Дневник Аси Лазаревой. В поисках простой любви. Часть первая

Выходные исчезли из расписания. Без конца что-то «слетает». Заказанные тексты оказываются не заказанными. Авторов не посещает вдохновение. Редакционный «портфель» пустует. Валя говорит, что виноват выпускающий редактор. Выпускающий редактор сетует на отсутствие системы учета задач. Реклама не приходит. У дизайнеров нет нужных программ, а цветопередача их мониторов просто ужасна. Бухгалтерию, у которой они раньше стояли, такой расклад устраивал, а дизайнеры журнала почему-то ропщут, вызывая ненависть айтишников, которым на все это «баловство» жалко денег босса.

Я отвечаю за все это хозяйство. И именно я должна «выходить в мир», то есть обращаться к «властям» торговой компании, составляющей основной бизнес Эдуарда, и попрошайничать. Лестью, лаской и иногда шантажом добывать все необходимое.

Сотрудники торговой компании смотрят на странных людей из редакции с недоверием и легким презрением. Они ждут, когда очередная блажь покинет босса – и он нас разгонит. Босс не разгоняет. И мы вынуждены сосуществовать. В результате «редакционные люди», не по-офисному одетые и в целом инородные в этом месте, с опаской посещают места общего пользования и стараются лишний раз не высовываться из своей комнатушки, в которую утрамбованы все разом. А персонал торговой компании делает вид, что вовсе не шушукается о журнале у нас за спинами.

Я стараюсь не очень часто обращаться к Зине, хотя когда я забегаю утром поздороваться, она всегда улыбчиво говорит: «Заходи», «Обращайся» и «Посиди с нами». Я, конечно, не отказываюсь. Сидим, болтаем, знакомимся. Приятно, что здесь такие прекрасные женщины, что мы понравились друг другу и что есть, куда стукнуться за помощью в случае чего. Но все-таки журнал – это моя работа, поэтому я максимально стараюсь выгребать сама. Ну, по крайней мере, со сдачей номера в срок я должна как-то справиться, это точно в моих силах. Все остальное потом. И любовь тоже потом, даже удобно, что ее нет.

Стас Михайлов

как путеводная звезда разведенок

Сегодня я забежала утром к Зинаиде Борисовне поздороваться и застала там новых для себя людей.

Я еще не со всеми тут обзнакомилась (ну, мне некогда, у меня журнал, решительно не влезающий в сроки). В кабинете было весело, Зина мне кивнула и певуче заизумлялась:

– С ума сойти, вы видели, сколько стоит билет на концерт Стаса Михайлова? Ну, я не понимаааю, как этот Стас Михайлов собирает стадиоооны, ну, кто на него хооодит? Это же разведенки с детьми!

– С детьми? – хихикнул один из мужчин.

– Ну, без детей, не придирааайся, не важно. Просто разведенки. Представляете, они там рыдают у него на концееертах. Я вообще не понимаааю, как это можно выносить? Нормальные люди это просто не могут слушать.

«Разведенка». Меня прямо обожгло это слово.

Я разведенка? Нет, я, конечно, знала, что я в разводе, но что такие, как я, называются «разведенки», не осознавала. В моем кругу таких слов никто не произносит. Видимо, поэтому я наивно полагала себя свободной женщиной, выполнившей социально одобряемую «программу минимум»: замуж сходила, ребенка родила. Дальше могу хотеть снова замуж, а могу и не хотеть, дело мое. Я считала, что это просто анкетные данные, все в курсе: и Эдуард, и Зинаида Борисовна. Оказалось, это значит,

что я «разведенка».

Блин, ну, нет! Так нечестно! Что же выходит: лучше жить с мужем, приобретая навыки ящерицы, быстро залезающей под диван, когда у того испортится настроение? Раньше, мне было ясно, что так жить нельзя, но я не знала, что меня будут назвать таким позорным словом, как «разведенка». Как будто кухонной тряпкой по лицу. Насколько непоколебимо должна быть уверена женщина в своем браке, чтобы называть других женщин таким словом? В этом мире разве можно быть в чем-то настолько уверенным? Ты не знаешь, не упадет ли тебе кирпич на голову и не разольет ли Аннушка масло… А тут брак! Другой человек рядом живет свою жизнь! Хорошо, конечно, что на свете бывают такие благополучные умные женщины, которые так правильно умеют выбирать мужей, что им не приходится потом сомневаться. Жаль, что я не такая…

– Тебе какую конфетку, Лазарева, фисташка или ваниль? – спросила меня Зина Борисовна.

Я вынырнула из своих мыслей и захотела страстно засвидетельствовать, что я никогда, никогда в жизни не была на концерте Стаса Михайлова, возможно, это приблизит меня к сообществу «нормальных» людей. Вместо этого я положила в рот конфетку, которую совершенно не хотела.

Первый вредоносный паттерн ускользает из-под носа

Боже мой, мне срочно нужно замуж, иначе я никогда не смогу считаться «нормальным» человеком.

Я и не предполагала, что статус «разведенок» так низок в нашей стране, а в этом месте он, видимо, стремится к плинтусу. А я совсем не занимаюсь этим вопросом. Я забила на это, потому что у меня же куча более важных дел. Может, я больше и не хочу замуж? Раз забила…

Стоп. Это что – он? Вредоносный паттерн? Оказывается,

я больше не хочу замуж. Вот это да…

Но я хочу! Я знаю, что я хочу любовь, семью, еще детей. Я хочу, но… у меня же куча дел.

Бумс! На этом неразрешимом противоречии паттерн выскользнул у меня из рук, как ящерица, оставив мне только свой скользкий хвост.

