Автостопом до алтайского яка

Под давлением, вращая катетер, закусив обе губы в преддверии приближающейся истерики я веду его, надеясь на то, что не прободяжу сейчас уретру куда-нибудь в бок, в рыхлую клетчатку тазовой полости или, ещё хуже, в саму тазовую полость. С огромным трудом, но катетер куда-то продвигается.

– Стой, – говорит Дима.

В ушах шумит, и я его не слышу.

– Да стой! – говорит он уже громче.

В ужасе останавливаюсь. Что? Получилось? Вижу, что из разреза в мочевом пузыре торчит кончик катетера. Ура. Ура, ура, ура. Я чуть не падаю, обессиленная. Мы сделали это!

– А-а-а! Мы сделали это! – тихо, но эмоционально кричу Диме.

– Всё, зашивай мочевой, – предвосхищает моё падение Дима: видимо, я жутко торможу, раз он пошагово говорит, что и за чем мне нужно делать.

Беру шовник, зашиваю мочевой маленькими узловатыми швами. Дима за непрерывный, но я видела и такой вариант: мне он кажется более надёжным. Проверяем герметичность, через шприц наполняя мочевой физраствором. Не сифонит. Довольны.

Подшиваю ко швам внутренний жирок, чтобы мочевой не прирос, куда не надо. Обмываем его физраствором снаружи, погружаем внутрь и в этот момент в моей голове звучит:

– Он женат.

От неожиданности я вздрагиваю и едва не роняю иглодержатель. Дима смотрит на монитор, а я – на него. Поворачиваю голову вправо и вижу Джая: так зовут моего Ангела. По виду – обычный парень, брюнет, выше среднего роста, с суточной щетиной на щеках и ярко-голубыми весёлыми глазами. Одет в белую льняную рубаху с такими же широкими штанами, и ещё Он очень харизматичен. За спиной – два белых крыла, без которых Его с лёгкостью можно было бы принять за обычного человека. Расслабленно сидит на полу операционной, оперевшись спиной с крыльями в стену, и отвлекает меня!

– Димон-то? Ясен пень, он женат, – мысленно отвечаю Джая. – Я знаю это, не отвлекай!

Мне бы сосредоточиться…

– Я не про Диму говорю, – поясняет Джая серьёзным голосом, глядя на меня снизу-вверх и не моргая.

Он говорит про мужчину, который недавно появился в моей жизни и раскрасил её яркими красками. Сейчас! Во время сложнейшей операции!

– И, да! Ты делаешь целых две сложнейших операции: уретростому и цистотомию, – кивает Джая, соглашаясь. – Просто запомни это.

Не знаю, что и отвечать. Из ступора меня выводит Димка:

– Давай я брюшную зашью, а ты стому делай, – он обрабатывает руки и надевает стерильные перчатки.

Видимо, я действительно зависла. Вручаю ему зажим, а сама переключаюсь ниже, чтобы соединить микроскопическими шовчиками слизистую оболочку уретры и кожу. Тут нужен шовник, который не рассасывается. Третий… Четвёртый… Пятый шов… Дима заканчивает шить брюшную.

– Димыч, – констатирую неизбежное. – У меня сейчас истерика… начнётся…

На что он спокойно говорит:

– Подожди, зашей сначала, – и поглядывает на приборы: кот стабилен.

Цитирую его фразу своей психике, она соглашается подождать. Сжимаюсь внутри ещё больше, умоляя себя подождать до конца операции.

Этот ад длится уже три часа. Шью. Инструменты микроскопические, нитки тонкие, – работа ювелирная. Чем дальше шью, тем лучше и быстрее получается.

Наконец, стома готова. Извлекаю катетер, аккуратно провожу внутрь тонкую трубочку – она не даст стоме зарасти, пока срастаются швы. Подшиваю её к коже живота, чтобы не вывалилась. Промываем мочевой ещё раз: жидкость вливается внутрь, затем выливается наружу: всё функционирует, как надо. Разгибаюсь…

Джая уже нет. Там, где Он сидел – пусто, только на полу лежит пара больших белых перьев.

Поздний вечер. Рыжику надет воротник и памперс, докапана капельница. Кладу его в бокс, в тепло, где он постепенно приходит в себя. Пишу назначение, преисполненное восклицательных знаков, про промывание мочевого, капельницы и снятие швов. Пока я пишу, ребята отмывают операционную и инструменты, хотя вовсе не обязаны этого делать.

Заглядываю к ним:

– Спасибо вам, ребят… Дим…

Димка отвечает стандартной фразой всех скромняг-анестезиологов:

– А я чо? Я ничо. Только пофол[11 - Пофол, он же пропофол – короткодействующее, предназначенное для внутривенного введения, снотворное средство (прим. автора).] добавлял.

…Звоню в такси. Девушка-диспетчер решает, что я пьяна: такой у меня голос а-ля «мномномном».

– Куда поедем-то, девушка? – снисходительно спрашивает она.

Говорю адрес тем же жёваным голосом.

Водитель приезжает через пять минут, настороженно смотрит на меня, наклонив голову и наморщив лоб. Сажусь назад. Едем по ночному городу.

– Он женат, – напоминает мне Джая и уточняет, – и я сейчас не про водителя такси.

Честный и прямолинейный, как никогда, Он сидит рядом и тихо шуршит крыльями за спиной, устраиваясь удобнее.

– Нет. Этого не может быть, – сопротивляюсь я, чувствуя во рту металлический, словно у крови, вкус правды.

– Сыну десять лет, – Джая, как будто разговаривает сам с собой. Простые слова складываются в жестокие фразы.

– Прекрати! Прекрати же! Перестань! – зажимаю уши руками. Хочется Его ударить.

– Спроси сама, – заключает приговор Джая и вдруг детским, едва поставленным голоском, начинает петь песню: – «Зореньки краше и солнца милей та, что зовётся мамой моей»…

– О, боже, только не это! – Он намекает на то, что я рискую разрушить чужую семью и сделать несчастным их ребёнка!

Водитель такси настороженно поглядывает на меня в зеркало заднего вида. Весь диалог происходит у меня в голове, но от этого не легче.

– «Мамочка, милая, мама моя, как хорошо, что ты есть у меня!» – продолжает Джая тем же детским голосом.

– Замолчи! Замолчи! Я спрошу его, спрошу, только замолчи!

Он замолкает и оставляет меня, исчезая.

– Куда едем-то? – раздаётся настороженный голос таксиста.

Называю адрес.

Сейчас слишком поздно звонить, но я набираю нужный номер. Как же это… Как же… Наконец, дозваниваюсь.

– Алло… Скажите, пожалуйста, Вы женаты? Это правда? – спрашиваю, даже забыв поздороваться.