Немецкая мечта

На меня нахлынули воспоминания из детства, когда каждый день, ровно в двадцать один час, мои родители прилипали к экрану нашего чёрно-белого телевизора, и до меня доносился хорошо поставленный, позитивный голос ведущего, вещающего о достижениях партии и правительства. Под его бравурные речи на экране сменялись кадры: колосящаяся пшеница, корабли полей – комбайны, заводские цеха и счастливые, улыбающиеся лица людей… В последнее время всё изменилось: под встревоженные напряжённые голоса дикторов с голубого экрана на нас лился негатив – документальные кадры сталинских лагерей – символа мрачного тоталитарного прошлого, и картины настоящего – многотысячные демонстрации, перекошенные от гнева и отчаяния лица… И ощущение безграничной свободы, свободы рабов, вырвавшихся из многолетнего заточения, свободы пьяной и опасной, похожей на готовую взорваться гранату в руках ребёнка, осчастливленного своей находкой… Как будто у нас, там – всё плохо, а у них, здесь – всё хорошо: стабильность, благополучие, уверенность в завтрашнем дне… То, что мы потеряли там – похоже, мы обретаем здесь!

Заснул я в своей новой комнате совершенно счастливый и успокоенный – теперь это мой дом, я – дома…

На другой день я уже обежал весь город, благо, он небольшой. Извилистая улочка вывела меня в его старую часть, которая расположена на берегу реки Ляйне. Я побродил по старинному парку, полюбовался зданиями в средневековом стиле, в том числе Старой Ратушей, с готическими стрельчатыми окнами и огромным каменным львом возле входа, держащим в лапах герб города. На мемориальной доске я прочитал, что постройка Ратуши началась в XIV-м, а закончилась в XV-м веке. Ничего себе, древность какая! Напротив я обнаружил ещё одну городскую достопримечательность – фонтан «Девочка с гусем». Бронзовое лицо девочки лоснилось и сияло, как я узнал позже, от поцелуев, так как, по традиции, выпускники Гёттингенского университета должны поцеловать её щёчки. Ну, что ж… Возможно, через несколько лет я тоже стану выпускником этого легендарного учебного заведения и, на удачу, поцелую бронзовые щёчки девочки с гусем…

Здесь же, в старой части города, я натолкнулся на здание одного из корпусов самого университета, и сердце моё сжалось, ведь я уже почти считал себя его студентом, я был уверен, что через пару лет поступлю сюда на математику. А когда закончу – передо мною будут открыты двери всех самых престижных компаний Германии!

Набрёл я и на церковь Святого Якова, построенную в XV веке, с 70-метровой готической башней. И совсем в другом стиле предстал передо мной знаменитый дом Юнкершанке, с красным орнаментом на белых стенах… но всё равно – все эти здания, построенные в разных эпохах и разных стилях, были для меня олицетворением столь полюбившейся Германии, все были пропитаны немецким духом.

Однако я приехал в Германию не прохлаждаться, мне нужно из кожи вон вылезти, чтобы закрепиться здесь. И первым пунктом в моём плане значилось поступление в Ганноверский колледж для иностранных студентов. Чтобы поступить туда, достаточно было сдать тест на знание немецкого языка, что я с лёгкостью проделал и влился в интернациональную семью студентов колледжа. На моём курсе учились – ребята из Алжира и Марокко, две девочки из Туниса, одна – из Польши… И среди них оказался парень с Украины, Боря Захарченко. Разумеется, мы с ним сразу же подружились. Боря приехал в Германию вместе со всей своей семьёй – родителями и старшим братом. Они были евреи. На мой взгляд – так Боря больше походил на араба: чёрные кучерявые волосы, немного выпуклые глаза с желтоватыми белками, смуглое лицо и толстые, как у негра, губы. Когда он улыбался, обнажались все его тридцать два зуба. Он первый протянул мне руку и представился:

– Борис, но погоняло у меня – Макар.

– Почему?

– Я под Макаревича пою. Говорят, не отличить. Я из Черновцов.

– Марк. Из Новосибирска.

– Еврей?

– Почему еврей?

– Потому что Марк…

– Нет, не еврей, – я чуть было не добавил, «к сожалению».

– А! А мы тут по еврейской программе. Сразу получили квартиру и социал.

Я почувствовал лёгкую зависть: везёт же, ему и париться не надо – всё, он уже – гражданин Германии.

– А у меня отца сюда работать пригласили.

– Кем?

– Он у меня учёный, физик. С ним подписали контракт в DLR, – с гордостью добавил я.

– Понятно. Круто, – одобрительно улыбнулся мой новый знакомый. – Где вы остановились?

– Мы в Гёттингене.

– Ууу! – присвистнул Боря. – И что – ездить будешь?

– Да. На поезде.

– Замучаешься.

– Может быть. Но, думаю, недолго – я планирую через год в Гёттингенский университет поступать.

