Нурсолтан

Глава 3

Шахназ вздохнула и откинулась на мягкие шкуры. Нурсолтан, с которой всегда можно было поговорить о чём угодно, сегодня молчала, словно воды в рот набрала. И зачем только Шахназ осталась ночевать в юрте Нурсолтан? Похоже, с тех пор, как сын крымского хана покинул их, её подруга потеряла интерес к девичьим посиделкам. Подумать только, и что Нурсолтан нашла в этом Менгли-Гирее? Шахназ он вовсе не заинтересовал. Менгли всего-то шестой сын хана, а это значит, не быть ему повелителем Крымской Орды. К тому же у Хусаина она вызнала, что солтан уже дважды женат, а кого прельстит быть третьей женой? А вот у Хусаина она согласна быть хоть четвёртой! Шахназ опять вздохнула и произнесла:

– Почему Аллах так несправедлив, надо же было создать такого красивого мужчину и сделать его моим братом.

Нурсолтан прикрыла утомлённые глаза. Она не спала уже вторую ночь, с того самого дня, как узнала от Хусаина, что Менгли-Гирей уехал. Спасительный сон никак не шёл к ней, а она так нуждалась в нём, чтобы хотя бы немного забыть про боль, которая терзала её сердце. Жалобы Шахназ были так привычны, но не ответить на них было неучтиво. К тому же начатый сестрой разговор мог отвлечь от тягостных мыслей.

– Ты как всегда страдаешь о Хусаине? Очнись, сестра, детство закончилось, эти твои игры в любовь с братом смешны.

– Не вижу в этом ничего смешного!

Шахназ обиделась и надула губы, но долго молчать она не могла:

– У нас разные матери, мы с ним совсем не похожи! И почему Всевышнему вздумалось запрещать браки между такими, как мы?

– Шахназ, родная! – Нурсолтан присела рядом, обняла сестру. – На свете так много мужчин. Почему тебе вздумалось влюбиться в собственного брата? Уверена, это просто детские капризы. И Хусаин виноват, вечно дразнит тебя, я обязательно поговорю с ним.

– О нет! – вскричала Шахназ. – Если поговоришь об этом с Хусаином, он станет избегать меня, а я этого не переживу!

Девушка даже топнула ногой, крепко стиснула кулачки. «Совсем как в детстве», – подумала Нурсолтан и улыбнулась. Когда Шахназ не удавалось заполучить то, что она хотела, она топала ногами, грозно сверкала глазами и готова была убить всех нянек.

– Хорошо, Шахназ, ничего не скажу Хусаину, но и ты пообещай, что будешь вести себя благоразумно.

– Как скажешь, – недовольно буркнула Шахназ. – Обещаю быть благоразумной, только это не по мне.

– Да услышит тебя Аллах! – улыбнулась Нурсолтан.

Помирившись, они устроились на широком ложе, укрылись верблюжьим покрывалом. Сёстры были рождены от разных матерей, и им обеим должно было исполниться по пятнадцать лет. Это был возраст, когда их сверстницы уже качали зыбки с собственными детьми[11 - По шариату девочек можно было выдавать замуж с 11 лет.]. Девушки из знатных родов редко выходили замуж по любви, их уделом была политическая сделка. Беки искали выгодного союза с соседями или дальними сородичами, оплачивали временное спокойствие на границах собственными дочерьми.

И такая судьба ждала Шахназ. Пока своевольная дочь Тимера мечтала о несбыточном, отец решил её участь. Казанский хан Махмуд просил у беклярибека одну из дочерей в жёны для своего второго сына солтана Ибрагима. Переписка по этому поводу продолжалась несколько месяцев, и к лету повелитель мангытов решил отправить в далёкую Казань бику[12 - Бика – княжна, княгиня.] Шахназ. Из ханства уже выехали тойчи[13 - Тойчи – свадебщики, организаторы свадебных церемоний и тоя (праздника, пира).] во главе с беком Шептяком. Ему, главному казанскому послу, хан Махмуд поручил ещё одну важную миссию – найти жену наследнику, солтану Халилю. Могущественный повелитель не доверял этого дела обычному ритуалу сватовства. Разве разглядишь нрав невесты за хитросплетениями переписки, разве поймёшь, глупа она или умна, добросердечна или злоязычна? Беку Шептяку были даны на этот счёт строгие напутствия, и опытный дипломат всю дорогу размышлял, как ему выполнить поручение господина.

Казанское посольство прибыло в улус Тимера в тот день, когда крымский солтан Менгли-Гирей пересёк границу Мангытского юрта и направился в Кырк-Ёр. Там его ожидал с вестями отец. Менгли удалось склонить на свою сторону двух мурз, которые обещали выставить по тысячи всадников. Он не стал больше тратить времени, зная, с каким нетерпением ожидает его отец. Даже эти две тысячи казались Менгли большой удачей после краха самонадеянности, какой он испытал на последнем пиру у повелителя мангытов.

