Весенняя песня Сапфо

– Хм, когда я знал только твои стихи, но не знал, Алкей, тебя лично, я был уверен, что ты – старый пьяница и в жизни только тем и занимаешься, что хлещешь фалерн целыми бочками и валяешься пьяным в канавах, – проговорил Эпифокл, и окружающие, в том числе и сам Алкей, дружно рассмеялись, потому что прекрасно поняли, что философ имел в виду.

В самом деле, у всякого, кто хорошо был знаком с творчеством Алкея, создавалось ощущение, что для него все времена года и явления природы существовали лишь для того, чтобы нашелся повод напиваться до полного бесчувствия.

Если шел снег, а в реках застывала вода, то Алкей советовал всем, чтобы не замерзнуть, упиваться допьяна горячим вином, зарывшись с подружкой или с дружком в мягкие подушки. Если светило жаркое солнце, поэт рекомендовал читателям не забывать в течение дня освежаться молодым, прохладным вином. В дождливую осень вино следовало пить постоянно, не пропуская ни дня, чтобы прогонять тоску, а весной – для того, чтобы в душе каждого человека тоже зажурчали веселые ручейки.

Если верить Алкею, утром только вино могло помочь мгновенно взбодриться, а ночью – крепко заснуть. На корабле его следовало принимать, как лекарство от качки. Пешеходу необходимо всегда держать вино во фляжке на ремне и следить за его убыванием с такой же тревогой, как за потерей сил у спутника… И так далее, и так далее – журчащим, хмельным потоком стихов.

При этом все близкие друзья Алкея прекрасно знали, что сам поэт потреблял в умеренных количествах и только самые дорогие, редкостные вина, которые ему присылали на пробу с греческих островов в бутылках с особым клеймом. Алкею была важна в поэзии сама «идея вина» гораздо больше, чем этот напиток на губах.

Не предавайся, друг мой, огорченью,
Себе в тоске мы пользы не найдем.
В одном есть лучшее спасенье —
Упиться допьяна вином[10 - Перевод С. Радцига.],—

с готовностью прочитал Алкей свои знаменитые строки, обращаясь к Фаону и радуясь, что с появлением этого стеснительного юноши откуда-то словно само собой пришло живое, непринужденное веселье.

– Друг мой, а ведь смотреть на тебя – это даже еще приятнее, чем пить вино, – щедро прибавил Алкей, улыбаясь и без стеснения разглядывая красавчика Фаона.

Сапфо невольно почувствовала укол ревности.

Да, конечно, она понимала, что сын маленькой Тимады на редкость хорош собой и, разумеется, может и должен нравиться окружающим. Но не до такой же степени!

Она была не готова к тому, что юноша так молниеносно и откровенно привлечет к себе всеобщее внимание.

Казалось, все женщины и мужчины, о чем бы они ни переговаривались между собой за столом, буквально не сводили с Фаона взволнованных глаз и невольно обращали все свои речи именно в его сторону.

Даже Эпифокл, отставив в сторону тарелку с недоеденной полентой, теперь занимался тем, что, хмыкая, в упор рассматривал юного гостя, который уже перестал смущаться. Теперь Фаон с завидным аппетитом уплетал зажаренную на углях рыбу, заедая ее зелеными листьями салата.

Или все это Сапфо только казалось?

Признаться, на некоторое время и она сама отвлеклась от оживленной беседы, завязавшейся между Дидамией и Глотис, а все свое внимание употребила на то, чтобы, наоборот, стараться… не смотреть в сторону Фаона.

Сапфо мысленно приказала себе: как бы велико ни было искушение любоваться оживленным и свежим, как весенний день, лицом юноши, но она – хотя бы одна из всех! – должна глядеть в другую сторону. И тут же стало ясно, что нужно найти в себе поистине неземные силы, чтобы справиться с такой задачей.

Даже глядя на Дидамию, возле которой в вольной позе возлежал сын Тимады, она боковым зрением улавливала немного угловатые, порывистые жесты Фаона, его улыбающееся лицо, по-детски сияющие любопытством глаза.

Сапфо время от времени даже мерещилось, будто это она сейчас на самом деле сидит с Фаоном совсем близко, почти вплотную, ближе всех остальных…

Богу равным кажется мне по счастью
Человек, который так близко-близко
Пред тобой сидит[11 - Перевод В. Вересаева.],—

выплыла откуда-то из внезапной тишины строка нового стихотворения.

Да, ближе всех, прекраснее всех…

Но почему так вспыхивает душа, когда сквозь эту тишину до нее вдруг доносится восхитительный, озорной смех Фаона? И почему в комнате внезапно сделалось так тихо, если Дидамия все время открывает рот и, по всей видимости, о чем-то увлеченно рассказывает гостям?

Твой звучащий нежно
Слушает голос
И прелестный смех…[12 - Перевод В. Вересаева.]

Сапфо постаралась запомнить эти строчки внезапно родившегося стиха и даже слегка потрясла головой, чтобы избавиться от наваждения. А потом, положив себе в рот несколько кислых гранатовых зерен, сделала над собой усилие и стала вслушиваться в общую беседу.

Ну конечно, Дидамия снова говорила о том, что совсем скоро Фаон отправится в Афины, и рассуждала вслух, кого из учителей лучше всего там сразу же разыскать, – недаром у юноши так нетерпеливо загорелись глаза.

– О Фаон! Зачем тебе ехать в какие-то Афины? – неожиданно перебил женщину на полуслове Алкей. – Если тебе надоело жить в здешней глуши, ты всегда можешь поселиться в Митиленах, в моем просторном доме. Тебя привлекает жизнь в столице? О, пожалуйста, ты насладишься ею в полной мере! Я знаю, что говорю: только у нас можно встретить гетер, у которых в серьги вставлены такие огромные жемчужины, что бедняжкам приходится склонять до земли голову, а голые лодыжки обвиты длинными змеями из светлого металла. Если же тебе, мой дружочек, непременно хочется учиться, я сам найду тебе лучших учителей и на Лесбосе. Стоит ли утомлять себя долгой дорогой, а главное – изнурять чужбиной? Поверь мне: уж я-то хорошо знаю, как тускло светит яркое солнце над головой, если твои ноги стоят на чужой, неродной земле.

– Нет, если есть такая возможность, нужно ехать именно в Афины, – упрямо повторила Дидамия. – Только там в наше время начинается путь к настоящей науке и славе.

– Наверное, в Митиленах тоже было бы хорошо, – растерянно улыбнулся Фаон. – Не знаю. Ведь тогда я чаще мог бы видеться с Филистиной.

– С кем? – нахмурилась Сапфо.

– С Филистинушкой, – спокойно пояснил Фаон. – Ведь это она выучила меня чтению, пению и всему, что умела сама. После моей доброй старушки Филистина – единственная для меня родная душа. Даже мысль о расставании с ней мне доставляет сильную боль…

Сапфо слегка покраснела, как если бы вдруг получила пощечину, и торопливо перевела взгляд на блюдо с гранатовыми зернами, сиявшими на солнце, как драгоценные рубины.

Почему-то в присутствии Фаона все вокруг, даже самые простые предметы, странным образом преображалось и становилось волнующе прекрасным.

Что? Получила?

Но какой нежности могла требовать к себе Сапфо, если все эти годы она почти не обращала внимания на взрослеющего Фаона? Признаться, она вообще вспоминала про существование сына маленькой Тимады только летом, когда занятия школы временно переносились в загородный дом на берегу моря. Да и то, когда Алфидия приносила к завтраку очень вкусное козье молоко.

Впрочем, Сапфо вдруг вспомнила забавный случай, как однажды – боги, ведь как будто совсем недавно! – Филистина вдруг объявила подругам, что сыну Тимады пришла пора обучаться грамоте. И она привела его в гимнасий для младших девочек, переодетого в женское платье.

Маленький Фаон, с белокурыми волосами до плеч и миловидным детским личиком, внешне почти ничем не отличался от своих сверстниц. Сапфо вдруг сейчас снова отчетливо увидела перед собой по-детски растерянное лицо Фаона, впервые попавшего в стены школы…

Подруги еще подшучивали над Филистиной: мол, она нарочно хочет сделать мальчишку похожим на Ахиллеса, который свое детство провел в женской колонии на острове Скирос, переодетым в женское платье. И это вовсе не помешало ему в свое время стать героем и навеки прославиться под стенами Трои.

Но на следующий день Филистина своего «второго Ахилла» в гимнасий уже не привела, а сказала, что лучше самолично будет учить мальчика грамоте и письму. Оказывается, Фаон слишком застеснялся своего наряда и особенно окружающих людей.

На протяжении этих лет Сапфо несколько раз вскользь интересовалась успехами сына Тимады, когда посылала деньги на его содержание. И Филистина с готовностью отвечала, что все в порядке, мальчик оказался смышленым и веселым, хорошо развивается.

Кажется, Филистина даже зимой нередко наведывалась в здешние края, чтобы отвезти Фаону игрушки или сладости. Ну и что с того? Ведь у Сапфо росла своя собственная дочь – Клеида, которая тоже требовала постоянного внимания, так что ее вовсе нельзя обвинить в излишней черствости.

Да к тому же Сапфо никто и не обвинял!

И все же… и все же Сапфо и понятия не имела, что Филистину и Фаона связывает такая глубокая взаимная привязанность. И сейчас это стало для нее не самым приятным открытием, задело за живое.

– Вот именно – ты сможешь и учиться, и одновременно видеться со своей учительницей, – подхватил тут же Алкей. – Ну, мой дружочек, решайся!

– Такие дела не решаются столь поспешно, – прервала Алкея Сапфо с непонятной для окружающих строгостью. – Фаона ждут в Афинах достойные во всех отношениях люди и его родной дед. И нет смысла вот так, наспех, обсуждать то, от чего может зависеть вся судьба человека. Сейчас не время для подобных разговоров.

– Ты как всегда права, мудрая Сапфо! – нисколько не обиделся Алкей, находившийся в бодром, приподнятом состоянии духа. – Сейчас вообще не время делать дела, потому что настала пора петь песни. Где тут у нас лира?

Женщины со значением переглянулись между собой.

Они прекрасно знали, что застольные песнопения Алкей всегда также начинал с самых воинственных сколий, направленных против политических врагов поэта. Иногда он в финале желал, чтобы тиран Мирсил и на том свете захлебнулся вином, или же призывал богов разом сжечь виноградники у всех без исключения представителей рода Археанкидов, с которым аристократический род Алкея вел извечную, нескончаемую борьбу за власть.