Матушкины цветочки

Но вот он принёс пятёрку за сочинение по литературе, и я вспомнила его любимое оправдание:

– Вот видишь! Всё ты понимаешь, просто ленишься. А ты – «упал, стукнулся».

– Да нет! Это я по математике стукнулся, а не по русскому.

Лепесток седьмой

Пастушок

Родечка подрос. Стал серьёзнее. И разговоры у нас тоже серьёзные.

Приближается Рождество. В гимназии идёт подготовка к Рождественской ёлке. Распределяют роли. Родион, вернувшись домой, подсел ко мне.

– Мама! Я уже четвёртый год всё пастушок да пастушок. Костя – воин, Сашка – фарисей. А я всё пастушок. Почему?

Я вижу его расстроенное лицо и пытаюсь утешить:

– Может, ты вырастешь и станешь пастухом.

– Это как?

– А вот как. Священник – это пастух своего стада. А мы все – овечки у него. На Западе священника так и зовут – пастор. Вот и будешь ты таким пастухом. И поведёшь своё стадо вперёд и вперёд.

Родион, подперев щёчку, грустно вздыхает:

– Ох, куда же я их заведу…

Лепесток восьмой

Полегче?

Эта история произошла в те времена, когда, кажется, вся Россия жила по талонам. Сначала, по приезде в Сибирь, мы оказались в городской системе распределения земных благ: на месяц каждому выдавалось по килограмму мяса, двести грамм сливочного масла и банке сгущёнки. Но потом к этому пайку постепенно стало добавляться всё больше и больше продуктов, и не только их. Выделялись папиросы (по пачке), мыло (по штуке), даже водка (по бутылке), при этом учитывалось и количество детей. Очереди в конце месяца были нескончаемыми. А полученное на месяц для нашей выросшей семьи не умещалось и в пяти сумках.

За «отоваркой» я пошла со старшими девочками и полугодовалым Родей на санках. Идти надо было в определённый магазин за квартал, минут двадцать, а там ещё отстаивать с детьми очередь. На обратном пути девочкам досталось нести довольно тяжёлые сумки, а я тащила санки с Родей. Оставшиеся сумки, сколько смогла, разместила на тех же санках. Идти далеко, снег мешает, холодно и очень тяжело. Девочки захныкали. «Господи, пусть нам будет полегче!» – взмолилась я и предложила петь. Втроём мы запели «Господи, помилуй», и сразу стало легче. Идём и поём.

И вдруг, оглянувшись, я увидела, что везу только одни сумки, а сына на санках нет. Что делать? Девочки побросали сумки, стоят и растерянно смотрят на меня. Я побежала назад. Свернув в боковую улицу, в конце её заметила небольшую кучку народа. Подбегаю и вижу, что лежит мой малыш в пальтишке и валеночках на спине, плачет жалобно, снег ему в рот падает, а люди вокруг спорят, что делать и чей это ребёнок.

– Это мой! – кричу я, подхватываю Роденьку и, прижимая его к груди, иду обратно.

Этот случай мы часто со смехом вспоминали в нашей семье. Поэтому неудивительно, что спустя пятнадцать лет Родя написал об этом рассказ на конкурс «Святость материнства», объявленный среди детей Красноярского края. Довольно точно он описал дорогу из магазина домой, как захныкали девочки. Как я взмолилась, чтобы нам стало полегче, и стало легче. Как санки оказались пустыми и я побежала его искать. И как нашла лежащим посреди улицы. И вдруг… «Мама схватила меня и пошла домой. Не знаю, просила ли она ещё Бога, чтобы было полегче. Наверное, нет. Она никогда не жила для себя, а всё для нас». Рассказ свой сын так и назвал: «Боже, пусть нам станет полегче».

Все эти годы, рассказывая эту смешную историю, я не особо придавала значение случившемуся и ни разу не задумалась о её глубоком смысле, который открыл для меня мой подросший сын.

Лепесток девятый

Сладкие слёзы

Всю свою жизнь я старалась жить ради семьи. Диплом в институте защищала с десятидневной Лерой, потом, не успев выйти на работу, уехала с мужем в Сибирь. Там я смогла поработать всего три года архитектором и опять ушла в декрет с Ксенией. Ещё один год я работала до рождения Роди, а потом уже окончательно ушла в «хронический» декрет. Каждые полтора-два года у нас рождалось по ребёночку, и на работе я оказалась только тогда, когда исполнился годик последней дочке Павле.

Дело в том, что наш приход открыл православную гимназию (то есть общеобразовательную школу, но с христианским направлением образования). Гимназия должна была оправдать своё призвание, а значит, в ней должны были быть такие предметы, как греческий, латинский, мировая художественная культура. Вот по МХК как раз и не нашлось подходящего специалиста в нашем маленьком городе. Пришлось мне работать, хотя и всего два дня в неделю по несколько уроков. Зарплата, соответственно, мизерная, зато сплошное беспокойство о маленьких детях, оставленных дома одних.