Какое там мученье? Здесь всё – в радость. Даже то, что вставать приходилось ни свет, ни заря и тащиться на железнодорожный вокзал, чтобы на поезде ехать в другой город на учёбу. И успевать на первую пару. Учился я шутя. Мне всё давалось легко… А Боря действительно классно играл на гитаре и, заразительно улыбаясь, пел песни Макаревича и Лозы.

Итак, одно дело сделано. Но было и второе – ещё одна мечта близилась к осуществлению – покупка машины. Я приехал в Германию не с пустыми руками – привёз деньги, которые скопил за год, откладывая стипендию. Посмотрев объявления в газетах, я с ликованием отметил, что вполне могу купить машину! Не новую, понятно, но – какие мои годы! В восемнадцать лет стать обладателем «иномарки» – это уже круто! Я – крутой, в отличие, к примеру, от отцовского сослуживца, который тридцать лет копил на «жигули»… В итоге я приобрёл десятилетний BMW. Жизнь налаживалась – дом в Гёттингене, учёба в Ганновере, и машина. Да не какой-нибудь «москвич» или «жигули» – настоящий BMW! Крутой, пафосный! Я страшно гордился собой, меня прямо распирало от гордости, счастья, какой-то безграничной эйфории… Приезжая с учёбы, я возил мамашу по магазинам. Её тоже распирало от гордости. Она даже как будто помолодела, в ней появилось чувство собственного достоинства, некоторая надменность – во взгляде, вальяжность – в движениях.

Счастье стало нормой. К нему привыкли. Оно уже не вызывало сильного сердцебиения, от него не захватывало дыхание и не выступали на глазах слёзы радости… Оно стало повседневным, будничным… Но какая же это была счастливая, радостная повседневность! Это там, в России, просыпаться не хотелось, голову от подушки оторвать было невозможно, матери приходилось чуть ли не силой стаскивать меня с кровати. А здесь я просыпался раньше всех, без будильника, вскакивал и нёсся умываться-завтракать и – вперёд, в новую, прекрасную, чудесную, удивительную жизнь! Я торопился жить! Выбегая из дома, я пробегал мимо моей машины, хлопал по капоту свою «лошадку» в 170 лошадиных сил, и – на вокзал…

Поезд вёз меня в другой город на учёбу, а я смотрел в окно, на проплывающие мимо пейзажи моей новой родины. Учёба мне нравилась, общаться с однокурсниками было весело и интересно – каждый мог рассказать массу удивительного о своей стране, а ведь эти африканские страны мне, мальчику, выросшему за железным занавесом, представлялись экзотикой…

Ганновер мне понравился гораздо больше, чем совсем уж провинциальный Гёттинген. Я влюбился в этот город сразу, как только вышел из здания железнодорожного вокзала, который уже сам по себе показался мне произведением искусства – с его огромными овальными окнами, угловыми башенками, колоннадой, тянущейся под крышей и опоясывающей это здание из красно-коричневого гранита. Позже я полюбил просто бродить по ганноверским улицам, идти, куда глаза глядят, любоваться стройными рядами зданий под красными черепичными крышами, над которыми возвышаются шпили готических соборов… Здание новой городской ратуши, застывшее над водной гладью озера Машзее, хотя и было административным, но мне показалось великолепным замком из сказки «Аленький цветочек», замком призрачным и эфемерно прекрасным, воплощением мечты и фантазии… И это казённое здание… А какими же прекрасными представлялись настоящие замки! Как, например, замок не-знаю-какого-века, ведь Ганновер – древний город, первое упоминание о нём относится в XII веку, – замок, возвышающийся на высокой, заросшей кустарником и деревцами, скале, с полукруглой крепостной стеной, высокими готическими башнями, стрельчатыми окнами… Что это – я перенёсся на машине времени в прошлое? Или попал в рыцарский роман?.. А какое впечатление произвёл на меня парк «У господских домов» – настоящий Версаль Ганновера! Тогда ещё я не был в Версале, но скажу, что знаменитый версальский парк, прославленный во многих исторических фильмах, не произвёл на меня такого впечатления. Первое впечатление – самое сильное. Всё последующее – вторично… Излюбленным местом встреч у всех жителей города, а значит, и у нас, была площадь Крёпке. Мне нравилось бывать там по вечерам и рассматривать группки немецкой молодёжи. Я впитывал в себя их речь, наблюдал, во что они одеты, какие у них манеры, я хотел стать таким же, хотел стать «своим» для них… А ещё помню, как мы с Борисом убежали с занятий и отправились в зоопарк, где в лодке сплавились по африканской реке Замбези, по берегам которой росли экзотические африканские растения, необычные цветы и деревья, в вольерах по лианам и пальмам скакали проворные обезьяны и трубили, задрав хоботы, слоны… Где я – в Германии или в замке Черномора? С тех пор Германия представляется мне чем-то вроде сказки «Тысячи и одной ночи» – нечто прекрасное и неуловимое, как мечта, готовая в любой момент растаять – Der Deutscher Traum…

