Весенняя песня Сапфо

Сапфо прекрасно понимала необходимость срочного побега из страны, когда ступала на корабль, отплывающий к берегам Сицилии, и даже подробно обсуждала это с родными Керикла, с кем ей пришлось делить тяготы морского путешествия. Но сейчас она думала об этой истории совершенно иначе.

Теперь Сапфо была уверена, что на самом деле отправилась тогда в столицу Сицилии вовсе не из-за политических распрей, в которые ее втянул не в меру воинственный супруг. Она была перенесена в Сиракузы по воле богов исключительно для того, чтобы встретиться с Анакторией.

После Сапфо не раз в шутку называла подругу своей Ананкой – неизбежной судьбой.

Всемогущие боги с их изобретательностью могли бы, конечно, придумать и какой-нибудь другой способ отправить Сапфо в «треугольную страну», но почему-то выбрали именно этот, не самый легкий и прямой.

Зато на том корабле, плывущем к Сицилии, подолгу, безотрывно глядя на убегающие вдаль волны, Сапфо впервые призналась сама себе, что на самом деле она спешит убежать не от гнева тирана, а от собственного мужа. Да-да, от всеми любимого и достойнейшего во всех отношениях человека, неподражаемого Керикла.

Но еще больше – от самой себя.

Во время этого длинного, вынужденного путешествия Сапфо не могла спать, потому что слишком сильно страдала от морской качки – она еще не знала тогда, что носит под сердцем ребенка! – и поэтому почти все время проводила на палубе. Она сидела на одном и том же месте, как застывшая статуя, и провожала глазами проплывающие мимо незнакомые берега, пенные волны, в которых попеременно отражались то солнечные лучи, то звезды, похожие на маленьких рыбок.

Сапфо давно сбилась со счета, сколько дней и ночей прошло за время долгого пути, и ни у кого не спрашивала, скоро ли они прибудут на место.

Она просто глядела на воду и думала о своем. Наверное, она тогда плыла не только в неведомую страну, но еще больше – в глубину собственной души, и потому это плавание представлялось ей бесконечным.

Подставляя щеки морскому ветру и соленым брызгам, Сапфо впервые отчетливо поняла, что больше всего на свете ее душа жаждет покоя и одиночества.

Ради этого она даже согласилась бы сейчас вовсе исчезнуть – например, стать волной или даже тенью волны на борту судна, превратиться в камень, ракушку.

Один раз Сапфо вдруг отчетливо представила себе, как превратилась в большую раковину: вот она покоится под толщей воды, поверхность которой только что пробороздил этот корабль, наполненный шумными людьми. Но судно проходит мимо, и на дне снова наступает полная, глубокая тишина, – и Сапфо почувствовала, что внутри нее начинает тихо, незаметно расти жемчужина…

Наверное, она тогда просто на какое-то время задремала и увидела сон, предупреждавший ее о беременности. Или о чем-то другом?

Проснувшись, Сапфо долго не могла забыть того счастливого ощущения, которое она испытала, превратившись в раковину.

Может быть, для того, чтобы пережить его снова, надо было просто шагнуть за борт и упасть на дно? И тогда кто-нибудь из богов сможет исполнить ее мечту – ведь небожители умеют творить любые метаморфозы: превращать людей в птиц и зверей – в камни…

Впрочем, нет – лучше бы они наслали внезапную бурю, которая разбила бы корабль о камни. Но при этом сделали так, чтобы все благополучно спаслись, не заметив исчезновения Сапфо. Тогда ей уже не пришлось бы возвращаться к прежней жизни, которая вызывала такую зависть окружающих.

Да что там – Сапфо и сама до последней минуты, пока не поднялась на свое судьбоносное, шаткое суденышко, была абсолютно уверена в непоколебимой крепости своего женского счастья.

И вдруг, когда из-под ног на какое-то время в буквальном смысле ушла земля и корабль на волнах закачался из стороны в сторону, Сапфо с ужасом поймала себя на мысли, что и в душе у нее, оказывается, тоже не осталось опоры, за которую можно было бы мысленно ухватиться.

Нечто подобное Сапфо впервые испытала примерно год назад, вскоре после свадебного торжества, когда со всех сторон до нее начали доноситься услужливые сплетни о многочисленных наложницах Керикла.

Теперь даже смешно вспоминать о том, какой же нестерпимой была обида молодой жены на всех этих сплетниц и продажных гетер. Все они бессонными ночами подвергались самым страшным проклятиям!

О, как же безутешны были рыдания Сапфо после очередных новостей о былых и даже – хотя это казалось вовсе немыслимым! – настоящих похождениях любимого супруга. Оказывается, она – не единственная, не самая-самая, вовсе не та, кто дороже солнечного света, как говорил однажды Керикл с дрожью в голосе. Она просто замужняя молодая женщина из богатой семьи, которая должна благодарить богов за то, что Керикл именно ее осчастливил своим выбором и взял в законные супруги.

Невинность моя, невинность моя,
Куда от меня уходишь?..
Теперь никогда, теперь никогда
К тебе не вернусь обратно[18 - Перевод В. Вересаева.].

Сапфо до сих пор ясно помнила жесткую усмешку, появившуюся на губах Керикла, когда она попробовала завести разговор о его изменах.

«Тебе не нужно ничему удивляться, – сказал он тогда без малейшей тени смущения. – Так на земле всегда было и так будет. Потому что я – мужчина. И этим все сказано».