Как только мысли коснулись злополучного дня, солтан тут же погрузился в мечтания, далёкие от битв и сражений. Вновь и вновь возникал перед ним нежный образ Нурсолтан. Никогда ещё он не был влюблён. Менгли считал, что женщины входят в его жизнь для утоления мужской страсти и продолжения рода. Но эта девочка, возникшая перед ним в весенней Ногайской степи, вырвала сердце Менгли и оставила себе как изысканное украшение.

Хотелось сразу просить отца заслать сватов к беклярибеку Тимеру, но он понимал, как некстати была эта просьба. Им предстояла тяжёлая и может даже смертельная битва. Хан Хаджи любил говорить: «Пока не будут уничтожены потомки Кичи-Мухаммада, династия Гиреев не сможет чувствовать себя в полной безопасности в Крымском улусе». И Менгли знал, как важна для отца предстоящая битва. В своё время, чтобы обезопасить завоёванный юрт от хана Кичи-Мухаммада, Хаджи-Гирей обратился к турецкому султану. Султан его поддержал, но Крымское ханство надолго попало в вассальную зависимость от Османской империи[14 - Договор этот был заключён ханом Хаджи-Гиреем с турецким адмиралом Демир-Кяхья в районе Керчи в 1454 году.].

И во многом на этот отчаянный шаг хана Хаджи толкнули генуэзцы. Выходцы из Генуи в большинстве своём проживали в Кафе[15 - Кафа – Феодосия.], и пользовались там огромными привилегиями. Город Кафа был не просто хорошо укреплённой крепостью, но и богатейшим центром работорговли. Доходы он приносил баснословные. Кафейцы не желали делить свою власть с новым крымским повелителем, поэтому они объявили о своей приверженности хану Кичи-Мухаммаду. А подчинить себе непокорных генуэзцев Хаджи-Гирей мог только с помощью турецкого султана, который владел сильным флотом и войском. Тогда и был подписан договор, согласно которому крымский повелитель становился вассалом османов. Ханство, едва успев образоваться, потеряло свою независимость, но получило взамен могущественного суверена и надежду на то, что потомки Гиреев будут владеть крымским троном всегда. Давний враг Кичи-Мухаммад умер спустя четыре года после заключения этого договора, но остались живы его сыновья. И первый из них, хан Махмуд, собрался в большой поход. В планы правителя Орды входил набег на русские земли и крымские владения. Хаджи-Гирею достаточно было одного упоминания о том, что заклятый враг собирает большое войско, чтобы в тот же час отдать приказ своим огланам.

Глава 4

Шахназ проплакала весь день. В бессильной ярости она металась по своей юрте и грозилась сбежать в степь, а то и вовсе покончить с собой. Нурсолтан не находила нужных слов для утешения сестры. Как она понимала её! Шахназ вскоре должна была навсегда покинуть не только улус своего отца, но и сами степи, где она родилась и выросла. Северная страна[16 - Северная страна – так обычно называли в мусульманских странах Казанское ханство.] забирала очередную жертву из вольного юрта. Ещё одна «кыр карысы»[17 - Кыр карысы (мангыт.) – дочь степей.] должна была войти в клан казанского правителя. А будет ли она счастлива там, это не волновало ни одного мужчину, ни здесь в улусе мурзабека Тимера, ни в далёкой Казани.

О, горькая доля юных бике, взращённых в неге и любви для того, чтобы однажды шагнуть в неизведанную даль своей судьбы! Шагнуть наощупь, зажмурив глаза, и не ведать, какой подарок или удар судьба уготовила им за крутым поворотом жизни.

Нурсолтан задумалась, невольно сдвинула чёрные изогнутые брови. Сегодня пришла очередь Шахназ, а они одногодки, значит, и её черёд совсем близок. Она с внезапным облегчением подумала: «Как хорошо, что в Казань забирают Шахназ, а не меня! А за мной скоро приедет солтан Менгли. Только рядом с ним я испытаю полнейшее счастье. О Менгли, я – узница твоей любви! Но если бы ты знал, как пленительна и прекрасна твоя темница!» При одном только воспоминании о любимом сердце сладко затрепетало. Щёки девушки порозовели, и нежные губы невольно раскрылись, выпуская тайное имя на свободу:

– Менгли! О Менгли, где ты?

– Нурсолтан!!! – Шахназ налетела на сестру, словно коршун: – Как ты можешь думать о своём Менгли, когда у меня такое горе? Да ты самая бессердечная, самая никчёмная сестра на свете! Другая на твоём месте давно бы уже помогла мне сбежать с Хусаином! С ним я готова жить в драной кибитке, на краю степи, отверженная всеми. С ним я была бы счастлива где угодно. А теперь? Теперь меня продали Ибрагиму, которого я в глаза не видела. О Аллах! Почему ты так жесток ко мне? Почему это горе постигло меня?

