Мир искусства Надежды Добычиной

Про ее жизнь в Петербурге в 1903 году нам известно крайне мало. По всей видимости, получив свидетельство о сдаче экзаменов, Надя начала посещать лекции и довольно быстро втянулась в сообщество молодых, радикально настроенных «лесгафтовок», с которыми поддерживала дружеские отношения в последующие годы. Петр Добычин в этот период также находился в столице и, вероятно, принимал участие в деятельности революционных организаций. В апреле разразилась катастрофа: Надя и ее жених были арестованы по обвинению в пропаганде среди кронштадтских моряков и помещены в Дом предварительного заключения. Скорее всего, Надя сама не понимала, что тогда произошло. В письме Добычину в тюрьму она писала, что его няне в Орле новость сообщили, но он должен сам ей все объяснить, «ибо я ровно, кроме того, что ты сидишь – ничего ей сообщить не могу». Она не возражала против политической активности Петра, а он, единожды попав под надзор, уже находился в поле зрения петербургских жандармов. Что же касается ее собственной вовлеченности в общественно-политическую борьбу: одним из косвенных свидетельств этого являются несколько писем от соучениц Нади по курсам Лесгафта, в которых те выражают сочувствие ее положению и упоминают ее подруг по несчастью, также арестованных в это время. Надя провела в заключении 18 дней. Сидевшая вместе с ней девушка в записке к уже «выпорхнувшей» на волю Наде писала, что та оставила о себе «добрую память» и тюремная фельдшерица очень тепло отзывалась о ней, правда, ругая за курение (эта дурная привычка сохранилась у Добычиной до конца жизни). Несмотря на сложные отношения в семье, Фрейде Гейла Фишман поспешила из Орла на помощь болезненной и физически слабой дочери, у которой в тюрьме резко обострилось заболевание легких. При содействии Орловского землячества Гинду-Неку удалось освободить, но она отказывалась ехать домой, пока ее жених находился в заключении, и собирала ему передачки с чаем, конфетами, шоколадом, зубным порошком и другими вещами. В начале лета 1903 года Надя все-таки отправилась через Орел в Киев, где о ней должен был позаботиться брат Петра Вадим, вероятно ощущавший свою долю ответственности за девушку. Предварительно она получила разрешение на пребывание на станции Боярки Киевской губернии. Летние месяцы, проведенные на даче под Киевом, помогли Наде немного восстановить силы, хотя о полном выздоровлении речи пока не шло:

«Была у доктора, прибавилось за все время, т. е. за 27 дней, 9 1/2 ф., прибавка очень значительная, но на легкие влияния не оказала и необходимо ехать в Крым, ну, конечно, это неосуществимо, а потому приходится пожалеть о том, что раньше так мало внимания обращалось на мое здоровье. Так как врач очень серьезно говорил о моих легких и сердце, то я написала об этом родственникам. Вообще мое положение не из завидных. Приближается осень… хочется, безумно хочется хоть теперь пожить вовсю. Скоро нужно будет подумать о переезде отсюда, но куда ехать? Мне бы было нужно остаться в Киеве продолжать лечение, но на что проживать? Поехать в Орел? Право, без содрогания не могу вспомнить», – писала она Петру, все еще сидевшему в тюрьме [19 - ОР РГБ. Ф. 420. К. 5. Ед. хр. 9.].

«Дорогой Пуся! Завтра в 2 ч. дня выезжаю на дачу. Мне как-то совестно, что Вадиму придется много за мной ухаживать…» Письмо Нади Фишман Петру Добычину. 1903

