Разговор о трауре

Поскольку Олег незадолго до смерти сказал, что хочет быть похороненным в их семейной могиле на еврейском кладбище в Петербурге («я хочу к дедушке»), у нас не оставалось другой возможности, кроме как кремировать его (о чем он знал) и доставить в Петербург по небу. У нас возникло в связи с этим много неприятностей, поскольку это противоречит законам иудаизма. Но такова была его последняя воля, единственная, и я не сомневалась, что сделаю то, чего хотел Олег (сама же я думаю, что если кремация была достаточно хороша для Будды и Вергилия, то и Олег, и я можем позволить, чтобы это сделали с нами). Когда Клаус Райхерт прочитал это стихотворение о Вергилии на памятном вечере во Франкфурте (в тот момент прах Олега ждал своего последнего путешествия), я подумала, что Олег написал о посмертной судьбе Вергилия, чтобы дать указание нам (типичная сбивчивая мысль человека, переживающего шок траура, но она и сейчас кажется мне вполне логичной). Примерно через год после смерти Олега я прочитала, что в земле Гессен введен запрет на выдачу праха родственникам: прах должен прямиком доставляться на место погребения. Это делает акции, подобные моей, невозможными, поскольку бюрократические барьеры, которые и прежде едва ли можно было одолеть, теперь становятся непреодолимыми.

Весна 2022-го. Война в Украине. Я не могу поехать в Россию. Не могу – к его могиле. И если я сейчас умру, мой прах должен будет ждать где-то, пока его смогут доставить к праху Олега. Большие катастрофы влекут за собой много незримых для мира последствий.

12 ноября

Parco Vergiliano, гора поэтов. Здесь мог бы быть похоронен еще один поэт: Евгений Баратынский (1800–1844), который умер в Неаполе. Незадолго до своей внезапной смерти он написал великолепное стихотворение, где говорит о радости оказаться наконец на корабле, который направляется в Италию, и знать, что судьба вытянула для него благой жребий: «Завтра увижу Элизий земной!» Не будь он перевезен в кипарисовом гробу в Петербург, он бы оказался третьим в союзе монте-вергилианских поэтов. Впрочем, его спокойно можно причислить к этому союзу, ведь и присутствие здесь двух других тоже ничем не подтверждено.

16 ноября

(Я много раз вычеркивала и опять записывала этот абзац. Бесстыдство траура.)

25 ноября

В исламе считается, что самоубийца будет на протяжении всей вечности снова и снова умирать той смертью, которую он избрал. Кто заколол себя кинжалом, будет повторять это вновь и вновь: станет Сизифом самоубийства.

Джулиан Барнс: «…начни мои яркие воспоминания меркнуть, а вода [в ванне] – окрашиваться красным». «Вода в ванне» – потому что самоубийство было бы ванной, бокалом вина и острым японским ножом. Заманчивое описание, особенно для любителей вина. Проводить Сизифову вечность с хорошим вином и кинематографично краснеющей водой. Но без человека, ради которого… – это была бы рафинированная пытка.

«Откуда мне знать, что я не буду страдать после того, как умру?» – пишет Ролан Барт, не верящий в бессмертную душу. И в самом деле – откуда?

Я отклонила опцию самоубийства по той же причине, по какой воздерживаюсь от алкоголя, успокоительных средств и т. п. Я хочу проживать мой траур.

И да, траур – это хоть какая-то связь с умершим. Может, самая последняя – именно поэтому…

26 ноября

В первые дни (даже часы) после смерти Олега люди, которые были возле меня, спрашивали, есть ли у меня вино; они исходили из того, что мне нужно чего-нибудь выпить. Абсурдное предложение. В состоянии остро переживаемого траура человек находится как бы под воздействием наркотиков, в каком-то другом измерении, где контуры привычного для него мира расплываются и без алкоголя.

«Отсутствие настоящего. Одновременное протекание прошлого и будущего. Между ними вакуум. Временная аномалия, связанная с неким пограничным опытом».

