– Девчонки, есть хотите? Давайте картошки сварим да поедим.
Те переглянулись: съеденный в автобусе бутерброд с колбасой и чай из термоса нельзя было считать нормальным обедом, и они с готовностью согласились. Сообща почистили картошку, порезали хлеб, розовое сало в крупинках соли и свежие огурцы. Дети – двое близнецов и старший мальчик – быстро уселись за стол, схватили вилки. Валентина отлучилась куда-то и вернулась с маленькой, лет двух, девочкой на руках.
– У вас и дочка есть? – удивилась Лена.
– Да, моя красавица, Светланка. – Валя чмокнула розовую щёчку. Размяла в миске картофелину с молоком и начала кормить девочку.
В тот вечер легли спать рано – устали. Лена вертелась в кровати: ей мешала яркая лампочка в коридоре, дома-то она привыкла спать в полной темноте. Не выдержала, тихо вышла из комнаты и погасила свет. К её удивлению, послышалось шлёпанье тапок, и появилась Валентина в ночной сорочке.
Щёлкнула рычажком выключателя и сказала:
– Не гаси, дети ночью в туалет встают.
– Свет в глаза бьёт, – пожаловалась Лена.
– Ну сегодня как-нибудь потерпи, а завтра придумаю что-нибудь. Загорожу.
Лена укуталась с головой в одеяло, сжалась в комок. Почему-то было очень холодно, несмотря на ещё теплую печь.
***
На работу вставали рано. Завтракали – и на поля, помогать совхозу убирать картошку. Деревенька была маленькой: сельпо, клуб, правление совхоза, немногочисленные домишки и ещё кладбище – обитель мёртвых, темневшее меж высоких сосен, которое слишком близко находилось к обители живых.
Парни к такому соседству отнеслись спокойно.
– Из нашего окна кладбище видно, – сказал Сергей, наполняя ведро крупной розоватой картошкой, – ну и что? Я смотрел: покойники там не ходят, чего бояться?
Если надо, я там и переночевать смогу.
– Помолчи, хвастун, – одёрнул его кто-то.
Стояла теплынь, настоящее бабье лето. Студенты разделись, лишь Таня с Леной не спешили снимать курточки.
– У нас в доме так холодно, я до сих пор согреться не могу, – призналась Лена.
– И я, – поддакнула Таня.
Позже этот странный холод навёл на размышления: почти никто в деревне печи ещё по-настоящему не топил – рано, разве что пару полешков кидали в топку, чтобы выгнать из дома сырость. А Валентина каждый день носила дрова из поленницы, от большой русской печи волнами плыло тепло, а потом словно натыкалось на невидимую преграду. В доме было холодно.
На другой вечер, вернувшись из столовой, девочки застали маленькую Свету в своей комнате. Малышка добралась до их косметичек и, сидя с ногами на большой кровати, играла с цилиндриками губной помады, пудрой и тюбиками туши.
– А кто к нам пришёл! – умилилась Таня.
– Не мешает дочка? – выглянула Валентина.
– Нет, что вы, пусть сидит, она тихо играет.
Лена вспомнила про лампочку:
– Тётя Валя, вы обещали дверь завесить.
– А… сейчас.
Хозяйка принесла старое тонкое одеяло и приколотила его гвоздями к дверному проёму.
…Через несколько дней стала понятна недосказанность в словах председателя – Валентина была не прочь пропустить стопку-другую самогонки. В такие дни она заваливалась спать на печь и храпела на все лады. Старший мальчик, Серёжка, кормил младших, тем, что находил, а если ничего не мог приготовить – все сидели голодными.
Подруги жалели детей и варили что-нибудь на скорую руку – кашу или картошку-пюре, ели сами за компанию и кормили мальчишек и Светочку. Валентина сама предлагала брать все продукты.
– Ну выпивает, – говорила Таня, – нас это не касается, пусть ей председатель выговоры делает. Зато нежадная, весёлая, не ворчит. Вон Ирку с Наташкой хозяйка-бабулька затюкала, по стеночке ходят. И крошку хлеба нельзя взять, и свет нельзя жечь – электричество экономит, а в восемь – спать. Ненормальная! А нам так просто раздолье.
Свет из прихожей больше не мешал, но спала Лена всё равно плохо: почему-то мёрзла, тело сковывал страх. Она поделилась с подругой, и та сказала, что тоже чувствует себя очень неуютно ночами.
– Перебирайся ко мне. Кровать широкая, поместимся вдвоём, – предложила Лена.
Однажды ночью она проснулась от громкого стука – это хлопнула входная дверь. Послышались шаги, наверно хозяйка выходила во двор за какой-то надобностью, а теперь вернулась. Сдвинулось в сторону одеяло, и Лена зажмурилась, ослеплённая светом. Валя прошла в комнату и села на пустую кровать. Скрипнули пружины матраса.
«Чего ей надо? – подумала Лена. – Спросить чего-нибудь хочет?»
Она открыла глаза: постель была пуста. Лена не поверила глазам: ведь в комнате кто-то есть! Вот он тихонько вздохнул, скрипнула кровать под невидимым телом, прошуршали лёгкие шаги. Стукнула входная дверь, и всё стихло.
Лена до утра не сомкнула глаз. Из какой-то боязни она не рассказала подруге о ночном госте: вдруг Таня примет её за сумасшедшую?
***
Что Светочка Вале не дочь, подруги узнали от болтливой поварихи.
– А кто? – подняла глаза от тарелки Таня.
– Племянница, родной сестры дочка. Иришка недавно умерла от рака, сгорела за несколько месяцев… Папашка бросил девочку, в город уехал хвостом своим кобелячьим перед девками крутить. Свету Валька удочерила, ведь родная кровь. Она баба добрая, хоть и пьёт.
– А мать Светы… она где похоронена? – заикаясь, спросила Лена.
– Известно где, на нашем кладбище, – вздохнула повариха.
Сирота при живом отце! Если бы не Валя, быть бы малышке в детском доме.
Вечером она зазвала девочку в комнату и высыпала на кровать содержимое своей косметички – играй, Светочка. Пригладила светлые волосики, обрамляющие нежное личико.
***
Дискотека лихо отплясывала под «Ласковый май». Парни топтались на месте, едва переступая ногами, а девушки веселились вовсю, вертели попками, обтянутыми джинсами с верблюдом на этикетке. Они были не прочь танцевать до утра, но в положенное время завклуб сказала своё веское «Баста!» и погремела ключами. Молодёжь с ворчанием разошлась по домам.
– Время ещё детское, – недовольно говорила дорогой Таня, – в пионерском лагере и то позже ложились.
В окнах Валиного дома горел свет. Девочки переступили порог и едва не наткнулись на Серёжку, старшего сына хозяйки.
– Ты чего не спишь? А мама где? – спросила Лена.