Золото Умальты

Апрель случился солнечным и дружным. Весна пришла, как новая хозяйка в дом, выметая из углов грязный снег, взламывая лед на реках, пробуждая лесную природу и улыбаясь людям обещанием скорого тепла, пьянящей радости цветения, богатого урожая. Но май вдруг засы?пал дороги снегом, возвращая на лица арестантов печать привычного уныния и затаенной злобы на весь мир.

Проводник Егор Чагин быстро оправился от раны, но доказать свою непричастность к ограблению обоза так и не смог. После многих часов допросов и сидения в холодной избе на воде и хлебе он был оставлен под арестом, не осужденный и не оправданный. Становой не хотел брать решение на себя и отложил дело до приезда хозяина приисков Леонтия Булыгина. Чагина поместили в барак к осужденным по разным делам, которых местное начальство использовало на тяжелых работах бесплатно и бесконтрольно.

Оборванные, грязные каторжане, все имущество носящие с собой в заплечных котомках, каждый день совершали пеший путь от барака до участка, изрытого шахтами. Там под охраной нарядчика и четырех вооруженных солдат они били кирками породу, возили груженые тачки, крутили ворот промывочной машины.

Чагин был поставлен при них бригадиром, но, не имея надежного положения и сам считаясь преступником, авторитетом у каторжников не пользовался, жил с ними наравне в холодном тесном бараке и питался скудной тюремной пищей.

И хотя для вольных работ арестантов подбирали не буйных, не привязанных клятвами к воровскому миру, в основном из крестьян, совершивших тяжкие преступления по случайности или недомыслию, все же каторжная жизнь на всех накладывала мрачный отпечаток и проявляла в человеке самые дурные качества. Чагин среди них не находил никого, с кем хотелось бы завязать приятельство, и держался в стороне, пользуясь кипятком из самовара охраны и ночуя на отдельной лавке у двери.

Ждать Булыгина оставалось уже недолго, а там как Бог рассудит – в каторгу на двадцать пять лет или на свободу. Неопределенность будущей судьбы сделала из Чагина фаталиста, почти философа, стоически принимавшего все тяготы настоящего положения.

Чего нельзя было сказать про бывшего студента Тимофея Карпова, молодого человека двадцати лет, осужденного за убийство проститутки в публичном доме в городе Благовещенске, где он очутился проездом.

По материалам дела выходило, что Карпов был ограблен хозяйкой заведения, но указать количество украденных денег не смог, твердил только, что у него было «много золота», и женщины, подпоив, обыскали его, спящего, и вытащили кошель. Убийство произошло по случайности – во время разбирательства и ссоры Карпов сильно толкнул мещанку Коробейникову, та ударилась головой о туалетный столик и сломала шею. На допросах Карпов утверждал, что при нем Коробейникова только ушиблась, но оставалась жива и здорова, а шею ей, видимо, сломал швейцар заведения по приказу хозяйки, чтобы скрыть концы в воду. Но так как доказательств он привести не смог и объяснять, откуда взял крупную сумму, тоже отказался, а хозяйка постаралась замять скандал в самом порядочном доме терпимости, который посещали все высшие городские чины, спустя две недели расследования Тимофей Карпов был осужден за непреднамеренное убийство и отправлен в каторжные работы.

Об этом случае рассказал Чагину сам становой, который частенько посещал Благовещенск и лично знал хозяйку заведения, немку, а также убитую – по его словам, добрую ласковую бабу шести пудов весом.

Чахоточный худосочный Тимоша, Немочь, как прозвали студента в бараке, был, сразу видать, не жилец. В оборванном армяке, с длинными спутанными волосами, он едва поднимался с утра на работы, а с шахты тащился уже и вовсе из последних сил. Кашель его мучил все сильнее с каждым днем, и арестанты стали жаловаться, что новенький разносит по бараку заразу.

Особо невзлюбил студента полтавский мещанин по фамилии Хвороба, бледный и полный, с белесыми навыкате глазами. Он всякий раз находил случай обложить ругательством или даже ударить больного локтем в живот.

И в этот раз, когда арестанты тащились с рудника по грязному, подтаявшему майскому снегу, Хвороба оглянулся на охранного солдата и нарочно подставил Тимоше подножку. Когда студент упал, он пнул его тяжелым от заскорузлой грязи сапогом.

– У, Немочь, ползет, как вша в корсете.

Остальные рабочие угрюмо и равнодушно шли мимо. Только Чагин наклонился, чтобы помочь Тимоше встать. Услышал, как тот бормочет молитву.

– Дева пречистая, пресвятая Богородица, убогих заступница, печальных утешение, нагих одеяние, больных исцеление, грешных спасение…

В который раз голос студента показался ему знакомым. И молитву он вроде бы уже слышал из этих уст.

Хвороба, воспользовавшись замешательством Чагина, оттеснил того и подцепил упавшего Тимошу за ворот кафтана, потянул по дороге.

Хрипя, задыхаясь, Тимоша пытался отцепить от себя руки обидчика и колотил тощими ногами по грязи. Солдат с ружьем, замыкающий строй, смотрел в сторону, а нарядчик, едущий на лошади впереди колонны, дремал, повесив голову.

– Шибче молись, Тимошка, быстрей помрешь, – шипел Хвороба, мучая слабого товарища из одного только удовольствия, как злые дети мучают кошку.