Амнезия

– Небо и земля, как на людей наркоз по-разному действует! У меня стаж двадцать лет. А люди всё равно не перестают удивлять.

Вот тут я про себя и узнала много интересного.

– А это вообще нормально, что я не знаю, как меня зовут?

– А вы разве не знаете? Что ещё не знаете?

– Ничего. Вот кроме того момента, когда мне парнишка перевязочный пакет на прокладки менял. Тогда я знала, что в сумке есть влажные салфетки и прокладки, а остальное не помню, вообще!

– Интересно. Я позову тут кое-кого, поговорите с ним, а потом уже с полицейским, ладно?

Мне было, в общем-то, всё равно. И чуточку любопытно.

Дополнительные обследования и анализы ничего критичного не показали, и полиция была до меня допущена.

Ушёл бедный полицейский ни с чем. По документам я совершеннолетняя, могу и не подавать заявление, если не хочу.

– Вы осознаёте, что мы всё равно будем расследовать, кто в вас стрелял? Пойдёте потом, как соучастница.

– Да вы что? Типа я сама дала в себя выстрелить? Распаляла, так сказать, и нагнетала? – даже не удивилась я.

– Вроде того, – и откланялся, обещая зайти на днях.

– Всегда рада! Буду здесь, даже не сомневайтесь!

Да, что делать со всем этим я даже не представляла. Надо мне вспоминать прошлую жизнь, не надо? Что там было, что я с такой лёгкостью от всего отказалась? Полицейский много чего рассказал – статистику моей жизни, но никак не саму жизнь. Родилась, училась, работала, не состояла, не замечена, не задерживалась. Вот так, коротко и ясно. Надо было по младенчеству хоть вытворить, что-нибудь этакое, чтобы запомнили. Сирота. Недавно. Может, поэтому так не хочется обратно, в прошлую жизнь?

Не знаю, не помню, не ощущаю.

– Защитная реакция на стресс плюс шок от пулевого ранения. Навыки все сохранились: если дать зубную щётку – зубы почистит, а не будет ею причёсываться; если дать ручку и попросить расписаться, напишет своё имя. Дайте ей отдохнуть, пока угроза не снимется, а потом решать будем, как воспоминания возвращать. И надо ли… – Хороший такой вердикт врача психиатра.

Вставать мне пока нельзя, зато ко мне бегает забавная санитарка и докладывает всё, как есть, о чём про меня и о других болтают. Это она при полицейском относительно тихая была, а без него такая общительная.

– В соседней палате не жилец – летун, с одиннадцатого этажа упал. Весь в месиво, а с виду целёхонек, но внутри каша – жить не будет, уже пахнет смертью. Тебя вона даже психу нашему показали. Чудак человек – раньше-то электрошоком всех лечили да таблетками-уколами, а этот разговоры разговаривает. Долго у него лежат, потом одаривают – он всех на ноги ставит, если надо, и не ставит, если не надо, но это дорого! Ты тут недолго будешь, по тебе видно, что сама уйдёшь скоро. А к тебе сегодня твой убивец рвался, но полицейского увидел и ушёл. Может, ещё придёт, привести его тебе, что ли? Ты что молчишь-то? Раньше вона как, матерно да по-всякому ругалась, а сейчас тихая, не зря психа к тебе вызывали.

– Вы так интересно рассказываете, мне и добавить-то нечего. Я же не помню ничего.

– А убивца своего помнишь? – хитро прищурилась санитарка.

Я улыбнулась, вспоминая его щеки в моих разводах крови и чистое личико потом. Зарёванное, но чистое и даже улыбающееся.

– Значит, проведу, вона, как улыбаешься, может и получится у вас что, если он парень хороший!

– А я?

– Что ты?

– Я хорошая?

– А ты, выздоравливай, давай! Сама ходить начинай – врачи тромбов боятся, а ты потихоньку шевелись, а то совсем разболеешься.

– Спасибо вам!

А совсем поздно вечером она привела *убивца*.

Помогла мне сходить в туалет, а ещё раньше нашла нетканую рубашку – в реанимации все голые лежат, под простынкой.

– Тебя скоро переведут или сразу выпишут, как врачи наши решат, но ходячие в нашем отделении не лежат обычно. Вы тут пообщайтесь тихонько, а то не только бабе Зине попадёт, но и шефу нашему. А он уж больно душевный человек, обижать не хочется!

– Мы тихо будем. Спасибо, баба Зина! – парень что-то протянул санитарке, но она не взяла.

– Это я для неё баба Зина, а для тебя, убивец, Зинаида Патрикеевна! Ишь, чего удумал, дочке немца взятку совать! – и скрылась за дверью, тихо ворча.

– Строгая какая! А пока вела сюда, улыбалась и отшучивалась. Я же не обидеть хотел, я отблагодарить. Эх…

– Убивец, а тебя как зовут? – я похлопала по краю кровати, приглашая присесть рядом.

Он выгружал на тумбочку бананы, апельсины, сок и минералку.

– Ты молчать пришёл, да?

– Не называй меня так, пожалуйста.

– А как называть, если я даже своего имени не помню? Знать знаю, а как откликаться, не помню.

– Ты лиса! Я тебя в тех листьях совсем не видел, думал, в пустые кусты стреляю. Меня Денис зовут, Дэн, иногда Данька, но это домашние, кто про второе крестильное имя знают, – подошёл и осторожно присел на край рамы кровати.

– Дэн, Данька, Денис… – попробовала я его имя на языке, и мне понравилось, как оно звучит.

– Лиса?

– Ты же уже знаешь, что меня зовут Елизавета, значит Лиза, никаких лис тут нет.

– Прости, но я же видел, прости.

– Давай я уже довредничаю, на правах больной, ладно?

– Давай, – он понуро опустил голову.

– Ты ничего не видел, а я не писала никакого заявления в правоохранительные органы. И теперь мне грозит административное разбирательство по поводу огнестрела и соучастия в нём. Типа того, что я специально встала на линии огня или спровоцировала тебя на стрельбу, понял? Я не хочу никаких разбирательств. Понял?

– Ты – что?

– Спровоцировала.

– Нет, я про заявление. Почему не написала? я же стрелял…

– Дэн, во-первых, я тебя не видела. Я помню неотчётливо звук мотоцикла от дороги и только потом выстрел. Я тебя не видела, не видела, кто стрелял. Во-вторых, я вообще не помню своей прошлой жизни – ни детства, ни учёбы, ни работы. Как я могу писать что-то, если я даже не уверена, что знаю законодательство нашей страны?