Привычное проклятие

Всхлипнув, женщина сорвала с шеи оберег и повесила на ветку дерева.

От корней поползли вверх полосы тумана, окутали ствол и ветви.

Когда марево рассеялось, возле ствола недвижно стоял юноша с тонкими чертами лица и кротким, мудрым взглядом старца. Он держал секиру, рукоять которой была покрыта мелкими тонкими веточками.

Ульфейя не бросилась к возлюбленному. Наоборот, сделала движение, словно хотела спрятаться за широкое плечо своего спутника, – таким изменившимся предстал перед ней Хашуэри.

Юноша тоже не ринулся обнимать любимую. Он поднял руку, взглянул на ладонь, словно видел ее впервые. Сорвал с зазеленевшего топорища ржавый кусок железа и отшвырнул прочь – так узник отбрасывает опостылевшие кандалы, в кровь натершие запястья.

Тут же мгновенное отвращение исчезло с лица Хашуэри, и со спокойной, ясной улыбкой он обернулся к Ульфейе.

* * *

– Мне ко многому придется привыкать заново. – Хашуэри задумчиво покачивал в руке наполовину опустевший кубок. – До сих пор не могу забыть ощущение, когда сквозь тебя струится древесный сок. Не как кровь в жилах, а… нет, не могу объяснить.

Они сидели за столом, врытым в землю у крыльца. Почему-то не хотелось идти в дом. Ясная холодная ночь светлела, становилась легкой и прозрачной. Облака разошлись, и невесомая луна парила в небесах, словно сорвавшийся с неведомой ветви серебристый лист.

Мужчины пили вино вдвоем. Ульфейя, которая стойко держалась весь путь до постоялого двора (кстати, путь легкий и быстрый), при виде ограды – вот она, безопасность! – навзрыд расплакалась. Дагерта чуть ли не силой влила ей в рот успокоительный отвар и увела в комнату, где измученная женщина сразу уснула.

Хозяйка сновала между столом и кухней, выставляя перед возвратившимся супругом и спасенным Сыном Клана все, что можно быстро состряпать в такую рань. Она не улыбалась. Хотя муж и набросил на плечи новый плащ, Дагерта не могла забыть его изодранную спину. Кринаш сказал: «Ерунда, царапины!» Но жену он не убедил. Ей больше всего хотелось, чтобы пирушка поскорее закончилась и можно было промыть эти самые «ерунда, царапины» целебным настоем.

– Я очень благодарен тебе и Ульфейе, – негромко говорил тем временем Сын Клана. – Даже не знаю, как выразить мою…

– Да просто, – подсказал Кринаш, во хмелю растерявший почтительность. – Буду премного доволен, если мне заплатят за плащ и куртку. Хорошая была, из буйволовой кожи.

– Куртка? – не сразу понял Хашуэри. – Да, конечно, конечно! Боюсь, я отвык думать о житейских мелочах, пока здесь произрастал. Зато многому и научился у деревьев: терпению, уменью жить неспешно и спокойно. А магия… думаю, моя сила возросла. И волшебным посохом я обзавелся. – Он с улыбкой погладил прислоненную к столу рукоять секиры в мелких веточках.

– А листья не завяли! – с опаской покосился на колдовскую штуковину Кринаш.

– И не завянут, я уверен. Может, к зиме пожелтеют и упадут, но по весне веточки зазеленеют снова. Это чары, которые посох впитал из земли. Ах, какие у вас удивительные места! Повсюду дремлет магия, древняя, как мир!

– Что дремлет, так это ладно, пусть бы до конца дней дремала. Вот как она перестает дрыхнуть – ох, весело всем приходится! А еще поблизости прохудилась Грань Миров. Лезут к нам такие чудища, что во сне увидишь – подушкой не отмашешься!

– Вроде тех, что напали на вас с Ульфейей?

– И похуже есть. Заходил летом Подгорный Охотник. Сказал: в лесу появились ящеры.

– Это что-то вроде драконов?

– Того Охотника послушать, так выходит, что опасней. Потому что умные, вроде людей, даже разговаривают. Есть у них сильные колдуны, могут перекинуться в кого угодно, даже в человека. Будет такой ящерок с тобой разговаривать, а ты и не поймешь, что это Подгорная Тварь.

– Да правда ли это? Ты сам видел этих ящеров?

– Врать не буду, не приходилось. И век бы их не видеть! Зато залетали на двор такие… с крыльями, со щупальцами…

– Интересно бы здесь пожить, осмотреться… Но надо спешить домой. У меня дочь до сих пор без имени.

– Ну, ясно-понятно! А уж родня-то как обрадуется! Не просто сын отыскался – чародей вернулся в Клан. Госпожа говорила – охранные чары…

– Да. Еще чувствую чужую магию, даже слабые следы. Это могут многие Дети Клана, но у меня это с детства. Поведу, бывало, вот так ладонями… – Хашуэри вытянул руки перед собой и легко развел в стороны, словно раздвигая высокую траву. Вдруг лицо его утратило беспечность. – Ладонями… Хозяин, а ты знаешь, что на твой двор наложено проклятие?