Зато благодаря Зине я теперь знаю, что хуже просто «разведенки» может быть только «разведенка», сходившая на концерт Стаса Михайлова. Это знание поможет мне не упасть еще ниже, для этого можно просто не ходить на его концерт. Это просто, с этим

я точно справлюсь.

Глава 2

Москва, 20 мая 2009 года, пробки

Я снова стою в пробке. То же самое вокруг делают сотни людей, тысячи. Несмотря на десять вечера, столичное зло упорно не желает рассасываться. Оно расползлось по всем переулочкам Садового, оккупировало Бульварное, МКАД и прочно воткнулось в окраины. В такие дни москвичей посещает ощущение, что домой они доберутся в лучшем случае через неделю. И то, если бросят машину и залезут в метро. В метро пробки к десяти уже точно рассосались, да и выглядят они иначе. В час пик можно пропустить парочку поездов, прежде чем людская толпа внесет тебя в двери, утрамбовав, как шпротину в банке.

С недавнего времени я стала чувствовать себя в пробках, как дома. Я переосмыслила роль пробок в нашей жизни. Пробка – возможность отдохнуть, побыть одной. Любите пробки! Стою, отдыхаю, наслаждаюсь жизнью. Я уже полгода езжу на новую работу. Не могу сказать, что я к ней привыкла. Но обратно хода уже нет. Мой босс с Арбата подождал три месяца, да и взял нового юриста.

Я езжу к девяти на другой конец Москвы. Два часа туда и два обратно. Но по сравнению с моей новой работой, где звонят одновременно три телефона, кто-то один дергает за рукав, а кто-то другой «вежливо» нависает над головой (самые деликатные просто пишут в мессенджеры), а в почту без конца сыплются письма, письма, письма, дорога по не едущей Москве – это просто релакс. Тепло, любимое радио, спокойно, безопасно. Ну, почти безопасно. Некоторая опасность все же исходит от телефона, но надежда на свои два часа покоя есть, особенно вечером, когда уже довольно поздно. Можно даже спеть.

Мне кажется, если б я не бросила заниматься музыкой, из меня вышла бы неплохая певица. Я люблю попеть в машине. У меня даже распечатаны некоторые слова и записаны на диск «минусовки». Только я начала Барбару Стрейзенд («We may be oсeans away…»), как телефон начал нервно подпрыгивать и выть не своим голосом.

– Лазарева! – я аж подпрыгнула.

«О, нет, только не он…». Что ж такое: десять вечера все-таки. Но это был именно он. Звонил издатель. Да, раньше он был просто Эдуард, а теперь Издатель. И он уверен, что может звонить в любое время суток.

Началось все не так давно. И поначалу было лишь эпизодически. Один невинный звонок в девять, второй через месяц в десять. А потом накатила лавина, которая сбивает с ног, как сейчас. В любое время, в любом месте, с любой темой.

– Лазарева, сколько у нас тираж?

– Семнадцать тысяч.

– У людей тиражи по сто тысяч, – вкрадчиво протянул Эдуард; странный тон…

– У кого? У «Космо»? Но они выходят тридцать лет, а мы полгода…

– У людей тиражи по сто тысяч, – уже ледяным тоном повторил издатель.

Он говорил так, будто я его коварно обманула, скрыла, что бывают такие тиражи, перекрыла доступ к страничке с выходными данными во всех журналах мира – и теперь это может иметь страшные, непредсказуемые последствия.

– У людей тиражи по сто тысяч, если они продаются повсеместно. А мы продаемся только там, где нас берут без доплат! Чтоб «везде», нужен бюджет на продвижение, да и стоимость печати будет огромная.

Я пытаюсь говорить спокойно и аргументировано. Мол, не ведусь на провокации. Хотя слушать эти речи от человека, не позволяющего редакции пользоваться курьерами компании, как-то даже дико. Он считает, что курьер – это слишком большая роскошь для журнала. Курьер роскошь, а тираж в сто тысяч – подайте. Трубка тем временем раскалялась, из нее уже слышался ор.

– Меня не интересуют твои отговорки, Лазарева, у людей тиражи по сто тысяч! Твою мать! У людей тиражи по сто тысяч, я говорил с людьми, сто тысяч!

Я еще раз попыталась вставить мотивированное и логичное объяснение. Но мои слова потонули в потоке брани. Каждая его фраза про сто тысяч выводила его на более высокий виток раздражения. Все выше, выше, выше градус накала. Если бы своей злостью он мог поднимать предметы, то, наверное, мы вместе с машиной уже бы левитировали над пробкой.

– У людей тиражи по сто тысяч, – он быстро достиг нужного состояния и уже визжал.

Он меня не слышит. Что делать? Бросить трубку? Слушать? Орать в ответ? Трубка приросла к руке. Туплю, молчу и слушаю. Я в дурном сне или только что сошла с ума прямо тут, в пробке? Может, это розыгрыш? Я хорошо помню, только сегодня утром он активно осуждал большие тиражи, придирчиво спрашивал, зачем мы напечатали аж семнадцать тысяч, зачем так МНОГО, такая дорогая печать, и вероятно, большие тиражи печатают одни дебилы. Да-да, так и сказал… Утром. И вот, каких-то десять часов спустя, все стало наоборот. Почему?

– Я встречался с людьми, в других журналах тиражи по сто тысяч, – гремел Эдуард, – б… ть, это твоя работа, Лазарева, гора родила мышь, ты не успеваешь одно, так сразу начинаешь не успевать другое.

– Но сегодня утром ты говорил совсем другое…

– Лазарева, я хочу тираж сто тысяч, это ты, ты должна была сделать, твою мать… Ты. Должна. Б… ять, … мать, хрена… завтра.