Немецкая мечта

Немецкая мечта
Ольга Геннадьевна Шпакович

RED. Современная литература
Авантюрно-приключенческий роман, написанный на основе реальных событий. Действие разворачивается в Германии и охватывает период 1992–2013 годов. В романе прослеживаются судьбы эмигрантов из стран СНГ, подробно, от лица очевидца, описывается криминальная деятельность русской мафии в Германии, в деталях показывается жизнь, скрытая от общества.

Главный герой, Марк Могилевский, в возрасте 18 лет вместе с родителями выезжает из России в Германию, где его отцу, учёному, предлагают контракт в компании DLR. Марк воспринимает свой переезд из России, в которой уже начались смутные 90-е, в благополучную Европу, с энтузиазмом. Однако немецкая мечта ускользает от него. Он оказывается без документов, денег, поддержки родителей, постепенно опускается на самое дно, втягивается в криминал, знакомится с представителями русской мафии в Германии…

Какие ещё приключения и испытания пережил он в Германии, и сбылась ли его «немецкая мечта»?

Содержит нецензурную брань.

Комментарий Редакции: Как розовый рассвет вдруг становится сливовым под плотной тенью грозовой тучи, так и жизнь Марка внезапно окрашивается в сумрачные тона.

Это – не ровная лента юности, а настоящий зигзаг: кривой, ломкий и несимпатичный. Это – история о молодом человеке, чей шаг в другую сторону однажды стал роковым.

Ольга Шпакович

Немецкая мечта

© Литагент API издательство ЭКСМО

Пролог

– Я хочу, чтобы наш самолёт упал! Я хочу, чтобы наш самолёт упал! О, Господи, сделай так, чтобы наш самолёт упал! – шепчу я, как в бреду, глядя в иллюминатор. А внизу проплывают грязно-зелёные и коричневые заплаты земли, извилистой лентой тянутся реки… Наверное, мы уже летим над Россией. Видеть её не могу! Хочется закрыть иллюминатор, но руки мои скованны наручниками. Я – как птица с подрезанными крыльями. Напротив сидит толстый полицейский и дремлет. Хорошо ему – сдаст меня российской полиции, и – обратно, домой, в Германию. А я?.. Я не был в России двадцать один год. Покинул её, когда мне было восемнадцать. Итак, что я имею? Мне скоро сорок, и я вынужден заново родиться в чужой, когда-то покинутой, нелюбимой стране, потому что для Германии я – умер. Путь в Европу закрыт для меня навсегда. О, только бы упал этот проклятый самолёт! Умер – так умер. Я не хочу жить!

Однако наш самолёт не упал, а благополучно приземлился в аэропорту Шереметьево. Видно, у Бога ещё есть на меня замысел. Может, ещё сгожусь на что-нибудь…

Меня под конвоем провели в здание аэропорта, где я увидел ожидавшую меня мать. Она стояла, заложив руки в глубокие карманы серого кардигана и смотрела на меня с нехорошим прищуром. Значит, Лиля предупредила её…

I

– Пора! – говорит кто-то из родителей, и мы – отец, мать и я – выходим, нагруженные чемоданами и сумками. Я оборачиваюсь, чтобы бросить прощальный взгляд на нашу квартиру, где я родился, прожил восемнадцать лет и уже не вернусь сюда никогда! Эта двухкомнатная хрущёвка давно стала слишком тесной для меня, и я покидаю её без сожаления, напротив, с радостью и торжеством. Махонькие комнаты, мебель советского образца – типовая, безликая, некрасивая, на полу – ковровые дорожки, потёртые в нескольких местах, прихожая, в которой не повернуться… Нищета и убожество. Дверь в прежнюю жизнь захлопывается, как будто со стуком захлопывается крышка гроба, в котором похоронено прошлое, ключ со скрежетом поворачивается в замке, чтобы запереть это прошлое уже навсегда… И – вперёд, навстречу новой жизни!

Наше такси подъезжает к аэропорту Шереметьево-2, тормозит у входа… Пока отец расплачивается с водителем, я первым вылезаю из машины. Какая гнусь вокруг – серое осеннее небо, низко плывущие рваные облака, противный мелко накрапывающий дождик… Всё кругом серое: тучи, мокрый асфальт, бетонные стены аэропорта… Промозгло. Неуютно. Гадко. Оглядываюсь. Переполненные урны, мусор вокруг. Холодный ветер лениво гонит обрывки газет, клочки упаковочной бумаги, фантики, пустые пачки из-под дешёвых сигарет «Космос». А это что? Чёрт! Крыса! Поспешно семенит, волоча по мокрому асфальту тонкий хвост… Она-то откуда тут?.. Такие же серые, как крыса, также деловито снуют туда-сюда со своим скарбом граждане бывшего Советского Союза, в стареньких, ещё в застой купленных пальто и потёртых плащах, серые, словно присыпанные пылью.

– Куда ж ты прёшь, бля?! – ну вот, везде родная русская речь.

Хотя нет, не везде. Прошла группа иностранцев. Их сразу можно отличить от наших, затюканных и озлобленных россиян – рожи холёные, беспечные, пуховики добротные и яркие, не чета входящим в моду китайским ширпотребным балахонам. До меня доносятся обрывки фраз. Немецкий. Значит, вместе до Германии. Я уже довольно сносно знаю этот язык – мать постаралась. Почти год усиленных занятий под её руководством. Она у меня – профессиональная переводчица, в совершенстве владеющая немецким, а также английским и, чуть хуже, итальянским. А ещё мамаша увлекается изучением испанского и французского. Скоро и на этих языках заговорит, как на родных. Талант. Полиглот. В этом плане я – в неё. Мне тоже языки хорошо даются… Вот улетим – и эта, пока ещё чужеродная немецкая речь, будет окружать меня повсюду, станет родной.

Мать вылезает из такси, попадает сапогом в лужу. Следом выбирается отец. Длинный, нескладный, в дурацком сером пальто с протёртыми локтями. Зато он у нас – профессор. В свои сорок пять – доктор физико-математических наук. Имеет кучу всяких научных работ, от статей в разных журналах – до монографий. Он специализируется на физике плазмы. Не очень понимаю, что это такое, но на западе за это хорошо платят. В том, чем занимается отец, там нуждаются. Там это востребовано, пользуется уважением и хорошо оплачивается. Именно благодаря этому длинному, неуклюжему человеку в смешном куцем пальто, который сейчас, близоруко прищуриваясь в своих очках в толстой роговой оправе, осматривается, пока мать уже за что-то пилит его, мы и сматываемся отсюда, из этой страны, где не нужен ни отец, ни его физика плазмы, ни вся наука вообще. Впрочем, в нашей семье он тоже большим авторитетом не пользуется, ни у меня, ни у матери. Мать у меня красивая – яркая брюнетка с чуть раскосыми карими глазами и длинными, до пояса, волосами. Фигуристая, хотя и начала полнеть, когда ей за сорок перевалило. Но ещё держится. Может произвести впечатление. Кстати, и в Германию мы едем только благодаря ей. Это она сумела «пристроить» отца. Если бы не мать, с таким главой семейства, как мой папаша, мы бы с голоду померли. Одна наука в голове, практического ума никакого…

Чего она ворчит? А, ну конечно, уставился на здание аэропорта, как баран на новые ворота, а багаж кто будет доставать? Водитель такси вызывается помочь. Открывает багажник, легко подхватывает наши чемоданы, как будто они ничего не весят, лениво сносит их на тротуар и плюхает прямо в лужу.

– Эдуард, Марк, берите чемоданы, идём, – суетится мать, поднимая спортивную сумку. Эдуард – это мой отец, Марк – это я, собственной персоной.

Марк Эдуардович Могилевский, или Могила – как меня называют приятели. Мне 18 лет. Я почти такой же высокий, как отец, только более ловкий и складный – сказываются занятия спортом. Да и внешне на него похож – почти белые, волнистые волосы, голубые глаза, тонкий нос, острый подбородок. От матери – губы бантиком, совсем не мужские губы, миндалевидный разрез глаз, чёрные широкие брови и роскошные ресницы, на зависть девчонкам. Отец некрасив – мать красива, а я – похож на отца, но красив – в мать. Впрочем, внешность – это последнее, что волнует меня.

Отец неловко подхватывает два чемодана.

– Идём, сын.

– Погодите, щас, покурю, – демонстративно достаю пачку «Marlboro», закуриваю. Знаю, что родителям до сих пор неприятно то, что я курю. Ничего, пусть привыкают. Отец раздражённо машет рукой, отгоняя сигаретный дым, отворачивается. Мать зло прищуривается. Хочет что-то гадкое сказать.

– Вот именно сейчас тебе приспичило закурить! – о, ну конечно, как я и думал. – Именно сейчас, когда нам надо найти свою стойку регистрации, пройти контроль… Марк, пойми, мы вылетаем за гра-ни-цу, может случиться всякая неожиданность, лучше поторопиться.

– Вот сейчас докурю – и пойдём, – выпускаю длинную струю дыма, смотрю на мать, также недобро щурясь.

Мамаша ждёт, переминаясь с ноги на ногу, тяжёлая спортивная сумка оттягивает ей руку.

Бросаю окурок в урну, закидываю за спину рюкзак, подхватываю два чемодана.

– Всё. Вот теперь идём.

Прежде, чем войти в здание международного аэропорта, оглядываюсь: серое небо, переполненная урна, мусор, лужи, серые люди, снующие, как крысы… Ненавижу эту серость! Я смачно плюю на восток.

– Клянусь, что не вернусь сюда ни-ко-гда! Счастливо оставаться! Leben Sie wohl!

II

Мамаша зря волновалась – мы всё успели, и у нас даже осталось немного времени побродить в зоне Duty Free. Да уж… Для меня с детства жизнь в России ассоциировалась с голодом. Когда я был совсем маленький – исчез шоколад. Помню, когда мы приехали из нашего Новосибирского Академгородка в Москву, мне тогда исполнилось лет десять, и я увидел настоящий шоколад, в заманчивых разноцветных обёртках, лежащий на прилавках в свободном доступе, я завопил в состоянии страшного возбуждения:

– Мама! Посмотри! Шо-ко-лад-ки! И их можно просто так взять – и купить!

