Кровники

– Ох, господи, нету Николаши, работает, – прошептала Прасковья, радуясь про себя, что внуки разбежались по своим делам.

В маленькой комнате захныкала Наташка – её разбудили громкие голоса.

– Наташенька! Наташа! Подойди к тёте Поле, я тебе конфетку дам, сладкую! – закричала Полина.

– С ума-то не сходи! – сердито оборвала мать.

– На коленях прошу, дайте! – Полина упала на колени и поползла, схватила Марусю за юбку. – Ведь я умру… дайте соли… Баба Параня, дайте! Пожалейте меня!

Мать вырвала подол, отошла к окну. Поля разрыдалась. Страшная, растерзанная, с безумным взглядом она ползала по полу, пыталась целовать ноги Прасковье и Марусе, мочила слюнями и слезами подолы их юбок.

– Умоляю, вы же не фашисты… пощадите!

«Ты моего Колю не пожалела! – ожесточилась Маруся. – Жаль, что нельзя высказать всё этой гадине!»

– Но почему… почему вы не хотите дать соли… – плакала Полина. – Я килограмм верну… Мешок! За щепотку мешок!

Она умоляла, унижалась и всё повторяла, что умрёт, если не получит соли. А потом поняла, что разжалобить хозяек невозможно, поднялась и шаткой походкой побрела к выходу.

Маруся бросилась к двери и накинула крючок:

– Страх-то какой!

Прасковья посмотрела на иконы под белым рушником с горящей лампадкой, перекрестилась и прошептала:

– Господи помилуй! Первый раз такое вижу. Теперь Николаше должно полегчать.

– А может, и отсрочка длинной будет, как думаешь? – спросила Маруся. – Вдруг Коля детей вырастит и внуков ещё понянчит, а, мам?

– Дай-то Бог! Я в церкву пойду, свечки поставлю.

Вечером вернулись домой отец с Николаем. Коля повесил на крючок кепку и вошёл в комнату.

– Наташа! Угадай, что я принёс?

– Конфетки! – запищала Наташка, бросаясь к братику, вытащила из кармана кулёчек карамели.

Мать засуетилась, начала накрывать стол. Присела рядом и украдкой следила, как ест сын.

«Кажется, отпустило его, – с облегчением сказала она себе, – не мечется больше».

Впервые за много дней Николай после ужина устроился на диване с гитарой, тихо перебирал струны.

Через год Трифоновы переехали в отстроенный дом по улице Киевской и потеряли Полю из виду. Ещё через несколько лет до них дошли слухи, что Полина умерла. Ни мать, ни бабушка не стали выпытывать, отчего скончалась их бывшая соседка. Умерла и умерла. Заслужила.

Татка и её проказы

Новый дом по сравнению с прежней квартирой был настоящим дворцом, просторным и светлым. В самую большую комнату переехал материн фикус, стол с венскими стульями и отцовский приёмник «Рекорд». Теперь у каждого из детей была отдельная железная кровать с никелированными спинками, и мать строго следила, чтобы сыновья не лентяйничали, аккуратно застилали постели покрывалами.

Николай остался жить в квартире на проспекте Сталина: оттуда до работы добираться было удобнее и быстрее. После смены он приезжал к родителям, ел мамкин борщ и отдыхал, а ночевать отправлялся к себе.

Кому было в доме особенно хорошо, так это Наташке. Для игр ей отдали чулан, где стояли стеллажи с банками варенья и кое-каким запасом круп, муки и сахара. В комнате имелось окно и чистые крашеные полы, чуланом её называли для простоты. Мать постелила на пол старое одеяло вместо ковра, Наташа красиво расставила пупсиков и резиновых собачек. Далеко не каждая девчонка могла похвалиться своей собственной игровой комнатой!

В первые же дни Наташка познакомилась с соседками, сёстрами по фамилии Агаповы. Старшую сестру, Наташкину ровесницу, звали Марийкой, младшую – Ирой, ей было три года. Обе были худенькими, с ободранными коленками и короткими каштановыми кудрями.

Эти кудри не давали Наташке покоя. Вот если бы у неё были такие, не приходилось бы каждое утро подолгу ждать, пока мать расчешет ей волосы и заплетёт в косу. Как удобно: причесала пятернёй – и красавица!

Наташка с недоумением, выпятив от обиды нижнюю губу, смотрела на братьев, кудрявых, как молодые барашки. Зачем мальчишкам такая роскошь, им можно и с лысиной ходить, как соседу дяде Пете. Она даже предлагала Борьке поменяться, но брат только рассмеялся.

– Пап, почему у Бори и Вити такие волосы? – спросила Наташка.

Отец улыбнулся, пригладил тёмные кудри:

– Это я им дал.

– А мне почему не дал?

– Я давал, ты не брала.

Наташка не поверила. Обманывает папа, ничего он не предлагал!

Татка заскучала. Послонялась по дому и подошла к матери, которая у окна что-то строчила на ручной швейной машинке. Очень красивая была машинка, чёрная с жёлтыми узорами и матерчатой манжеткой с торчащими булавками. Блестящее колесо крутилось, иголка мельтешила, оставляя на ткани ровную строчку.

– Мам, а что ты шьёшь?

– Трусики тебе. Вот вторые дошиваю, в магазинах-то днём с огнём не найдёшь…

Наташка взяла со стола готовые коричневые трусики и сунула потихоньку в карман для подружки Марийки. Та недавно сказала: «Ты такая богатая, вон у тебя сколько трусов! А у меня одни. Вечером мамка стирает, утром даёт». Что это за жизнь, когда у человека одни трусы? Вообще никакой жизни…

– Мам, можно погулять? – спросила Наташка, невинно глядя тёмно-карими глазами.

Мать ответила, не отрываясь от шитья:

– Иди, но с улицы ни ногой, а то прибью.

Наташка и без наказов никуда с улицы не ушла бы, здесь столько всего интересного! Вот, например, вчера приехал экскаватор и выкопал глубокую яму под колодец для колонки. Сначала это была обыкновенная яма, в которую можно было кидать комки глины и камешки, а сегодня она заполнилась грунтовой водой, и сразу стало вдвойне интереснее.

Подошли сёстры Агаповы, заглянули в яму. Марийка бесстрашно села на край и свесила ноги.

– Сколько водички!

– Ага, много, – поддакнула Наташка и присела рядом.

– А давайте прыгнем! – обрадовалась Иришка. И не дожидаясь согласия, скинула платьице, разбежалась и бултыхнулась в колодец.

– Ну как? – спросила Марийка, когда сестрёнкина голова появилась над водой.

Ирка захлёбывалась, пыталась уцепиться за скользкие глинистые края. Девочки не поняли, что Ира тонет: она не кричала, только ныряла и пускала пузыри. И был бы этот день для неё последним, если бы не соседка, которая возвращалась из магазина с хозяйственной сумкой.