Копье Судьбы

Точно. У них же есть дети. Наличествуют в количестве трех единиц. Две девочки от предыдущего Таниного брака и общий сынуля. Куда жена денется с подводной лодки при таком количестве наследников? Или денется?

В центре видеонаблюдения мучительные вопросы ослабили свою хватку.

Надо было проанализировать нужные ракурсы, прикинуть, откуда могли направляться в подъезд Костенко «рыжий» и «кавалеры», в каком направлении ушли.

А потом…

Какие прекрасные кадры!

Нервно оглядывающийся «мордатый» – это свидетельница правильно заметила – мужчина быстрым шагом добрался до обочины, где выстроилось несколько машин-такси. Сел в ближайшую, и…

О, камера! Марка авто, фирма, даже царапина на передней двери. Как хорошо, что ты такая наблюдательная!

Жаль, правда, что «кавалеры» не попали в кадр. Но хоть что-то, все лучше, чем вообще ничего…

* * *

Бар в гостинице «Багдад» располагался очень удачно – чуть в стороне от стойки рецепции, он был отделен от холла колоннами. Егор Иванов устроился за столиком и удовлетворенно констатировал: отсюда все прекрасно видно. Вход в отель, проход к лифту, стойка, за которой скучает симпатичная славянка.

«Наверное, немец еще не доехал, – подумал Егор, не отрывая взгляда от большой вращающейся стеклянной двери, из которой, как горсть семечек, высыпалась группа детишек в черных спортивных костюмах. – Не знает, что на метро у нас перемещаться быстрее выходит, взял „бомбилу“ и застрял в пробке. А куда ему бежать? Знакомых в Москве – никого. Значит, едет сюда, точнее, ползет, в час по чайной ложке. Вещи при нем нет, мы удачно так завалили, разговор услышали, но на всякий случай надо было прощупать, и прошмонали… Теперь меня волнуют две задачи: где находится эта штуковина и как ее можно раздобыть. И если все получится, тогда…»

На его лице появилась мечтательная улыбка. Заказчик настаивал на том, чтобы вещь передали ему. И это было обещано – особенно с учетом того, что и прежде, и теперь финансовая поддержка на общее правильное дело оказывалась щедрая.

Однако если эта вещь действительно обладает необыкновенной силой… То это все меняет. И никаких денег здесь достаточно уже не будет…

Егор заказывал кофе, когда в гостиницу вбежал немец. С покрасневшим лицом, запыхавшийся, он нервно переминался с ноги на ногу возле лифта. Еле дождался, пока откроется кабина, бросился внутрь, чуть не придавив выходившую горничную в форменном переднике.

Рыжеволосый грузный мужчина был слишком напуган, чтобы оглядываться по сторонам, однако сердце Егора все равно лихорадочно забилось.

«Немец не узнает лица. Но обувь, одежда – риск. – Он старался дышать ровно, не задыхаться от впрыснутого стрессом в вены адреналина. – Надо допить кофе и выяснить, в каком номере он остановился. Как бы это сделать, не вызывая подозрений?»

Тем временем в холл вошли двое мужчин. Один из них был в милицейской форме.

– Он должен был вернуться недавно… У него рыжие волосы, – услышал Егор его слова. – В каком номере он остановился? Он там один?

Девушка на рецепции, с которой общались мужчины, говорила тихо. Им даже пришлось переспросить – и вот тогда Егор тоже все расслышал.

546-й номер, полулюкс…

Глава 3

Вена, 1908 год, Берлин, 1932 год; Адольф Гитлер

Пепельно тяжелое мрачное небо давит на темные вершины гор и склоны, заросшие черными деревьями. А вот сейчас в альбоме появляется серое перильце моста над угольной пастью ущелья. Теперь зажурчал мутный грязный поток реки на дне его.

Опасный трагический пейзаж окружает, засасывает. Повсюду серость, холод, сыроватый сумрак. И выхода нет, не вырваться…

Взгляд Адольфа Гитлера случайно упал на малиновую краску в большой коробочке акварели, и фюрер с досадой закусил губу.

Он любил эту краску, ею хорошо рисовать морозное небо над заснеженными елями. А еще блики заката, отражающегося в легкой речной ряби. Но теперь насыщенность акварели раздражает хуже зубной боли.

Какие яркие цвета, когда все так плохо? Когда все просто отвратительно! Мечты, надежды, бессонные ночи, колоссальный труд – а ничего в итоге не получилось.

Не вышло достичь того, чего хотелось.

Планка была высока. Но меньшее – это ничто.

Великие люди не должны довольствоваться малым…

«Меньше тридцати восьми процентов на выборах, двести тридцать мандатов из шестисот восьми. – Гитлер скрипел зубами, яростно добавляя графитовой краски на и без того черные деревья. – Наша фракция – крупнейшая. И что? Единственное, что мне предложил президент Гинденбург, – войти в правительство Папена. Конечно, я отказался! Мы сами должны формировать правительство. Но партийцы, рядовые члены НСДАП, недовольны. Им кажется – мы теряем время, упускаем власть, а следует брать, что дают. Но нам никто не предлагает реальной власти. Погнавшись же за призраком, мы лишимся настоящей поддержки людей…»

Закончив рисовать мрачный, под стать настроению, горный пейзаж, Гитлер отложил альбом. Поправил темно-серый, перетянутый кожаным ремнем китель. Сцепив руки за спиной, заходил по комнате, набрал в легкие побольше воздуха.