Ответом было ошарашенное молчание.

– Старое, – рассуждал вслух Хашуэри. – Цепкое. Долго набиралось силы, как зерно, что в земле ждет своего срока, а потом прорастает. Это стряслось года три назад… нет, пять!

– Пять? – призадумался Кринаш. – Это я только-только женился, рабов еще не купил. Кто ж мне так удружить мог? – Он замолк, припоминая, а затем ухмыльнулся. – Ох, не иначе как Гульда порезвилась!

– Гульда?

– Есть такая старая чума. То ли вправду ведьма, то ли просто ищет, чем у дураков поживиться. Где живет – неизвестно. Шляется от деревни к деревне. То пропадет надолго, то вдруг опять ее демоны принесут. И не просит милостыню, а требует, нахально так!

– Странное имя. Какой отец назовет так свою дочь – Дерзкая Речь?

– Во-во, и я думаю, что кличка. И Семейства своего не называет. Мужики ее боятся, как лесного пожара. А меня не запугаешь бабьими угрозами. Нужно тебе что, так попроси учтиво, а не грози, что порчу наведешь! Да и не похожа на нищенку: сама толстая, одежа добротная. Слово за слово – поругались мы… ух, сильна лаяться! Не сдержался, пихнул ее, да сил не рассчитал. Мы на берегу стояли, она в реку и плюхнулась. Выбралась – да как пошла честить меня и все мое хозяйство! Я – за палку. Она заткнулась и убралась.

– Зря смеешься, хозяин. Эти деревенские ведьмы – как старые лисы: много уловок знают. Толковые служанки Хозяйки Зла. Припомни-ка: что она говорила?

Когда-то Кринаш не придал значения угрозам старухи. Но сейчас встревоженно нахмурился, припоминая. Перед глазами встало круглое обрюзгшее лицо, обрамленное седыми патлами. Рот оскалился в злой ухмылке, которая выглядела жутковато: у Гульды не было верхних зубов, кроме двух, которые напоминали клыки вампира.

– Все не упомню. Кричала: «Чтоб у твоего порога сошлись все дороги – и по каждой прикатила неурядица! Чтоб вся твоя жизнь – вбок, да вкривь, да наперекор да под откос!» И еще: «Чтоб на твой двор ворохом валились чужие невзгоды, а ты б замаялся их перебирать!» Вот дура, а? Оно мне надо – в чужие дела лезть!

– Сегодня же влез!

– Ну, сегодня… это ж другое!

Оба замолчали, призадумались. Помрачневшая Дагерта села на крыльцо. Разговор этот ей совсем не нравился.

Постоялый двор просыпался. Чумазая Недотепка с деревянным ведром поплелась к Тагизарне по воду. Из пристройки показались Верзила и Молчун и, не дожидаясь, пока их накормят, принялись изображать бурную деятельность. Верзила, подхватив топор, начал сноровисто колоть дрова. Молчун скрылся в козьем загончике, который Дагерта гордо именовала хлевом. Оба разом поняли: у хозяйки не то настроение, чтобы торопить ее с завтраком и вообще соваться ей под руку.

– Еще вот что говорила, – вспомнил Кринаш. – «Чтоб у тебя три гостьи загостились: Суматоха, Сумятица да Неразбериха!»

– Лучше бы тебе со старухой помириться.

– А мы помирились. Она с тех пор много раз заходила: ворчит, ругается, еды требует и норовит стянуть, что плохо лежит… Нет, где уж Гульде проклятия накладывать! Навидался я таких, пока по свету бродил. Бабы как бабы, только хитрей да ленивее других, работать не хотят… Видать, гостил у меня маг, а я ему чем-то не угодил.

– А господин может снять проклятие? – Дагерта была так расстроена, что осмелилась вмешаться в беседу мужа с Сыном Клана.

– Нет, хозяюшка, этого не умею. Хочешь – заговорю ограду, чтоб ни твари из-за Грани, ни здешние колдовские существа не смели войти во двор без позволения твоего мужа? Ни из-под земли, ни с неба…

Дагерта выразительно закивала. Кринаш с интересом поднял голову.

Хашуэри поднял свой зеленеющий посох. Лицо стало отрешенным, взор застыл на чем-то, недоступном глазам обычных людей.

Узкие полосы золотистого света скользнули по земле вдоль ограды, зазмеились, заструились все дальше и дальше – и вдруг над подворьем встал, чуть колыхаясь, купол света. Он не слепил глаза, он был легким и прозрачным, его нежные переливы ласкали, как прикосновение материнской руки, сулили защиту и покой.

Из окон в изумлении глядели проснувшиеся гости.

Верзила, выронив топор, запрокинул голову в небо.