Если проткнуть глобус. Том 1

Непонятно, почему они считают, что стирать одеяла легче, чем пододеяльники, но именно таким образом это практикуется в частных домах, по каким-то причинам это кажется им гигиеничнее. Одеяло у меня белое с голубыми волнами. Мягкое, уютное, но тоже мятое какое-то. Вроде даже с запашком. Пытаюсь убедить себя, что это мерещится, «не могут они дойти до такого безобразия» — грязное белье гостям оставлять. На всякий случай выползаю из постельки, заглядываю в хоромы Пятачка и озабоченно втягиваю в свои сомнения друга:

– Люда! Слушай, у тебя как с бельем? Свежее?

– Так вроде нормально, – Пятачок явно не напрягся по этому поводу.

– А у меня чего-то не то. По-моему, забыли сменить. Дай твое посмотреть.

Мы вскрываем Людмилину постель с коралловыми простынями. Нет, мне тоже не нравится.

– И у тебя забыли, – делаю вывод я.

— Да? Думаешь?.. – мой друг, похоже, об этом не догадывался, но я ему открыла глаза.

– Да! – преисполненная решимостью бороться с разгильдяйством я грожу: – Вот придет Джефф, все спрошу, и скажу – пусть меняют.

Наш юный друг, однако, как почувствовав, домой сегодня еще не возвращался, видимо по молодому делу просто загулял. Потому как завтра выходной. И что он, дурак, что ли?

Тогда решив оставить выяснение до утра, я говорю:

— Спокойной ночи, приятных снов!

— Спокойной ночи!

— Но если все поменяют, то остаемся.

— Само собой.

Вспомнив канкунский опыт, и что в Мексике, «где бы вы не спали, даже в приличном отеле за приличные деньги, все равно будет шумно или очень шумно» я вновь проверяю обе двери на предмет плотности закрытия. Затем подстилаю свой флисовый плед под общее одеяло вместо пододеяльника, а голубенький застиранный палантин вместо простыни и немного поерзав, прекращаю принюхиваться, решав, что одну ночь как-нибудь перетерплю. И начинаю основательно знакомиться с очень удобной, не очень чистой кроватью, которая, не смотря на мою некоторую брезгливость, вполне дружелюбно принимает меня в свои объятия.

Немного понаслаждавшись полусонным расслаблением от принятия горизонтального положения, я предполагаю, что надо немного почитать что-нибудь наше, эзотерическое. При тускловатом свете настольной лампы хватает меня минуты на три, после чего морфей начинает недвусмысленно заявлять свои права, путая буквы и накладывая строчки.

Спать, спать. Я сладко потягиваюсь, одновременно замечая свое шевеление в черном боковом зеркале. Темное отраженное пространство комнаты за стеклом мерцает глубиной и немного пугает. Мне неуютно смотреть туда. Повинуясь неожиданному импульсу, вскакиваю и быстро набрасываю на зеркало свой огромный тонкой шерсти платок, с черными кистями по краям, вытащенный на всякий случай вместе с пледиком про запас для перестилки постели.

– Вот совсем другое дело, – удовлетворенно думаю я, – Зачем мне виртуальное помещение.

И, вырубив свет, утрамбовываюсь в мягком нутре матраса. Сон приходит моментально. Правда, как оказывается, на несколько минут.

Через очень короткое время я очухиваюсь, почувствовав легкую вибрацию, как будто слабые потоки электричества начинают проходить через меня. Не очень приятное ощущение. Ерзаю, морщусь, потираю руки и виски, напрягаю-расслабляю мыщцы. Вроде подотпустило. Хрень какая-то.

Поскольку после марш-бросковая усталость была приличной, я все равно решаю усиленно спать дальше – мало ли чего с устатку покажется, и намереваюсь проснуться утром в здравии и отдохнувшей.

Выныриваю из сна я примерно через час. От сильной дрожи. Меня тупо трясет. Твою мать! Это что такое?

Ночь, кажется, имеет намерение превратиться в кошмар наяву, причину которого я понять пока не в состоянии. Нормальное сознание, ничего не болит, но по телу идут вибрации. Их отчетливо видно по трясущимся пальцам рук, когда я смотрю время на телефоне.

Причем спросонья кажется, что эти ночные спазмы разной интенсивности, и они то сжимают, то перекатываются, то отпускают. Будто кто-то меня к разнополярному источнику подключил и балуется, сволочь, над пленным русским, пропуская электрический ток. Чего выпытать-то хотят? Где партизаны? Так я не скажу.

Пытаюсь идентифицировать состояние: ощущение крайне противное, будто твое тело испугано, и ты не можешь с этим совладать.

«Психопатический приступ? Или посторонняя сила оказывает воздействие, – пытаюсь здраво рассуждать я, – Нет… какая здесь может быть посторонняя сила, чушь. Это просто перенапряжение. Спи, завтра елка! К утру все пройдет.»

Усилием воли я заставляю себя закрыть глаза и продолжать спать, назло всем немцам, потому что спать хочу реально. И у меня получается, я втягиваюсь в забытье.

Кошмар возвращается, но теперь я уже не могу проснуться. Я и сплю, и не сплю. Смутно улавливается шуршание теней, доносится глухой разговор с обрывками быстрых фраз, какие-то возгласы и вскрик. Концентрация тревоги в воздухе мизерного пространства нарастает с бешеной скоростью. Трясущееся состояние усиливается, и кажется, начинает сводить с ума. Что это?

