Богдан Хмельницкий

Выговский тогда прочел заранее заготовленные условия союза с Москвой. Условия эти были очень выгодны: казакам предоставлялось собственное управление, право самим чинить суд и создавать законы, избирать гетманов и чиновников, увеличить регистровое войско до шестидесяти тысяч и получать жалованье из местных доходов. Взамен этого они обещали платить царю дань и помогать ему во всех его войнах; царь же обязался окончательно освободить их от панского гнета.

Такие условия понравились казакам, и те, кто недовольны были союзом с Московией, должны были замолчать среди всеобщих одобрительных криков.

По обычаю, послы выждали, чтобы народ затих. Торжественно вошли они на возвышение. Бутурлин отвесил низкий поклон гетману и войсковому старшине и громко проговорил:

– Его царское величество, великий царь и государь всея Руси Алексей Михайлович повелел мне, нижайшему слуге своему, узнать о здоровье твоей гетманской милости.

– Нижайше благодарим его царское величество! Мы находимся в добром здравии и его величеству самодержавнейшему государю того же желаем.

Затем боярин немного приосанился, откашлялся и начал ровным, спокойным голосом свою речь. Несмотря на то, что он не волновался и не возвышал голоса, слова его так и просились в душу. Он умел говорить ясно, доказательно, так убедительно, что даже самовольная казацкая громада притихла и слушала его без возражений, вполне с ним соглашаясь. Сперва он изложил все беды, притерпенные Украиной, напомнил, как польский король присягал блюсти вольности казацкие, а затем не сдержал присяги, отдал казаков в полную власть панам. Такой король, изменивший своему слову, не мог быть их государем. Он намекнул, что царь московский оттого только сжалился над казаками, гонимыми за веру, что они сами много раз просили его о помощи. Он готов принять их под свою высокую руку, помогать им против разорителей веры православной, защищать и оборонять их от всяких недругов; они же должны служить ему, желать добра и надеяться на его милость.

Боярин кончил и народ стал расходиться. Между расходившимися много было недовольных, угрюмых лиц, особенно между стариками.

– Из одной неволи в другую попали! – шептали они и смотрели злобно на гетмана и послов, садившихся в кареты, чтобы ехать в собор, для принесения присяги на верность.

– Что лях, что москаль, прозвище иное, а ярмо все одно!

На паперти собора стояло все духовенство с клирами всех церквей, с соборным протоиреем Григорием во главе. Рядом с ними поместилось московское духовенство, прибывшее с послами. Лица переяславльского духовенства были сумрачны; им не хотелось идти под власть московского царя и зависеть от московского патриарха.

Духовенство встретило гетмана и послов с духовными песнями и каждением, а казанский архимадрит Прохор взял чиновную книгу, чтобы приводить всех к присяге.

Хмельницкий дал знак остановиться, подошел к Бутурлину и сказал:

– Вам, панам послам, сперва следует присягнуть от имени царского величества, что он не нарушит наших прав!

Боярин приосанился и спокойно отвечал:

– У нас того обычая нет; подданные должны присягать своему государю. Тебе, гетман, и говорить об этом непристойно. Вы должны давать веру тому, под чью высокую руку поступаете.

– Прошу ясновельможного боярина обождать, – сказал тогда Богдан. – Я пойду переговорю с полковниками.

– Гетман ушел. Прошло больше часу. Боярин стоял в соборе и терпеливо ждал. Наконец, вместо гетмана, явился Тетеря с другим полковником.

– Непременно надо вам присягнуть, – говорили они, – без этого нельзя присягать и гетману.

– Неприлично великому государю присягать своим подданным, – настаивал посол, – чего вы боитесь? Государь не обманет вас.

– Польские короли всегда присягали нам, – говорил Тетеря.

– Это короли неверные и не самодержцы, – возражали послы, – что пользы, что они присягали, когда не держали своей присяги; а государево слово крепкое.

– И гетман, и мы, и вся старшина верим вам так, а для народа нужна присяга, иначе он опять забунтует.

– Это уж ваше дело справляться с вашим народом, учить их и унимать от непристойных речей.

Полковники вернулись к гетману. После шумных споров между полковниками присяга состоялась. Гетман присягнул первый, а за ним Выговский, вся войсковая старшина и полковники.

Из собора поехали на съезжий двор, где Хмельницкий принял дары царя: знамя, булаву, ферязь, шашку и соболей.

На другой день присягали казаки и мещане, и эта присяга заняла целый день.