Отдел рукописей РГБ

Врачи ставили Наде диагноз «чахотка», но «чахотка излечимая», как уточняла она. Лечение состояло в покое и отдыхе, полупостельном режиме, хорошем питании, жизни на свежем воздухе и желательно переезде в место с подходящим для нее климатом. Как и в Петербурге, Добычиной предписывалось пить молоко и беречь себя. Она проводила много времени на веранде дачи, стоявшей посреди соснового леса. Считалось, что сосновый воздух оказывает целительное воздействие на чахоточных больных. Термин «чахотка» появился в русском медицинском обиходе в XVIII веке как калька с древнегреческого слова phthisis – увядание, иссушение: этим словом туберкулез описывали Гиппократ и Гален. Как раз последний рекомендовал в качестве лечения свежий воздух, морские прогулки и молоко. В середине XIX века больным в России также советовали минеральные воды и кумыс, о котором Добычина упоминает в письмах. До открытия в 1882 году туберкулезной палочки Робертом Кохом это заболевание считалось незаразным, но в конце XIX века были разработаны гигиенические меры по борьбе с чахоткой, и больных старались изолировать. В связи с этим Наде в период обострения болезни было бы крайне непросто жить вместе с родными или общаться с орловскими знакомыми. Месяцы изоляции на даче под Киевом были ей необходимы.

Марк Шагал. Поцелуй. 1911

Собрание Иветы и Тамаза Манашеровых

В 1903 году Наде исполнилось 19 лет. В этом юном возрасте она уже многое пережила и, кажется, после ареста, угрожавшей ее жизни тяжелой болезни и частично обретенной самостоятельности стала совершенно другим человеком, нежели была при знакомстве с Петром. В ее письмах жениху, освободившемуся в конце августа из заключения в «Крестах», начала звучать уже совсем иная тональность. Она настаивала, чтобы Петр получил высшее образование, чтобы наконец «встать на ноги», отказывалась приезжать к нему в Киев (куда он отправился после освобождения), пока их ситуация как-то не решится, утверждала, что категорически не желает «на чьи бы то ни было деньги жить», а хочет «сама зарабатывать, понимаешь сама, вот и все». Надя торопила Петра с поступлением в высшее учебное заведение еще и по той причине, что «женатого в университет не примут», а будучи на втором курсе, он уже смог бы хлопотать о разрешении на женитьбу. Другой угрозой, нависшей над женихом, была опасность военной службы, о чем Надя постоянно думала, вспоминая печальный опыт своего отца, а также страшась очередной разлуки. Интересно, что именно в это время в их переписке появляются упоминания участников революционного движения, с которыми Петр и Надя были связаны в Орле. Это А. Н. Рейнгардт, известный орловский адвокат и член правления комитета народных чтений (в письме Добычина называла его своим «патроном»), и заведующий сельскохозяйственным отделом губернской земской управы, высланный из Петербурга эсер И. А. Цодиков [20 - О революционном движении в Орловской губернии см. подробнее: Гуларян А. Б. Революционеры и жандармы в российской провинции. На материале Орловской губернии, 1894–1914 гг. Орел: Изд-во ОрелГАУ, 2011.]. Оба принадлежали к верхушке еврейской интеллигенции города. Антиправительственные настроения были широко распространены среди образованных евреев Российской империи, ощущавших на себе дополнительное давление и притеснения. Сближение Петра и Нади на этом фоне кажется уже не просто юношеской влюбленностью, а союзом людей сходных общественно-политических взглядов.

В сентябре 1904 года Надя нашла возможность вернуться в Петербург и продолжить обучение на курсах Лесгафта. Она подала прошение о зачислении ее сразу на второй курс, планируя параллельно сдать девять экзаменов за первый год обучения, пропущенных из-за ареста. Надя должна была слушать лекции, ходить на фехтование и гимнастику, делать практические работы по анатомии, гистологии и физиологии, брать уроки по алгебре, тригонометрии и аналитической математике. Вся серьезность, с которой она относилась к образованию, распространялась и на дела жениха, уже потерявшего «бесцельно четыре года». «Университет необходим как достижение материального обеспечения, без этого не прожить», – увещевала Петра Надя. В Киевский университет его не приняли как «лицо, опороченное в политическом отношении», остававшаяся надежда на продолжение обучения в университете города Юрьев (Тарту) также растаяла в воздухе.