Nunc stans, застывшее «сейчас», – возможно, умершие в такие моменты разделяют с нами свою вечность или настолько приближают ее, что мы можем ее почувствовать: без соприкосновения, бесконтактным прозрением.

«Пока не придет утешение, еще мерцает надежда».

27 ноября 2022

…те, кто вместе живет в памяти… (2)

Траур уродлив, не эстетичен и не имеет ничего общего с кроткой элегантностью кладбищенских ангелов.

Да и любовь менее красива, чем молва о ней. Любящие толком не знают, чего они друг от друга хотят. Физическое удовлетворение не решает этой проблемы. Они, вероятно, хотят взаимоуничтожения, как если бы их живые и вожделеющие тела были только препятствием на пути друг к другу. Любовь враждебна по отношению к жизни. Лукреций в поэме «О природе вещей» описывает ее как нечто отвратительное и нездоровое. В отличие от того, что происходит при нормальном физическом влечении, любящие всегда остаются неудовлетворенными:

«Жадно сжимают тела и, сливая слюну со слюною,
Дышат друг другу в лицо и кусают уста в поцелуе.
Тщетны усилия их: ничего они выжать не могут,
Как и пробиться вовнутрь и в тело всем телом проникнуть,
Хоть и стремятся порой они этого, видно, добиться:
Так вожделенно они застревают в тенётах Венеры…»

Следствие такого любовного безумия:

«Тратят и силы к тому ж влюблённые в тяжких страданьях…»

Рецепт Лукреция заключается в том, чтобы довольствоваться другими партнерами, а самого объекта любви избегать:

«Но убегать надо нам этих призраков, искореняя
Всё, что питает любовь…»

Как замену любви он рекомендует нормальные телесные любовные упражнения с другими партнерами:

«…и свой ум направлять на другое,
Влаги запас извергать накопившийся в тело любое,
А не хранить для любви единственной, нас охватившей…»

Такая любовь (презираемая Лукрецием) и траур имеют между собой много общего. В том и другом состоянии человек желает невозможного.

28 ноября

Как-то Олег сказал перед одним из совместных путешествий, что ему нравятся наши поездки на поездах. Слышать это было печальной радостью, за этими словами скрывалось знание о том, как мало времени нам остается. Оставалось даже еще меньше времени, чем мы (я) предполагали (предполагала). Наши короткие путешествия были как особые время и пространство за пределами времени и пространства.

29 ноября

В зале ожидания вокзала. В Киле я остановлюсь в том же отеле, где мы поселились десять лет назад, когда Олега пригласили на какой-то фестиваль.

30 ноября, Киль

Десять лет назад этот отель полнился фестивальной жизнью. Я еще помню, что нам больше всего хотелось остаться одним и смотреть на воду фьорда. Сегодня утром я, кажется, была одна в большом зале для завтраков. Я сидела перед стеклянной стеной и смотрела на фьорд за ней. Так долго, пока мне не пришлось уйти. Шел дождь, стеклянная стена тоже была заплаканной.

Что я переживаю: мой траур или смерть Олега? Эгоизм или эмпатию? Можно ли это разделить?

1 декабря

В путешествиях без Олега мне снова и снова попадается на глаза что-то, что он наверняка заметил бы.

Я не знаю, куда мне с этим. Через вай-фай – в Ничто:

Кильские таксисты

Второй – крупный, с разработанным голосом трибуна – жалуется, что социал-демократы и «зеленые» упразднили все рабочие места в городе. И: «Многие таксисты больше не возят людей из городского парламента в знак протеста».

Четвертый – узкоплечий и молчаливый, слушает «Радио Классика»; когда музыка ненадолго прерывается выпусками новостей, он понижает громкость.

Первый и третий были по сравнению с франкфуртскими грубиянами на удивление вежливыми, что относится также ко второму и четвертому.

Первые трое говорили «moin». Четвертый сказал «Guten Morgen».

3 декабря

Не является ли вопрос к Богу: «Веришь ли, что я существую?» – на самом деле вопросом к умершему?