Адамово Яблоко

– Ой, да, – кивнула Таня. – Я даже никогда их не ела.

– Так вы были в клубе? – спросил отец, когда официант отошел с заказом. – И что там?

– Очень весело, – краснея, ответила Таня. – Мы танцевали. Правда, стало немножко душно… Но мне нравится, когда много народу, такой карнавал. Я люблю танцевать. Хотя вкусно покушать тоже люблю, а здесь очень красиво.

– Здесь неплохая кухня и приятная живая музыка.

– Да, играют выразительно. Особенно саксофон, такой мягкий, не форсирует. Даже на латинских вещах.

Отец снова поднял брови.

– Вам нравится джаз?

– Да, конечно, – она тряхнула волосами. – Я выступаю с джазовой программой. Я певица.

– Как приятно. Что вы исполняете?

– Ну, в основном стандарт… Коктейль-джаз, классика – Армстронг, песни из фильмов… все популярные вещи. Вообще-то, у меня два образования – музыкальное и актерское. Я закончила сначала музучилище, а потом театральное.

Отец, по-видимому, произвел на Таню впечатление, и, справившись с робостью, она ударилась в кокетство. Максим решил вмешаться.

– И много ты выиграл в казино, папа?

– Не то чтобы много, но странность в том…

Принесли и подали портвейн, отец попробовал, взглянул на пробку, сделал знак официанту разливать.

– Странность в том, что мне как-то в последнее время катастрофически везет. Постоянно выигрываю, даже на бильярде. От этого немного не по себе.

Таня завороженно следила за его манипуляциями, как неофит за ходом священных обрядов. Он поднял рюмку.

– Ну что ж, за знакомство… очень приятное для меня.

Таня выпила до дна и воскликнула:

– Как вкусно! Я всегда думала, что портвейн такая гадость…

Юноша, который только поднес рюмку к красиво изогнутым губам, насмешливо фыркнул.

– Кстати, вот Игорь отчасти ваш коллега, Танечка. Тоже имеет отношение к актерскому цеху. Он у нас модель.

– Правда? – обрадовалась та. – У меня много подруг моделей. Они в «Альмагесте» работают, который недавно открылся. Макс, ты же тоже их знаешь… Ой, я вспомнила, они же про вас рассказывали, Георгий Максимович! Вы там директор!

Отец посмотрел на нее с терпеливым недоумением, как сморят на плохо воспитанного ребенка.

– Ой, я глупость сказала, извините… У меня просто в голове все перепуталось. Ну да, конечно, вы же директор какой-то строительной компании!.. Вы, наверное, думаете, что я ужасная дурочка…

Она замолчала, бросив на Максима умоляющий взгляд. Тот пришел на выручку.

– Знаешь, папа, как раз перед твоим появлением мы вели довольно любопытный спор. О том, в какой степени искусство является продуктом потребления и должен ли художник учитывать мнение публики, либо же его задача – целиком сосредоточиться на творческом процессе? Что ты думаешь по этому поводу?

Отец с радостью переменил предмет разговора.

– Думаю, возможен и тот и другой вариант. История показывает, что создавать шедевры удавалось как вполне успешным, ангажированным авторам, так и реформаторам, не оцененным при жизни. Каждый художник ищет собственный язык, кто-то – через продолжение традиции, кто-то через ее слом.

– На самом деле мы говорили не совсем об этом, – возразила Таня. – Максим сказал, что искусство является предметом потребления, как и все остальные вещи в мире.

– Любое сущее существует для того, чтобы быть потребленным, – поправил Максим. – И сказал это не я, а Ролан Барт, кажется…

– И еще ты сказал, что культуру передает и сохраняет праздный класс, то есть люди, которые живут за счет труда других.

– В этом тоже есть смысл, – заметил отец. – Но сегодня это правило работает только для «большой культуры». Массы заказывают свою музыку.

– Мы как раз говорили не о массовой культуре, а о настоящем искусстве.

– Вы можете твердо определить границу между ними?

– Границу между ними определяют правила красоты и гармонии.

Отец посмотрел на нее и улыбнулся.

– Красота не считается ни с какими правилами… Это ее главная привилегия.

Таня порозовела и опустила глаза, видимо, приняв комплимент на свой счет.

– Я теперь понимаю, откуда у Максима такая эрудиция и ум. Это вы ему передали свое блестящее образование!

– У папы гораздо более блестящее образование, чем у меня, – возразил Максим, чувствуя, как в груди, где-то под ложечкой, собирается ревнивая злость. – Он учился в Сорбонне, а я всего лишь в Манчестерском университете.

– Обжегшись на молоке, дуешь на воду, – пожал плечами отец.

– Обжегшись на молоке, дорогого сына посадили на хлеб и воду.

– Ну, не я это решал.

– Это правда? – воскликнула Таня. – Вы учились в Сорбонне?

– Слушал лекции, всего один семестр. Потом я встретил маму Максима, и учебу пришлось забросить.

Глаза Татьяны мечтательно затуманились.

– Наверное, это было очень трудно в то время, еще при советской власти, попасть во Францию?

Отец кивнул отменно вежливо.

– Да, мне повезло. Фантастический случай, какой-то студенческий обмен на волне перестройки. Там был внук секретаря ЦК, племянник министра обороны. И меня в последний момент включили в группу. Правда, я был отличник, медалист, комсомольский выдвиженец. Активный, политически грамотный. Со мной провели беседу в горкоме комсомола… Впрочем, это давняя и не такая занимательная история.

Он обмакнул улитку в соус и отправил в рот.