По эту сторону. Дом с секретом и истинные лица. Часть первая.

Этот самый Светланин обмен веществ был притчей во языцех – ну правда, редко можно увидеть актрису, которая ест что хочет, сколько хочет и при этом ни на грамм не поправляется! Коллеги-актрисы, узнав, что Патрушева забеременела, радостно потирали руки, суля ей срочную прибавку в весе так, чтобы аж «впоперёксебяширше» была, но, похоже, это так и останется их несбыточной мечтой.

Хотя… Патрушева действительно изменилась – похорошела просто возмутительно, так что некоторые последовательницы ордена «бледной зависти» просто исходили от возмущения при виде такой парадоксальной особы.

Соколовского это слегка забавляло, он на всякий случай присматривал за Патрушевой, так… чисто инстинктивно. Во-первых, Света ему очень подходила как партнёрша, во-вторых, как человек была приятна, а в-третьих, беременным пакости делать это уж совсем отстой!

– Так, я сейчас ем, потом… потом ещё немного ем, а потом еду на съёмки рекламы беремчатых вещей, а потом… – Патрушева выскочила из гримёрки, откусывая от бутерброда, отставила подальше от уха смартфон и зачастила, обращаясь к Соколовскому:

– Завтра закончим сцену, как ты думаешь? А то у меня тут планы уточняют – ещё в рекламу зовут.

Филипп заверил Светлану в том, что приложит все силы, и она, забавно покивав с бутербродом в зубах, нырнула обратно в гримёрку.

«Вот забавная! И она ещё переживала, что забеременела быстро и подведёт концерн Мироновых, который её ангажировал на рекламные съёмки, – размышлял Филипп. – Да в неё просто вцепились концерновские производители одежды для беременных и всяких детских товаров. У неё и фигура-то ещё ничуть не изменилась, так что она и в плановых роликах снимается, и впереди всё расписано!» – Соколовский мягко усмехнулся – ему нравились такие люди, как Светлана, он всячески желал им удачи и процветания.

Звонок его телефона отвлёк Филиппа от размышлений о том, что ускорение темпа съёмок это даже к лучшему – у него будет побольше времени на личные дела.

– Да, Володя, слушаю… Что? Что ты сказал? Что он сделал? – если бы сейчас какой-нибудь ушлый папарацци снимал выражение лица Соколовского, то просто озолотился бы – переход от расслабленно-улыбчивого состояния до ледяного гнева был весьма и весьма эффектным.

– Так, я понял! Что с ним делать? Привези сюда. Без вмешательств, но так, чтобы он не смылся. Припугнуть? Можно, но не до помешательства. Как Татьяна? – лицо актёра чуть смягчилось, правда, не сильно.

Разговор с Крамешем Соколовского отвлёк, но, покидая территорию киностудии, он всё равно ощутил на себе очень пристальный и какой-то… жадный взгляд.

«И кому же я так понадобился? – Филипп краем глаза увидел женскую фигуру в ярком, красно-белом платье, которая прямо-таки поедала глазами его машину. – Поклонница из нервных? Тяжела ты, шапка кинозвезды! – фыркнул Соколовский про себя, тут же забывая о той "пристальной" особе. – Нет, но какой наглец этот Уртян! И ведь до чего непуганый дурень! Знал бы он, во что вляпался!»

Сам по себе Филипп не считал себя человеком жестоким. Да и с чего бы? Профессия у него мирная, конечно, если не брать внутриактёрские разборки. В разгаре таких выяснений отношений точно не расслабишься – съедят и косточки перемелят, точно по заветам его родственных тётушек и бабушек… А так-то он и мухи не обидит – прихлопнет разве что, дабы не лезла. Но кто же считает мух? Правильно, никто!

«Но тут придётся придумать что-то показательно-наказательное, а то… что это ещё за фокусы? Этак у меня штатного ветеринара каждый ушлый тип таскать будет? Только с воронами разобрался, лисы выступили! Гм… кажется, лис я тоже не люблю! – прислушался к внутренним ощущениям Соколовский. – По крайней мере, одного так точно! Интересно, как именно залюбят его родичи, когда узнают о том, что он натворил? Тявина только жалко… Вот он расстроится!

***

Вряд ли Уртян задумывался о том, что его попытка заполучить себе лакомую «плюшку», то есть дар неуязвимости, как у Тявина, отзовётся такой кутерьмой, да ещё всколыхнёт столько заинтересованных лиц и морд…

Он вообще не очень-то любил прикидывать последствия, предпочитая действовать… человек бы сказал «нахрапом», а Уртян выражался иначе – «напрыгом». Именно так охотятся лисы зимой – нырком в сугроб, а там разберёмся…

– А что, когда так мордой вниз в снег, тоже ведь непонятно, как и что будет – мало ли, может, там коряга какая-то и носом в неё врубишься, или ещё что-то этакое! – рассуждал он в лисячестве, когда его ругали за опрометчивые поступки. – Кто не рискует, тот сидит с голодным брюхом и облезлым хвостом! – бахвалился он.

Правда, с голодным брюхом он ни разу не был – семья Уртяна была достаточно состоятельной, а вот облезлый после драки хвост домой приносил регулярно, считая, что всему виной бабуля и его внешность.

– Ну, я разве виноват, что такой? – хмуро уточнял он у родителей. – Чего они дразнятся?

Никакие объяснения родителей, которые рассказывали ему о том, что по-японски «тян» – это что-то милое и славное, и что прозвище ничего такого плохого в себе не несёт, его не устраивали абсолютно.

