от царицы подобного вопроса.

– О, да, моя госпожа… Вполне… – запинаясь едва ли не на каждом слове, начал «отчитываться» юноша. – Я хотел сказать, что да… заведение вполне… пристойное. Туда даже приглашают иногда молодых… жриц из храма Хатхор… Ну, вы ведь понимаете, что я имею в виду? – молодой сегер вконец стушевался.