– Мы глубоко убеждены, что только наше движение способно задержать дальнейшее падение немецкого народа, а затем пойти дальше и создать гранитный фундамент, на котором в свое время вырастет новое государство, – раскатисто произнес он, чувствуя, как энергия собственного голоса привычно начинает покалывать все тело мелкими иголками возбуждения. – Это будет не такое государство, которое чуждо народу и которое занято только голыми хозяйственными интересами. Нет, это будет подлинно народный организм, это будет – германское государство, действительно представляющее немецкую нацию[12 - А. Гитлер. Майн кампф.].

Он бросил мимолетный взгляд в зеркало.

Очень хорошо!

В глазах – огонь, лицо решительное и сосредоточенное. И надо вот такой жест добавить – взмахнуть ладонью, как отрезать ненужное, прогнившее прошлое.

«Уже не тесные пивные, – фюрер усмехнулся своему отражению. – Стадионы собираются, от криков „Sieg Heil“[13 - Мы победим; победа будет за нами (нем.)] закладывает уши. А все равно не смогли одержать полную победу. Но надо работать, надо, стиснув зубы, идти вперед. И, конечно, репетировать выступления. Хотя и не хочется, и сил нет, и отчаяние заполонило душу. Оратор – тот же спортсмен, приходится постоянно тренироваться. Как хорошо, что еще с юных лет я бросил курить, избавился от пагубной привычки. С сигаретами ни за что не выдержать мне такой напряженной работы, и это было бы настоящей трагедией немецкого народа…»

Да, пачку папирос поглотили воды стремительного Дуная.

Сколько ему тогда было? Восемнадцать, девятнадцать? А ведь все помнится так живо, как будто бы случилось вчера.

…Он проводил глазами исчезающую в зеленоватой воде красную коробку дешевых папирос и подумал: «Вот и деньги теперь будут. Я выкуривал от 25 до 40 сигарет в день и тратил на это 13 крейцеров. А теперь смогу наесться бутербродов с маслом, и у меня еще останутся деньги. Стану копить – и куплю новых книг или схожу в оперу, или…»

Адольф грустно вздохнул. Вена – вечное прекрасное искушение. Конечно, первое, что испытывает, должно быть, любой человек, оказавшийся в чудесной австрийской столице, – это восхищение. Восхищение красотой изысканной архитектуры, роскошью и богатством здешних жителей. По Рингштрассе можно бродить, позабыв о времени. Рассматривать дворец Хофбург, здание парламента и оперный театр. Потом пройти к Штефлю[14 - Так венцы называют собор Святого Стефана.], а когда закружится голова от величественных строгих готических линий, войти внутрь, преклонить колени пред алтарем дивной красоты. Или подняться по узкой винтовой лестнице на смотровую площадку, – какой оттуда вид! Вся Вена предстает перед глазами, Венский лес, горы! Прекрасны и жители Вены. Дамы в невиданных воздушных платьях, мужчины в дорогих костюмах.

На такую красоту хочется смотреть с утра до ночи. И рисовать все-все, чего только коснется взгляд. Лица, кварталы, парки, скульптуры, фонтаны…

А потом, когда пар первого восторга был выпущен, пришло глубокое отчаяние. Жить здесь куда дороже, чем в родном Линце. Сиротской пенсии едва хватает на то, чтобы нанять вскладчину с приятелем скромную квартиру. А есть, покупать одежду, ходить в оперу катастрофически не на что. И улучшений не предвидится.

Впрочем, теперь одной статьей расходов все-таки будет меньше. Адольф еще раз посмотрел на рябую водную поверхность. И, засунув руки в карманы серых брюк, изрядно уже потертых на коленях, зашагал к себе домой.

«Адольф, приказываю тебе заниматься! – нахмурившись, подумал он. – Рисовать, рисовать и снова рисовать. В прошлом году поступить в Академию изящных искусств не удалось. Как гром среди ясного неба! Я-то был уверен, что являюсь отличным рисовальщиком. А тут говорят: в плане живописи слабо, зато видны способности к архитектуре. Но, чтобы поступать на архитектора, нужен аттестат об окончании средней школы, а у меня его нет, заболел, недоучился. На художника можно выучиться без аттестата. Придется снова пробиваться в академию, другого пути нет…»

Еще на узкой лестнице, ведущей к квартире, услышал Адольф неуверенные, неприятно фальшивые гаммы.

Густль[15 - Август Кубичек, друг юности Адольфа Гитлера, по утверждению некоторых биографов и современников – интимный партнер фюрера.] уже тут, в маленькой комнате, из окна которой виден ряд красных черепичных крыш. Здесь едва можно развернуться между пианино, столом и двумя узкими койками. Густль – это так славно. Дружба Кубичека помогает не пасть духом. Приятель понимает все без слов, он бодр, весел. Щедро делится своей радостью и вообще всем, что у него есть.

Итак, Густль дома, но к нему пришла ученица. Друг учится в консерватории, гаммы и этюды в его исполнении прекрасны. Сейчас же пианино терзает ученица. И это плохо. Потому что комната и так тесная, потому что девушки эти глупые и некрасивые, а Густль сидит к ним мучительно близко, и…

«Так, прекрати, – оборвал себя Адольф, открывая дверь. Звуки смолкли, но через секунду снова затерзали привыкший в основном к божественной музыке Вагнера слух. – Даже думать об этом грех, и не надо ставить друга в неудобное положение!»

– О, Ади! – Густль сверкнул белоснежной улыбкой, отчего его лицо стало особенно красивым, светящимся. – Привет! А мы уже заканчиваем с фрейлейн, она сейчас уходит. Поедем купаться? Погода какая, самое время!