Вечером мы собирались за ужином и рассказывали, как у кого прошёл день. Отец чувствовал себя на новом месте работы, как рыба в воде, с головой он погрузился в свою привычную и любимую стихию – науку. Он мог говорить только об этом: о современных разработках, каких-то учёных дискуссиях, и, конечно, рассказывал о своих новых коллегах, о коллективе. Мать наслаждалась тем, что, наконец-то, отпала необходимость вкалывать, носиться с одной работы на другую, в погоне за хлебом насущным, что можно было валяться в постели, а не вскакивать по будильнику, вдоволь гулять по магазинам и покупать то, что понравится, не изнывая от угрызений совести, что купила какую-нибудь безделушку, нанеся урон семейному бюджету. Слава Богу, голодные времена остались позади! Мамаша с упоением готовила вкуснейшие блюда. Мы пробовали то один невиданный в «совке» продукт, то другой… В выходные я с удовольствием катался на своём BMW, открывая для себя новые интересные места…

Мне запомнилось, как мы встречали новый, 1993 год… В Европе празднование Нового года не имеет такого значения, как в России. Здесь главный праздник – Рождество. А Новый год здесь – смена дат, не больше.

Помню предпраздничное оживление, радужные гирлянды, которыми украсили город, заманчиво сияющие белоснежной мишурой и разноцветными свечами витрины магазинов, фигуры оленей и Вайнахтсманов, выставленные у входа в магазинчики… Рождественские ёлки, переливающиеся огнями и увенчанные звёздами, только не красными, а-ля кремлёвскими, а рождественскими, вифлеемскими… В Европе Рождество отмечается с таким размахом, что людям предоставляются длительные, на две недели, рождественские каникулы. Мы захотели отпраздновать этот уютный семейный праздник так, как принято здесь. Дома, в столовой, мы установили маленькую ёлочку с гирляндой мелькающих огоньков, украсили её игрушками в виде сахарных пряников, пузатых Санта Клаусов, а ещё – неизменными шерстяными носочками, в которые мать заблаговременно положила мелких подарков в виде засахаренных орешков и шоколадных конфет…

В первый раз мы встречали не Новый год, мы отмечали Рождество… Мать подала на стол рождественского гуся и пирог. Решили обойтись без традиционных российских оливье и селёдки под шубой, без пельменей и торта «наполеон». Сидя за праздничным столом, поднимали тосты и пили за неведомый нам европейский праздник, и тем самым ощущали свою причастность к европейской культуре. Новый год отмечали тоже, уже «по-советски», с оливье и пельменями. Этот наш, любимый всеми советскими людьми, праздник, означал для нас всех, жителей бывшего Советского Союза, не простую смету дат, он символизировал надежду – на новую, счастливую жизнь, и – да, на светлое будущее, как ни банально это звучит. Поэтому выпили сухого вина за новый, 1993 год, и, пока пили, каждый загадывал своё, особенное, желание. У меня желание только одно – остаться здесь. За это и пил… Однако главные мечты легко не сбываются… И это нормально. На то они и главные мечты жизни, чтобы идти к ним всю жизнь, как за ускользающей синей птицей: вот она, близко, ты готов схватить её, а она – взмахнула своими ультрамариновыми крыльями – оп! и улетела – парит в небе над повседневной суетой… А ты стоишь, задрав голову… И ждёшь, когда птица счастья соизволит спуститься с небес… Так и моя мечта – остаться в Германии – улетела, как синяя птица и растаяла за горизонтом…

IV

В тот вечер ничто не предвещало беды. Я читал в своей комнате молодёжный журнал на немецком. Мамаша готовила ужин. Отец должен был с минуты на минуту явиться со службы. И он явился…

– Котик, беда! – голос отца дрожит, в нём слышатся панические нотки.

Да что там опять стряслось у этого ненормального?! Вот уж точно – человек-катастрофа – вывезли его в Германию, на работу устроили, работай – радуйся, так нет… Что там ещё?

В сердцах я швырнул в угол журнал и бросился в прихожую.

И что я увидел? Да, картина безрадостная… Отец стоит, прислонившись к дверному косяку, вода струями стекает по его одежде. Видно, на улице дождь, а он, в состоянии крайнего расстройства, даже зонт не раскрыл. Он что-то рассказывает матери, а она слушает его, приложил ладони к раскрытому рту…

– Папа, мама, ну, что там ещё стряслось?

– Беда, сын, – отец скорбно качает головой, как бы уже примирившись со всеми ударами судьбы.

– Да что случилось-то?

– Марк, пусть папа разденется. Он промок и может простудиться. Вот за ужином он всё нам и расскажет.

Родители удалились в свою спальню, откуда до меня сразу донеслись их приглушённые голоса, а я побрёл в столовую и, плюхнувшись за обеденный стол, стал ждать явления отца народу.

Вот и он, в домашних брюках и уютной фланелевой рубашке, садится рядом. Мать наливает ему суп. Он рассеянно крошит в тарелку сухари.

– Папа, что случилось? – зловеще шиплю я, потому что уже убить его готов за эти тягучие минуты ожидания.

– Отто Беккер… – бормочет отец.

– Ну, что Отто Беккер?

– Ох, сынок, беда…