На нас стали оборачиваться. Но я ничего не видел, кроме вожделенного шоколада. Мамаше было неудобно, она смущённо озиралась и старалась оттащить меня от прилавка, повторяя:

– Ты что – дикий?

Сейчас уже неважно – купила она мне тогда шоколадку или нет, мой эмоциональный шок от того, что где-то есть, а у нас, бедных, нет, остался навсегда. Возможно, с тех пор и пошло вот это «совковое» ощущение собственной неполноценности… Я помню, как мы с мамашей стояли в длинных очередях за какими-то продуктами питания, и она виновато повторяла в ответ на мои жалобы:

– Ну, что же, сыночка, надо постоять: видишь – в кои-то веки «выкинули», когда ещё это можно будет купить…

Слово-то какое – «выкинули». Как будто кто-то, от собственного переизбытка, кинул собаке кость – на, получай, пока я добрый…

Я помню, что ничего нельзя было «достать». Тоже словечко показательное. Всё, что человек хочет иметь, и что может иметь, не прикладывая особых усилий, как это происходит во всех нормальных странах, у нас надо было «доставать», то есть прикладывать усилия, совершать чудеса изобретательности, искать нужные «связи»… Связи! Для того, чтобы «достать» джинсы, магнитофон или комнатную мебель, нужны были связи… У нас, видимо, «связей» не было, поэтому в нашей двухкомнатной хрущёвкае в Новосибирском Академгородке стояла типовая мебель, такая, какую можно встретить в любой среднестатистической квартире – бийская «стенка», диван-кровать и два кресла с продавленными сидениями, а ещё цветной телевизор «Рубин», на который ушла в своё время зарплата отца за целый месяц. Перед тем, как рухнул «совок», невозможно было «достать» даже самое необходимое, например, предметы гигиены, зубную пасту, щётку, мыло, то есть то, что составляет элементарные потребности человека. Помню длинные хвосты очередей, состоящих из озлобленных, растерянных людей с ожесточёнными лицами, на которых, однако, лежала печать рабской покорности. Чему? Обстоятельствам? Такой жалкой жизни?.. А потом настал реальный голод. Отцовской зарплаты не хватало даже на самое необходимое. Питались одной сплошной капустой – квашеной, тушёной, сырой… До сих пор её ненавижу. И в то же время появились первые метастазы невиданного пока ещё капитализма в виде коммерческих киосков или попросту «комков». Там, в этих «комках», вперемешку продавались – китайские джинсы, женские кофточки со стразами, синтетические кексы и – шоколад. Только стоил этот шоколад, как и всё остальное, столько, что я, втянув голову в плечи, пробегал мимо, чтобы дома поужинать надоевшей капустой.

А тут, в международном аэропорту, на островке западной жизни, такой неведомой и заманчивой, на блестящих прилавках, выложены пакетики с заморской едой, выставлены бутылки с элитным алкоголем, разным, а не вездесущим спиртом «Absolut», благоухают духи в розовых и янтарных флакончиках… Мы прошлись мимо этих рядов, облизываясь, так как валюты у нас тогда не было, а потом нас пригласили на посадку.

Я поднимался по трапу с дрожащими коленками. Мне всё казалось, что кто-то остановит меня, задержит, запретит, помешает улететь! Но, разумеется, никто не остановил… Судьба! Das Schicksal… Я отвернулся. Взгляд мой обратился к самолёту, чрево которого поглощало пассажиров: белый самолёт с крупными чёрными буквами «Lufthansa», синим, как небо, хвостом, и на фоне этой синевы – жёлтое солнце, а в нём – силуэт птицы, взмывающей в небо… На миг подумал, что и я, подобно птице, сейчас полечу ввысь, к новой жизни… Я бегло взбежал по трапу, который для меня был в этот момент той самой Stairway to Heaven – «лестницей в небеса»… Шаг – и с трапа, стоящего на русской земле, я перешагнул на территорию немецкого государства, которое для меня ассоциировалось с салоном самолёта авиакомпании «Lufthansa», переступил черту, отделяющую Россию от Германии, отрезающую старую, никчёмную жизнь от новой, неведомой, но безусловно прекрасной жизни, которая ждёт меня в будущем.

– Котик, ты уверена, что мы поступаем правильно? – раздался сзади меня истеричный шёпот отца.

– Разумеется! – сказала, как отрезала, мамаша.

– Ох, что будет, что будет… – разохался отец, протискиваясь между рядами со своими чемоданами. Всё страдает от того, что уволился из своего родного института, где он проработал всю жизнь.

Но вот наши места. Сели. Пристегнули ремни. Я с любопытством осмотрелся. Салон новенький, всё стерильно чистое, аж хрустит. Пассажиры рассаживаются по своим местам. Все в возбуждённом настроении, как это всегда бывает перед дальней дорогой.

Самолёт разбежался, оторвался от земли и, покачиваясь, стал подниматься в небо. Неужели моя мечта сбылась?!