В Петербурге Добычина возобновила свои контакты с членами марксистских организаций и революционных кружков, о чем писала вскользь, но основное, что занимало ее кроме учебы, – это возможность заключения брака с Петром. Она исповедовала иудейскую веру, Добычин – православие, официальный союз между ними был возможен только в случае перехода одного из них в религию другого. Если шестнадцатилетняя влюбленная Надя витала в облаках и не так много думала о вещах практических, то, повзрослев, она осознала некую безвыходность их положения и при этом не желала отказываться от своей мечты о совместной жизни, когда им не надо будет прятаться и стыдиться. Более прагматично смотрящий на вещи Петр в одном из писем 1903 года указывал ей, что для заключения брака «надо, как тебе известно, креститься и потом обвенчаться в церкви. Фактически, вероятно, этого можно избежать, но формально ты уже будешь считаться христианкой». Надя, в свою очередь, обсуждала возможность перехода Петра в иудейскую веру:

«Впрочем, не знаю, может мне это тоже нужно. Имя Авраам – это обязательно, другого выбрать нельзя. Авраам был русским, сделался евреем, а отсюда все русские, переходящие в еврейскую религию, называются Авраамами».

Молодым людям пришлось ждать еще год, пока решение, приемлемое для обоих, не было найдено. В апреле 1905 года высочайшим повелением императора Николая II был опубликован манифест «Об укреплении начал веротерпимости», запрещавший преследование, дискриминацию и ограничение в гражданских правах по религиозному признаку исповедующих христианство подданных. Одна из четырнадцати статей манифеста позволяла «каждому достигшему совершеннолетия лицу переходить, без испрошения на то разрешения административной власти, из одной христианской религии, или христианского вероучения в другое, а из нехристианства и язычества в христианство и во всякое другое нехристианское или языческое вероучение».

Воспользовавшись этим, Петр Добычин перешел из православия в лютеранство, которое допускало брак с иудеями. Этот шаг, конечно, негативным образом повлиял на отношения Петра с его родственниками, однако позволил молодым людям наконец официально воссоединиться.

Счастливому событию предшествовала долгая разлука, когда Петр находился в Киеве и пробовал себя в литературе и публицистике, а Надя, упорно отказываясь приезжать к нему, жила в Орле и Петербурге, вновь охваченном осенью 1904 года протестным движением. В октябре в Москве проходили демонстрации и «процессии с флагами и протестами против войны» с Японией, начавшейся 27 января. Студенческие волнения и стычки с полицией продолжались в октябре и ноябре в Петербурге. Одним из поводов послужило самоубийство студента Технологического института И. М. Малышева, находившегося с июля в одиночном заключении. Быстро распространившийся слух, что молодой человек повесился из-за «дурного обращения», взбудоражил молодежь, превратившую похороны в манифестацию. Надя была избрана представительницей курсов Лесгафта на этом траурном мероприятии, на нее были возложены хлопоты по заказу цветов и венка. Все происходившее она воспринимала близко к сердцу, сочувствуя семье молодого человека.

Надя Фишман. Кёнигсберг, 1905

Отдел рукописей РГБ

28 октября руководимая Петербургским комитетом РСДРП «Объединенная социал-демократическая организация» предложила студентам начать «сходочную кампанию». Интересно, что именно на курсах Лесгафта, где училась Добычина, в сходках приняло участие большинство студентов, тогда как остальные высшие учебные заведения не отличались подобным единством. Судя по письмам Нади и Петра, они не видели большого смысла в демонстрациях, однако активно обсуждали вопросы доступного народного образования как единственно верного пути к переменам. Надя восторженно восприняла идею создания Фонда народного просвещения, о формировании которого писала петербургская газета «Русь». К инициативе присоединились другие прогрессивные издания, среди поддержавших ее было много представителей либеральной интеллигенции и профессуры (в частности, сам профессор Лесгафт), видевшие именно в недоступности образования причину бед российского общества. Члены революционных партий к этой идее отнеслись скептически. Добычина описала спор радикально настроенных курсисток с профессором Лесгафтом, а также свой собственный разговор с ним: