Даже если снаружи ничего не происходит, внутри горюющего идет большая работа. Работа с целью как-то объяснить себе произошедшее и остаться в этом мире.
Жить после смерти ребенка – это словно постоянно плыть против сильного течения реки.
Пока я не начала создавать сообщество горюющих родителей, мне казалось, что я живу в капсуле. Вокруг ходят «нормальные» люди, вроде бы они видят меня, но мы говорим совершенно на разных языках. А потом я нашла своих. Я организовала себе новую семью, так как семья настоящая не всегда была готова оказаться рядом.
После трагедии у меня было ощущение, что как минимум 90 % моих друзей и знакомых отпрянули в ужасе и исчезли из моей жизни. В моем случае это осложнялось раздуванием скандала в прессе с огромной клеветой в мою сторону. Со мной осталось всего несколько человек.
Сейчас я вижу, что люди замирают настолько, что не знают, что сказать. Когда у моей близкой подруги умер муж, я тоже испытала это чувство. Это продолжалось секунд десять.
А потом я вспомнила и почувствовала, что знаю, что в этом случае будет уместно. Я спросила ее: «Что я могу СДЕЛАТЬ для тебя?» Потом спросила: «Хочешь, я приеду?» Зная, что речь идет о другой стране. Но, к счастью, недавно границу открыли с условием сдачи теста на ковид. И еще я добавила: «Я всегда рядом, онлайн, чтобы поговорить с тобой. Всегда, когда могу, я найду для тебя время».
Выразите готовность помочь и быть рядом. И выполните обещания. Этого достаточно даже в самом горьком горе.
Мне это знание далось очень дорого. Просто помочь действием и быть рядом. Быть всегда на стороне горюющего. Никогда не спрашивать и не искать причин, почему это произошло. Не поддерживать в горюющем чувство вины. Насколько возможно, развернуть горюющего к его собственным потребностям. Очень простым потребностям – поесть, поспать, переодеться, помыться.
После смерти ребенка мир разделяется на две части: на мир тех, кто выразил соболезнования, и тех, кто замер и исчез из жизни горюющего.
Граница между этими мирами возвышается как Великая Китайская стена. Или лежит как двойная сплошная, которую иногда так хочется пересечь на трассе, чтобы обогнать медленно едущий перед тобой автомобиль.
Когда через полгода я вернулась в социальные сети, мне периодически писали друзья и знакомые. Несколько человек хотели извиниться за то, что не смогли сразу найти слова. Что были в этот момент в сильно противоположных темах: у них недавно родился ребенок, например. Просили прощения. Для меня было легко и радостно восстанавливать такие связи. Эти люди не делали вид, будто в моей жизни НИЧЕГО не случилось. Они нашли в себе силы проговорить то, что после трагедии у них не было ресурса на адекватную реакцию и поддержку.
Но сколько людей молчат вот уже почти два года… Вычеркнуть меня из жизни оказалось для них самым правильным. Это их решение и выбор. Мои решение и выбор в этом случае – завершить общение. Оно и так уже завершено.
Если кто-то из них захочет возобновить общение со мной – я не против, надо только осознавать, что мы не сможем миновать тему смерти моей дочери и тему молчания этого кого-то. Прежде всего, пропавший человек как-то должен объяснить свое исчезновение себе самому. Это не моя, а его задача.
Также были люди, которые возвращались к общению со мной, делая вид, будто все по-прежнему. Иногда они, впрочем, не знали о трагедии. А иногда явственно ощущалось, что они знают, судя по тому, как отводят взгляд, но стремятся обойти эту тему стороной. Так как пришли не за тем, чтобы восстановить отношения. Им просто хочется что-то от меня получить. И это нормальная схема взаимодействия с клиентами. Но не с друзьями.
Делать вид, что в жизни родителя после смерти ребенка НИЧЕГО не произошло, – это пассивная агрессия.
Смерть ребенка – одно из определяющих судьбу событий. Точка бифуркации. Это событие будет во многом определять далее меня как человека. Как и то, какой путь я пройду для того, чтобы вернуться к жизни после смерти дочери.
Этот факт моей жизни нельзя игнорировать. Это одна из НЕСУЩИХ КОНСТРУКЦИЙ. И несет эта конструкция объяснение моих новых реакций.
Мою неспособность улыбаться. Мое зависание в каких-то триггерных моментах. И того, что сейчас приобрело особую ценность в моей жизни, а что обесценилось.
А обесценилось очень многое. То, что, как правило, дорого для большинства людей. Многие вещи потеряли смысл, как и сама жизнь. Игнорировать событие, которое к этому привело, невозможно.
Горе разделяет жизнь на ДО и ПОСЛЕ.