Десятого января состоялась свадьба Довгуна с Катрей. Невеста уже с год жила в семье Богдана; она еще прежде знала жену его Анну или, как ее звали казаки, Филиппиху. Молодая гетманша высокая, чернобровая, разбитная казачка всех развеселила на свадьбе. Она была посаженной матерью новобрачной и задавала тон на пиру, заводила игры и песни, отплясывала гопака и то и дело обносила гостей пивом, горилкой, вином и сахарными яствами.

Через три дня Довгун со своей молодой женой уехал вместе с послами в Киев.

Катри рассчитывала повидаться там с пани Кисель. Послы должны были там присутствовать при присяге казаков, а оттуда проехать в Нежин, в Чернигов с той же целью и затем вернуться в Москву.

При прощании Довгун трижды поклонился в ноги Хмельницкому и сказал:

– Прощения прошу у пана гетмана, если его чем-нибудь обидел; нужны будут мои услуги, пусть пан гетман скажет слово и я опять вернусь к нему. – Спасибо, Иване! – обнимая его сказал гетман. – Я твоих услуг не забыл и уже говорил о тебе послу московскому. Дай Бог, чтобы тебе счастливо жилось на новом месте и чтоб мне не пришлось опять звать тебя на войну с ляхами. Они теперь, Бог даст, образумятся и побоятся нашего союза с восточным царем.

25. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ХМЕЛЬНИЦКОГО

Зажурилася Хмельницькаго сiдая голова;
Що при ему ни сотникiв, полковникiв нема;
Час приходит умирати,
Нiкому поради дати!

Переяславльский договор только на время успокоил волнения в Украине. Недовольных оказалось гораздо больше, чем ожидал Хмельницкий. Киевское духовенство совсем не хотело присягать московскому царю; полковники присягнули тоже не все и, несмотря на угрозы гетмана, некоторые из них ушли на Запорожье, уводя с собой толпы недовольных. Полковник Богун со своими Богужанами "уперся, как вол", как говорил про него Хмельницкий, и ни за что не хотел признавать над собой власть восточного царя. "К ляхам я не пойду, говорил он, и бить их буду доколе сил хватит, а московскому царю тоже покорен не буду: что за неволя из старого ярма лезть в новое.

Скоро московские полчища вступили в Польшу и началась упорная борьба, длившаяся почти два года.

Хмельницкий в это время вступил в борьбу с поляками с юга и, пока русские один за другим брали литовские города, дошел до Львова и заставил горожан заплатить ему богатый выкуп.

Поляки понимали, что упрямый казак вновь становится грозным, старались умилостивить его. Король послал Хмельницкому письмо, полное комплиментов, а королева прислала жене его в подарок драгоценный камень и даже написала ей прелюбезное письмо, прося ее заступничества перед гетманом.

Богдан Хмельницкий так расчувствовался, что заплакал, но на предложение короля – разорвать союз с Москвой и со Шведами не согласился. Союз с Москвой, однако, не удовлетворял гетмана.

Между ним и боярином Бутурлиным, командовавшим русскими полками, посланными на помощь казакам, часто возникали несогласия. Бутурлин жаловался на медлительность и нерешительность гетмана, на недоверие и подозрительность казаков.

Когда же русские заключили перемирие с поляками, и известие это дошло до Хмельницкого, он совсем вышел из себя, рвал на себе волосы, плакал, проклинал царя и гнал от себя своего писаря:

– Это ты, ты виноват! Ты первый надоумил меня заключить союз с Москвой, лучше мне было дружить с басурманами.

Выговский упал ему в ноги и умолял укротить свой гнев.

– Быть может, до нас дошли неверные слухи, – говорил он.

Но Хмельницкий не хотел слушать и тотчас же послал за полковниками. Выговский забежал к ним вперед и надоумил каждого из них уговорить гетмана не разрывать союза с Москвой.

Когда Хмельницкий выразил полковникам свои опасения, они возразили ему.

– Невозможно, чтобы царь опять отдал нас в руки врагов православной веры. Если нам, не узнавши подлинного дела, да отступить от его царского величества, мы во всем свете прослывем за изменников и клятвопреступников. Гетман сделал вид, что убедился доводами полковников, а сам заключил договор со шведами и венграми.

Это дошло до царя Алексея Михайловича, и он послал к Хмельницкому окольничего Бутурлина и дьяка Михайлова со строгим выговором.

Богдан в это время сильно расхворался. Силы его с каждым днем слабели; он становился мрачен, раздражителен и часто по долге задумывался. В последнее время он особенно привязался к своему шестнадцатилетнему сыну Юрию. Он почти не отпускал его от себя и много говорил с ним о делах.

– Почем знать, – говорил он ему, – может быть, тебе все это и пригодится.