Дыхание становится рваным, изнутри и снаружи хлещет метание, метание меня, метание электрического жужжания прямо над моей тушкой, корчащейся в судорогах на кровати. Мне кажется, я вижу себя сверху. Смертельный ужас накрывает все тело и с дикой неумолимостью внедряется в каждую клетку. Я хочу убежать и не могу, я цепляюсь обеими руками за край кровати, хочу сбросить одеяло, чтобы уползти, но бордовый ужас настигает меня и втягивает обратно за ноги. Кажется, я беззвучно кричу, не слушаются руки, я ничего не могу сделать, потому что панический страх перед надвигающимся ужасом, заливший грудь и живот, съел мои силы, я медленно лечу куда-то вниз и знаю, что липкая тень сейчас меня сожрет.

Тонкий вопль последнего усилия выходит из меня, и, ухватившись за него, я остатками воли успеваю «зацепить» здравую мысль, что все-таки это сон, пусть реальный, но сон! И не пошли бы все эти кошмары подальше! Я вспоминаю, что просто нужно дать команду, чтоб это прекратилось, громко послать все на мороз или к монаху.

Собравшись с силой, я, разъярившись на себя и на этих, непонятно кого, кто нагло влез в мою долгожданную ночь, оглушительным, как мне кажется, голосом кричу: «Убирайтесь вон! Да сколько-можно-то! Вон!». На самом деле мой отчаянный вопль был едва слышным свистящим хрипом, вырвавшимся из горла, но он меня умудряется реально разбудить, чем дает возможность вырваться из лап морока, и несмотря на то, что трясучка не прекращается, оторваться от ложа, рвануть дверь и вывалиться, не разбирая дороги, с одеялом на серые плитки холла.

Наверно, около пяти. Еще не рассвело. Еще потряхивает.

«Ни хрена себе, это ж сколько я в плену была? Чего делать будем?» – спрашиваю я возвращающегося, ура, сознания.

Помоечный с пятнами на обивке диван, тот что под окном справа, и который был побольше, чем слева, и на который днем не особо тянуло садиться, сейчас кажется мне оазисом, обещающем защиту и спасение измученному и перепуганному путнику. Степень его пригодности неизмеримо возрастает в моих глазах по сравнению с предыдущими сутками, особенно если постелить сначала пледик, а потом, завернувшись в одеяло, пусть полусидя, но спать. Такой мягкий и вместительный.

Вот ведь интересный момент. Трясучка была обратно пропорциональна расстоянию от комнаты. Чем дальше от комнаты отходишь, тем ее амплитуда сужается.

«Это хорошо, – думаю я, засыпая, – Надеюсь, что не кажется».

Утром, проснувшись, чувствую себя почти совсем нормально. Вспоминаю ночную круговерть: «Мама, что это было?»

Правда остатки паники пытаются помешать сосредоточиться на придумывании здравой причины ночных приключений, но не сильно. Поэтому я настороженно, но иду в комнату, типа, за телефоном, а на самом деле смотреть в глаза действительности.

С опаской, что сейчас опять «начнется», я просачиваюсь в комнату. Никакой действительности не наблюдаю, только утренний свет из холла освещает перевернутую вдрызг постель и валяющийся на тумбочке, похоже, автоматически сдернутый мною перед бегством Павлово-Посадский темный платок. Трясучка не начинается, в обморок со страху не заваливаюсь… Тогда я решаю, что пока надо умыться и обрадовать утренней встречей горшок.

Потопав через Людмилину комнату в туалет, я аж притормаживаю, обнаружив друга под грудой одеял, увенчанных поверх ее собственной теплой курткой, с головой, завязанной шарфом, в общем, напоминающего бегемотика в берлоге. Несчастная уже не спит, и, по-видимому, делает безуспешные попытки определить, где она, кто она и сколько времени.

На мой изумленный: «Ты как?» – она не отвечает, а помотав головой в попытке освободиться от шарфа, вытаскивает из ушей беруши.

– Чего? Доброе утро.

– Ты как, говорю? Привет! – переспрашиваю я, хотя в общем, все понятно и так.

Люда, для полного впечатления добавляет, что помимо редкого «поморозника», который посреди ночи заставил собрать на себя все что было под рукой, с пяти утра автомашины, включая мусорные грузовики, с наглой ухмылкой психологического превосходства упорно дефилировали аккурат через ее спальню, иногда сигналя, чтобы уж точно со страху заставить написать в постель.

После того, как мы немного приходим в себя и, совершенно нормально с аппетитом завтракаем, заправляясь кофейком с кукурузными лепешками в дивной столовой, залитой утренним солнечным светом, мы вполне ужу здраво решаем, что пока убегать не будем. Посмотрим-потерпим еще одну ночь. Вроде обещали потепление.

Мои кошмары мы объясняем приступом клаустрофобии на фоне усталости, порекомендовав мне не закрывать дверь в холл.

«Еще, – деловито решаем мы, – Для профилактики ночных кошмаров сменим белье и зажжем свечки».

Кто его знает. Вдруг поможет. Уезжать так быстро отсюда все равно не хочется. Почему-то.

Когда мы начинаем собираться на первую вылазку в гигантский мегаполис, то, наконец, имеем счастье пересечься с отоспавшимся к десяти утра Джеффом, у которого я тут же радостно вопрошаю про свежесть постельного белья, недвусмысленно озвучив с помощью переводчика Людмилы сомнения, что я у него «первая». О ночном происшествии отчего- то не упоминаю совсем, как рот заклеили. Скотчем.

Наш юный хозяин крайне удивлен, что мы посчитали постельные принадлежности не свежими, «такого быть не может», но активно спорить не намерен, выражает сочувствие, что доставил неудобства и, заметив подлинное страдание в наших лицах, обещает, что вечером придут мама и тетя, сестры и няньки, которые в тот же миг нам отмоют квартиру и заменят все что можно на кроватях.