И вышло так, что к пятидесяти годам (в районе, приравненном к Крайнему Северу, это пенсионный возраст для женщины) я оказалась без стажа и без зарплаты. Обратившись со всеми документами в пенсионный фонд, я получила расчёт моей социальной пенсии на сумму 1100 рублей и слово «пожизненно» в конце расчёта. Насколько я знаю, социальную пенсию получают тунеядцы, всю жизнь прожившие и провалявшиеся под забором. К таким вот «бичам» (сибирское словечко, означает то же, что и «бомж») я и оказалась приравнена. А 100 рублей мне прибавили к пенсии как льготу женщине, родившей пять и более детей.

Вообще-то, стало обидно. Труд архитектора я вспоминала как недостижимый для меня отдых, а все последующие годы, трудясь дома, я не имела ни выходных, ни отпусков и никакой, естественно, зарплаты. Советские ордена и льготы многодетным были уже отменены, а 2008-й – Год семьи, с его наградами и льготами, ещё не наступил. Осталась я с «1100 руб. пожизненно».

И я всплакнула. Больше от обиды и непонимания, чем от само?й мизерной пенсии. Успокоившись и вытерев глаза, вышла на кухню трудиться дальше. Но от наших детей не так-то просто что-то скрыть. Мгновенно я была ими окружена, и меня стали тормошить и требовать рассказать, кто меня обидел и зачем я плакала. Отбиваться долго не было сил, и я сказала:

– Вот, моя страна решила, что я ничего в своей жизни не сделала, и теперь пенсия у меня будет, как у бичей, которые, вон, на улице подаяние просят.

Дети замолчали, подумали и надулись. Я решила, что это они за меня переживают и тоже обиделись на государство. Но вдруг услышала:

– Ты что, на пенсию надеешься? Всю жизнь нас всех растила, неужели мы о тебе в старости все не позаботимся? Как ты можешь об этой пенсии плакать?!

Я опешила. Сколько себя помню, все вокруг «об этой пенсии» заботились, оформляли и только о ней и говорили. Я всегда думала, что это так важно! Я привыкла надеяться на неё! Мои дети, как часто вы оказываетесь мудрее, чище, правильнее, я никогда не устану учиться у вас!

Мой сын растолкал кучку сестёр и сделал шаг вперёд:

– Всё, всем молчать! Я – единственный сын в семье. Я маму кормить буду!

Я опять плакала, но эти слёзы были такие сладкие…

Цветок четвёртый

Лида

Лепесток первый

«Вороность»

Лида – это наша с батюшкой услада. Тихая, кроткая, любящая, трудолюбивая девочка, которая каждый день молится: «Господи! Дай мне дать!». Чудесный, нежный цветок. Наверное, в каждой многодетной семье есть такой «Божий подарок». Всё в этом ребёнке радует. Но есть в ней какая-то «вороность», вроде: «Экая ты ворона. Опять всё забыла и перепутала!».

Понятно, что это происходит от её задумчивости, самоуглублённости, но довольно часто она подводит кого-то из нас или даже всю семью.

Однажды в первый день Великого поста батюшка собрал всех детей и перед тем, как благословить их на пост, каждому указал, с каким главным пороком ему надо бороться. Тут были и гордость, и лень, и враньё, и непослушание. Лидочке батюшка долго втолковывал, что нельзя быть такой рассеянной, разбросанной и подводить всех вокруг себя. Лида с большим вниманием выслушивала папины поучения и смотрела на него с такой решимостью, что я внутренне за неё порадовалась.

Наконец кончились наставления всем, включая маленькую Павлочку. Детишки вереницей потянулись к папе под благословение. Получив его, побежали к себе.

Последней медленно идёт Лида. Не дойдя до комнаты, вдруг возвращается.

– Папа! Я обязательно буду бороться со своим главным грехом! Только я забыла – с каким?

Лепесток второй

Отпетая кукла

На сей раз Родя с Лидой дома вдвоём, не считая меня (Роде четыре года, Лиде – два с половиной). Оборудовали детскую комнату под церковь. Родион надел свою розовую ризу. Даже сделал из воды и хлеба причастие. А Лидочка – многодетная мама. Собрала своих и чужих кукол, надела им платочки и всех принесла на «службу».

А служба идёт. Вот Родик вышел причащать, и Лида одну за другой подносит своих кукольных деток. Я на кухне слышу, как довольно долго длится это действие. Осталась последняя кукла с синими волосами, новая, дорогая, только недавно подаренная дедушкой. Лидочка интенсивно её трясёт и не подходит к причастию.