Горе разделяет друзей и знакомых на тех, кто остался рядом, и тех, кто сделал вид, что остался. Горе разделяет друзей и знакомых на тех, кто выразил соболезнование и предложил помощь, и тех, кто просто исчез с радаров. Горе разделяет всех на тех, кто пережил серьезную потерю и понимает вас до мурашек, и тех, кто говорит: «Наверное, в прошлой жизни ты много убивала, чтобы заслужить такое».
Горе – двойная сплошная линия между миром людей, верящих в то, что, если они будут хорошими, с ними такого не произойдет, и миром людей, которые потеряли детей и веру в справедливость.
За пересечение двойной сплошной положен штраф. Или лишение прав.
Мы, родители, потерявшие детей, уже за этой чертой. Наши лишения непомерно велики. Но эта двойная сплошная не отделяет нас от мира «нормальных» людей. Она защищает нас.
Мы познали намного больше о том, как устроен этот мир. И заплатили за это огромную цену.
Никто не готов отдать такую цену добровольно. Но мы уже заплатили. И вышли из многих иллюзий.
Мир за двойной сплошной линией оберегает нас и наши знания.
Эту двойную сплошную нарисовали наши дети, чтобы заботиться о нас.
Чума темы смерти: заразно ли горе?*
У человека есть несколько базовых инстинктивных реакций на травмирующую ситуацию: убежать, бороться/драться или притвориться мертвым.
При встрече с травмой смерти ребенка у близкого человека многие выбирают «притвориться мертвыми». Такова часто встречающаяся реакция близких.
Почему? Возможно, они считывают «мертвость» потерявшего ребенка родителя. И желают хотя бы таким образом стать ближе к нему. Хотя вряд ли.
Возможно, страх оказаться на месте горюющего родителя так велик, что приводит к оцепенению и замиранию. У многих это замирание так и не прекращается. Друзья и близкие исчезают.
Мы приближаемся к теме огромного страха ЗАРАЗИТЬСЯ ГОРЕМ.
Возможно, это тень системной динамики «врагов народа». А что, если я буду рядом, меня тоже заденет? А что, если вирус смерти перейдет на меня? А что, если в ответ на трагедию в семье знакомого человека внутри меня поднимутся все недогореванные темы и динамики?
Нет, нет. Только не последний вариант.
Горе поднимает глубоко и далеко спрятанные личные темы потерь внутри свидетеля горя.
Есть ли люди, которые никого и ничего не теряли? Потери и смерть – это часть жизни. Таковы правила игры.
Можно сделать вид, что «я ничего не потерял». Можно сделать вид, что «горевать не о чем». Можно сделать вид…
Горе близкого (или не очень близкого) человека по образу и подобию детонирует собственные темы горевания свидетеля горя.
И они начинают ШЕВЕЛИТЬСЯ. Начинают ТРЕБОВАТЬ своего проживания. Эти темы ищут РЕШЕНИЯ. А решение – в их проявлении, проживании и принятии. Часто это крайне некомфортно.
Нельзя заразиться чем-то чужим всерьез и надолго. Можно только вскрыть собственный ящик Пандоры.
Когда в чужой расстановке заместители – участники группы – что-то прорабатывают для себя по принципу резонанса, я предлагаю поблагодарить заказчика расстановки как давшего им такую возможность. Заказчик расстановки оплатил эту работу, выбрал заместителей на эти так подошедшие их собственным историям роли и позволил бесплатно получить их личные инсайты и решения в течение расстановки. Конечно, это достойно уважения и благодарности.
Так почему не поблагодарить людей, проживающих горе, за то, что прикосновение к их драме оживляет ваши собственные темы, экономя несколько сессий с психологом в поисках причин, почему в вашей жизни что-то не получается?
А часто не получается потому, что место занято непрожитыми чувствами. И очень часто это чувства спектра горя: оцепенение, ярость, страх, депрессия и так далее.
Непрожитое всегда стремится выйти наружу и стать прожитым.
Вы не заразились. Вы уже были носителем своего уникального штамма бактерий.
Горюющие люди вскрывают закапсулированное горе других людей как консервную банку. Мы делаем это не специально. Это вообще делаем НЕ МЫ. Так через нас течет ПОЛЕ. Сильнее и эффективнее течет с болевой точки зрения, так как наши защиты проломлены и через нас может протекать то, что застревает в непрозрачности других.
Выбор любого человека – избегать общения с нами, опасаясь вскрытия своих тем, или пойти на контакт с личной болью в поисках целостности.
А мы, горюющие родители, в этой ситуации выступаем как зомби в фильмах ужасов. Нас уже укусило горе. Оно инициировало нас.