– Вот сами так и называйтесь, а я не хочу! – рычал он.

Нет, скорее всего, если бы он меньше внимания обращал на подобные дразнилки знакомых лисят, им бы это просто надоело, и они перестали бы его так называть, но как остановиться, если Тяночка так забавно реагирует, раз за разом показывая, что его это жутко бесит и задевает?

Вот то-то и оно, что никак! Никто и не собирался прекращать дразнилки, даже когда они чуть подросли. А дальше прибавился ещё один повод – Уртян, чуть повзрослев, стал писаным красавцем, причём, и это было особенно обидно, красавцем в обоих обликах. Да мало этого, ещё и кичился этим, болезненно проезжаясь по любому, даже малейшему недостатку внешности своих оппонентов. Ну вот и слышал в ответ то единственное, чем можно было его зацепить:

– Тяночка, а Тяночка, а сколько у тебя хвостов?

Возможно, если бы у Уртяна был другой характер, то и его возмутительно-безукоризненная внешность воспринималась бы иначе, в конце-то концов, в этом он не был виноват, но Юрик так привык считать, что раз в его родословной затесалась кицунэ, то судьба просто обязана предоставить ему должную компенсацию…

Компенсация сама почему-то не предоставлялась, а раз так, её надо было выгрызть самостоятельно!

«И ничего мне не будет! – решил он, когда раз за разом ему везло во всех его авантюрах… – Лис-красавец, который выходит сухим из воды…» – именно так он именовал себя, рассматривая собственное отражение в зеркале, в витринах, в любом стекле и луже, которые попадались на его пути.

Он давно хотел доказать всем своим знакомым, что он ни разу не Тяночка, а для этого нужно было сделать что-то такое… такое…

Его занятие в людском мире было откровенно скучным – ну что там за дело, ездить по деревням и скупать у людей лекарственные травы. Нет, это было вполне себе доходное занятие – он прекрасно различал, хорошее ли сырьё ему предлагают, правильно ли оно высушено, верно ли хранилось, не «задохлось» ли, не затесалась ли туда нехорошая трава…

Более того, никто не знал, но самые редкие и дорогие травы он находил и собирал сам – нюх-то лисий никуда не девался…

Работников, которые приносят хороший доход, разумное начальство старается ценить и должным образом их труд оплачивать, только вот…

«Да разве это занятие для такого, как я? – ярился Уртян. – Нет уж, пусть остальные собирают крохи, я должен иметь крупный куш!»

Он пытался сорвать крупный куш на боях, благо реакция у него была куда как более быстрая, чем у любого, даже самого крутого бойца-человека, но…

«Больно же! И морду могут попортить…» – обижался он на вредную судьбу, которая не давала поймать причитающуюся ему компенсацию.

Ладно… Он попробовал свои силы в гонках – даром ли гоняет по бездорожью, шестым лисьим чувством угадывая, где можно проехать, а куда лучше не соваться.

И опять его поджидала обидная неудача – его чутьё проиграло более мощной тачке чьего-то богатенького сынка, подрезавшего его почти у финиша.

«Больно же! Едва кости не переломал! – злился он, ощупывая помятое крыло машины. – Да когда ж мне обломится что-нибудь приличное!»

И оно обломилось! В один прекрасный вечер он вдруг ощутил в себе что-то новое – внезапно закружилась голова, и он даже испугаться успел… А потом пришло оно… дивное чувство власти над образами, которые видят окружающие!

Стоило только вообразить, что именно должен увидеть тот, для которого он выстраивал иллюзию, набросить этот образ куда надо, и…

И соперник Уртяна в следующем бою вдруг отступил, замахал руками, слепо от кого-то отбиваясь, и вчистую проиграл бой – бедолаге померещилось, что на него летит рой разъярённых пчёл.

Следующий бой Юрик предвкушал как лёгкую прогулку, так и случилось, зато потом в узком и малоосвещённом переулке Тяночку встретили проигравшие, поделившиеся друг с другом какими-то странными впечатлениями от поединков с Юрчиком… Нет, конечно, природу воздействия они угадать не могли, но решили, что этот красавчик их как-то загипнотизировал!

Красавчик был откровенно бит, потому что ни малейшего шанса воспользоваться даром иллюзии ему не дали – слишком быстро и слаженно действовали проигравшие.

Вряд ли он отделался бы дёшево, но ему опять повезло – от одного из ударов его отбросило в кусты, а оттуда выбрался уже ползком в виде черно-бурого лиса, слабо различимого в темноте.

– Больно же! – рык вперемешку со стонами и жалобами на судьбинушку, которая вроде дала долгожданную компенсацию, да всё равно не такую, довольно долго звучали в его доме.

И тут – опять удача!

– А представляете, Тявин-то женился! Как на ком? На Йиарночке, конечно. Ну и не пускали её замуж родители, было дело, да он и сам отказывался – всё боялся лисичку вдовой оставить, да вот теперь у него есть пожелание! – шушуканье пришедших к матери Уртяна знакомых лисиц его раздражало чрезвычайно, пока он не осознал, что именно они говорят.

– Ну как какое?! Родовое! Когда человек, зная, кто перед ним, называет одного из рода моего мужа другом и желает что-то!

«Пожелание неуязвимости? Как? Как он ЭТО заполучил? – картины полнейшей безопасности Уртяна в любой, даже самой патовой ситуации проплывали перед его внутренним взором. – Мне ОНО НАДО! Вот она – настоящая компенсация! Они у меня все увидят, все попляшут!»

***