И Сапфо увидела, какой гордостью при этом вспыхнули его глаза. Как же она любила этот гордый, немного горбоносый профиль Керикла, когда он отворачивался и с победным видом смотрел куда-то вдаль, никого не замечая вокруг. Но, оказывается, не только она одна…

Она до сих пор помнила четкий, геометрический узор, которым был расшит край его широкого хитона, множеством складок напоминавшего остановившееся море.

Тогда, глядя на этот узор и стараясь сдерживать слезы, Сапфо впервые подумала, что муж действительно стал для нее линией горизонта, всем миром, вселенной… Но разве сам Керикл в этом нуждался?

Сапфо хорошо запомнила, какими холодными, словно сделанными из металла губами поцеловал Керикл последний раз ее в щеку на прощание, провожая на корабль, отплывающий к берегам Сицилии.

«Ты скоро вернешься домой, Сапфо, и родишь мне троих сыновей, которые разделят мою славу», – вот что сказал Керикл на пристани, строго глядя Сапфо в глаза.

Но наследника Керикл так и не дождался.

Вскоре, почти сразу же после прибытия в Сиракузы, беглецов догнала весть, что почти все мятежники погибли от руки тирана. Одним из первых в списке погибших значился Керикл.

Сапфо испытала при этом еще более странное чувство, чем даже то, которое посетило ее на корабле, – ей показалось, что она тоже умерла вместе со своим мужем и отправилась в царство вечных теней. Но только своей, особенной дорогой, незаметно пролегавшей где-то среди широких сиракузских улиц.

Та жизнь, которую Сапфо вела до и после замужества, вдруг мгновенно растаяла, исчезла, и на ее месте ничего не было – только бесплодная пустыня.

Сапфо гораздо дольше, чем положено, носила траурную одежду и действительно как живая тень бродила по Сиракузам, поражаясь щедрой роскоши и одновременно враждебности этого незнакомого города.

Она знала, что больше не захочет связывать себя узами брака, о чем шепотом, а то и вслух начала уже намекать преданная служанка Диодора.

Мол, такой умнице и красавице, как Сапфо, неприлично долго оставаться одной. И хотя чересчур торопиться не следует, но загонять раньше времени себя в могилу тоже не имеет смысла, к тому же ребенку, который уже начал шевелиться у Сапфо под сердцем, нужен отец…

Конечно бормотала словно бы сама себе под нос Диодора, люди не понимают, почему молодая, красивая женщина отвергает предложения от поклонников, которые тут же посыпались на нее, как внезапный снег на голову в середине лета. Они же не знают, как хозяйка любила своего красавчика Керикла. Но, с другой стороны, она, Диодора, пока что не слепая и видит, как на ее хозяйку пялятся прохожие, хотя Сапфо не носит украшений и не снимает траура…

Сапфо молча слушала бормотания Диодоры, сидя на скамейке в тени деревьев или вечером перед горящим очагом, и они казались ей шумом дождя за окном, плеском морского прибоя, журчанием городского фонтана, но в любом случае чем-то таким, что не имело к ней ни малейшего отношения.

В Сиракузах Сапфо со своей служанкой поселились в богатом, прекрасно обставленном доме, обжитом уроженцами Лесбоса. Тогда все вновь прибывшие беглецы разместились под гостеприимным кровом своих бывших соотечественников, и лишь волею случая (всевышних богов!) Сапфо оказалась под покровительством именно этой богатой, бездетной пары – старого Трилла и его жены Анактории.

Сапфо была благодарна своим новым хозяевам за то, что они не донимали ее своей опекой, – предоставили комнаты, обильный стол, но при этом вовсе не докучали лишними расспросами и разговорами, на которые, как известно, бывают особенно падки женщины, запертые мужьями в четырех стенах.

Трилл, похоже, вообще считал, что у Сапфо после известия о смерти мужа случился паралич языка. И порой ворчал, что хотел бы посмотреть, будет ли его женушка предаваться столь же безутешной печали после его смерти, и даже грозился устроить ей как-нибудь проверку.

Он вообще вел себя со своей женой на редкость бесцеремонно, постоянно осыпая ворчливыми упреками и не стесняясь в выражениях даже в присутствии посторонних людей.

Сапфо поражало, что Анактория – такая невозмутимо цветущая по сравнению со своим ссохшимся, злобным супругом! – не отвечала на его выпады ни единым словом и даже тихо улыбалась про себя, словно имела дело с несмышленым ребенком.

Признаться, Сапфо это даже удивляло: неужели привычка к обеспеченной жизни делает любую женщину столь покорной? Или здесь имела место какая-то странная форма любви, неведомая Сапфо?

Впрочем, Сапфо по-настоящему об этом не задумывалась, лишь иногда ее невольно охватывала жалость к Анактории.

Все-таки эта добрая женщина постоянно старалась как-нибудь по-своему, незаметно подбодрить и порадовать Сапфо: то присылала ей тарелку с изысканными пирожными или восточными сладостями, то украшала комнату печальной гостьи свежими цветами или внезапно начинала петь в соседней комнате, аккомпанируя себе на лире, – не слишком громко, но достаточно для того, чтобы быть услышанной через приоткрытую дверь.

Именно она, Анактория, нашла в Сиракузах лучшего врача, который то и дело наведывался в дом и следил за состоянием Сапфо, – ведь под складками туники у невеселой гостьи-молчуньи вскоре округлился большой живот. А потом она же отыскала и сноровистых повитух, очень ловко и искусно принявших роды.

Сапфо даже и во время родов не кричала, словно подтверждая диагноз, поставленный Триллом, а только молчаливо вздыхала.