И Шахназ упала на постель, устеленную одеялом из белой верблюжьей шерсти, и зарыдала.

Нурсолтан соскочила со своего места. Она застыла, стиснув руки на груди. Неподдельное горе сестры вызвало в душе такие сильные угрызения совести, что в первую минуту бика не могла найти слов утешения, в которых так нуждалась сейчас рыдавшая девушка.

– Шахназ, сестрёнка, прости меня, я так виновата перед тобой.

Нурсолтан опустилась на колени перед сестрой, рука робко легла на вздрагивающее плечо:

– Мне очень стыдно за мои мысли. Но если ты на самом деле любишь Хусаина, то поймёшь меня. Я не могу не думать о Менгли. Днём он в мыслях и мечтах, а ночью – им полны мои сны! Но посмотри на меня, Шахназ. Скажи, что ты уже не сердишься, или твои слёзы будут мучить меня до конца жизни!

– Всё, что ты говоришь, похоже на бред больного, – пробурчала Шахназ. Она оторвала своё ещё мокрое от слёз лицо от одеяла. Длинные ворсинки светлого меха пристали к мокрым щекам девушки, и Нурсолтан едва сдержала смех.

Шахназ устроилась поудобней и с важным видом продолжила:

– Мне пришлось вылить полный кумган слёз, прежде чем я услышала от тебя признание в любви к крымцу. Я понимаю свои чувства к Хусаину, его я знаю с детства и люблю давно. А ты? Что за глупая и непонятная любовь сразила мою неприступную сестрёнку? Ты видела его всего один раз, одно мгновение!

Нурсолтан опустила голову. Стыдливый румянец оживил нежный овал её лица.

– Нет, – еле слышно прошептала она, – не один раз…

Шахназ охнула и вопросительно заглянула в глаза сестры:

– И ты скрыла это от меня? О, да тебя убить за это мало! Как ты могла не рассказать мне? Но где, где это могло произойти? Ведь мы почти всегда вместе. Не молчи, Нурсолтан, или я снова рассержусь на тебя! Заклинаю тебя Всевышним, говори же!

– Не сердись, Шахназ, я хотела тебе рассказать, но не успела. На следующее утро после нашей встречи он уехал. А я и не думала, что разлука причинит мне такую боль. Я боялась даже говорить об этом. Боялась, что боль станет ещё сильней. И потом, мне было так стыдно.

– Сестрёнка, – Шахназ с удивлением смотрела на Нурсолтан. Всегда спокойная и уравновешенная, сейчас она казалась ей неузнаваемой с этой бурей страсти и муки на юном лице, с этой светящейся любовью в залитых слезами сапфировых глазах. – Сестрёнка! Да ты и в самом деле любишь его!

– Люблю, – просто ответила Нурсолтан. – И если бы за мной приехало это свадебное посольство из Казани, я бы, наверно, умерла.

Шахназ бросилась к плотно задвинутому пологу юрты, выглянула из-за него, не подслушивает ли кто. Вернулась на цыпочках, глаза её заговорщицки горели, как два чёрных уголька:

– А он обещал вернуться за тобой?

– Да.

Глаза Нурсолтан подёрнулись дымкой воспоминаний. И Шахназ, видя, что сестра сейчас слишком далёко от неё, со вздохом отошла в сторону. Она уселась на пёстром ковре и принялась разглядывать драгоценности, присланные в подарок казанским солтаном Ибрагимом, её будущим мужем. Лишь изредка взгляд девушки отрывался от усыпанных каменьями золотых и серебряных украшений и задумчиво скользил по Нурсолтан.

А по губам девушки бродила лёгкая, едва заметная улыбка, и юная бика была так далёко от юрты своей сестры Шахназ, в том солнечном весеннем дне, на берегу Яика, когда она встретила солтана Менгли…

Менгли-Гирей с вечера отдал распоряжение Эсфан-оглану готовить людей к поездке в соседний улус. Путь этот указал солтану мурза Хусаин.

– Мой друг мурза Саучура не из тех, кто засиживается в стойбище. Для него звон сабель и шум битвы лучший из звуков. Он – настоящий степной батыр! И воины у него – лихие джигиты. Мурза Саучура не откажет тебе в помощи. А к кому ещё направить своего коня, сам Саучура тебе и укажет, – говорил Хусаин.

Менгли-Гирей слушал, согласно кивал головой и мысленно благодарил Всевышнего за то, что тот не оставил своими милостями и дал ему такого друга и советчика, как Хусаин. Идея проехаться по кочевавшим по соседству небольшим улусам, бросив клич молодым и горячим мурзам, подобным мурзе Саучуре, была более чем удачной.

– А на рассвете отправимся на берег Яика, – добавил Хусаин. – Не отпущу тебя, пока не позабавимся рыбной ловлей.