Богдан Хмельницкий

Выговский поспешно вышел за послом.

– Пан Маховский, – сказал он ему вполголоса, – проиграет, если уедет теперь.

Маховский уже садился в повозку, но, увидав гетманского писаря, остановился.

– Если пан Выговский окажет мне помощь, то я ручаюсь ему за особую королевскую милость.

Выговский вернулся в гетманский шатер.

– Пан гетман поступает неблагоразумно, – шептал он наклонясь к захмелевшему Богдану, – можно дать обещание послу, а затем его не исполнить.

– Не твое дело! – грозно крикнул Хмельницкий. – Знай свою чернильницу и не суйся с советами, когда их не спрашивают.

– Я говорю на пользу пана гетмана! – настаивал шляхтич вспыхнув.

– А я тебе говорю, что ты там стакнулся с этим поляком и хочешь меня поддеть.

– Пан гетман всегда может обидеть своего верного слугу, – проговорил Выговский, принимая смиренный вид.

– Не лезь, когда не спрашивают, – резко оборвал его гетман. – Ступай прочь!

По расстроенному виду его Маховский сразу понял, что дело проиграно.

– Нет надежды? – спросил посол.

– Подождите еще! – отвечал писарь. – У него всегда так: сперва прогонит, а потом пришлет за мной и согласится. Прошу пана в мою палатку. Действительно, не прошло и часа, как Выговского потребовали к гетману. Долго они совещались. Наконец, писарь вернулся.

– Ну, что? – спросил Маховский.

– Хмельницкого-то я убедил, – отвечал писарь, – он со своей стороны согласен; но с полковниками не так легко сговориться; они твердят, что чернь взбунтуется, что татары нас не послушают и нас же будут грабить. Не лучше ли пана гетмана пригласить в польский лагерь! – заметил Выговский. –Там с ним легче сговориться, а тут всякое решение тотчас же дойдет до черни и может нам дорого обойтись.

– Так пойдемте к пану гетману, – сказал Маховский.

Они вошли в гетманский шатер.

– А, пан посол еще не уехал? – весело проговорил Хмельницкий.

– Прошу пана гетмана, – низко кланяясь, сказал Маховский, – пожаловать в наш обоз.

– Что скажешь, пан писарь, – обратился к Выговскому Хмельницкий, –ехать мне в гости к панам?

– Полагаю, что пан гетман хорошо сделает, если примет приглашение, –отвечал писарь.

– Не бывать этому! – крикнул Джеджалык, стукнув кулаком по столу. –Что вьешься, как змея, около гетмана?

– Не пустим мы батька! – заговорили бывшие в ставке полковники. –Только не хватало, чтобы и он остался в польском лагере.

– Старшины будут договариваться в польском лагере, – возразил Богун. – А как мы поладим с чернью?

– Довольно мы натерпелись под Берестечком, – добавил Довгун. – Пусть паны комисары приезжают к нам. – Что дело, то дело! – подтвердил Хмельницкий. – Пусть паны назначат комисаров, а я передвину свое войско в Белую церковь, там в замке и договоримся.

– Пан гетман всегда найдет благоразумный исход! – проговорил Выговский. – Ничего лучшего нельзя и придумать: в Белой церкви паны будут вполне безопасны от черни.

Маховский нетерпеливо передернул плечами.

– Это недоверие! – сказал он. – Его величество дарует мир, а паны полковники не хотят отпустить своего гетмана на несколько часов в наш лагерь. Это оскорбительно для чести его величества.

– На коленях умоляю принять эти условия! – сказал Выговский, опускаясь на одно колено перед послом и незаметно делая ему знаки глазами. – Невозможно вести переговоры на глазах у черни и у татар. Клянусь, что паны будут безопасны!

Маховский уехал, а Хмельницкий перевел лагерь под Белую Церковь.

– Пан Кисель, я к вам с поклоном, – говорил Потоцкий старику-воеводе, пригласив его в свою палатку, – не откажите опять ехать комисаром к этому вздорному казаку; быть может, на этот раз вам удастся склонить его на наши предложения.

– С удовольствием, пан гетман! – отвечал Кисель. – Только пусть пан гетман мне самому позволит выбрать остальных сотоварищей.

– Пан воевода может выбрать, кого ему угодно. Я вперед одобряю его выбор. Два полка проводят пана до Белой Церкви, пятьсот отборных драгун останутся при пане воеводе в качестве почетной стражи.

Пан Кисель выбрал троих товарищей и отправился в лагерь Тамерлана, как все еще называл Хмельницкого.

Только что они отпустили провожавшие их полки и остались с почетной стражей, толпа казаков и татар окружила их. Возы и арбы так плотно сдавили их экипажи, что они не могли сдвинуться с места.

– Долой ляхов! – кричала толпа. – Отнять у них коней! В петлю их! В воду их, в воду их! – кричали разъяренные хлопы, со свистом толпясь около них.

– Пан воевода, конец наш пришел! – в страхе шептали другие паны.

– Ничего, не беспокойтесь! – отвечал Кисель, – я тотчас укрощу их.

Он высунул голову из экипажа и проговорил самым мягким голосом:

– О чем вы шумите, друзья мои? Мы не ляхи, я русский, у меня такие же русские кости, как у вас.

– Кости-то у тебя русские, да мясом-то обросли ляшским, – отвечали ему из толпы. – Да что с ними толковать, вздернуть их на дерево!

Несколько своевольных рук уже потянулись к экипажу, другие бросились отпрягать коней, драгун совсем оттерли, они ничего не могли сделать… Вдруг отворились ворота замка и гетман в сопровождении писаря и полковников поспешно поскакал навстречу почетных гостей.

– Не сметь трогать послов! – грозно закричал гетман.

Толпа сразу отхлынула; казаки быстро окружили экипаж, торопя возницу въезжать в замок.

– Паны комисары не поставят нам это в вину, – извинялся Хмельницкий. В толпе, бежавшей за экипажем, слышались грозные крики: "Гетман с ляхами братается! Гей, пане гетмане, не доброе ты дело затеял!”

Как раз в это время в ворота замка въезжали возы со съестными припасами.

– Смотрите, смотрите! – крикнул один казак, – это мы будем ляхам подати платить…

Но он не успел докончить своей остроты, Богун саблей разрубил ему голову.

Энергичный поступок полковника немного образумил чернь, толпа отхлынула, и паны комисары благополучно въехали в ворота замка.