Автостопом до алтайского яка

– Здравствуйте. Да, это правда, – просто отвечает тот, кому я звоню. Говорит так, как будто по-другому и быть не могло.

– Вы женаты, да? – в громком отчаянии спрашиваю я ещё раз, как будто одного раза недостаточно. Я не верю. Я просто ослышалась.

Таксист вздрагивает и пугается, как будто вопрос задан ему. Из телефона раздаётся короткое:

– Да.

С этим коротким словом чёрным мраком на меня обрушивается темнота. В одну сотую доли секунды, словно от нейтронной бомбы, в моём мире умирают все реки, все леса, вся трава, – всё, и эту смерть вызывает всего лишь наличие другой женщины, которая даже не подозревает о том, что способна вызвать подобное одним своим статусом жены.

Я оказываюсь глубоко под водой, с заложенными наглухо ушами, потерянная к любому проявлению со стороны. Мозг оглушён – на этой давящей глубине нет ни одной мысли, ни слова. Словно выжженное от горизонта до горизонта чёрное поле внутри моего мира, внутри меня.

Вся моя вера во Вселенную, в то, что будет и у меня пироженка с ягодкой, а не одни чёрствые печеньки, погрызанные мышами, – всё это огромным небоскрёбом обрушивается вниз, осев тучей пыли: разочарование настолько глобальное, что даже мысль о смерти не кажется оптимальной. Это похоже на нож, воткнутый между лопаток, прямо в Анахату[12 - Анахата – сердечная чакра (прим. автора).]. Как будто я бежала по цветущему лугу и на полной скорости, подвернув лодыжку, в полёте провалилась в глубокую яму, на дне которой торчат ржавые колья.

Моя вера убита навсегда. Ошибиться более жестоко было невозможно. Несмотря на ночь, темнота вокруг сгущается ещё больше. Фонари вдоль дороги едва освещают мой ад слабыми мелькающими огнями.

Между тем, в телефоне я продолжаю слышать:

– Надеюсь, наше общение не прошло даром. Здоровья и удачи.

Ненавижу это слово: «Удачи». Какой ещё, на хрен, «удачи»?

– Я только хотел Вам помочь, – объясняется он, как будто медленно прокручивая нож между моих лопаток. По часовой стрелке. – Ничего быть не могло.

– Вы мне очень помогли. Однозначно, – замечаю я дохлым голосом, и это истинная правда.

Глубокий вдо-о-ох! Воздух застревает где-то посередине грудной клетки, уткнувшись в Анахату. Понимаю, что сейчас задохнусь.

– Благодарю за понимание, – говорит в это время он и вешает трубку.

Тупо смотрю на телефон, всё ещё из глубины океанской впадины и в предвкушении близкого удушья сиплю водителю:

– Остановите… здесь…

– Ладно, – с облегчением громогласно отвечает таксист, притормаживая у обочины. Отпускаю его.

…Всё зря. И я, зря. Иду по обочине скоростной трассы. Наконец-то прорываются слёзы. Мне нужно лекарство от душевной боли, а, точнее говоря, от безнадёжной любви и своей врачебной несостоятельности.

Влепив руку в лицо, я плачу и плачу, слёзы просачиваются сквозь пальцы, бегут обжигающим, словно кипяток, потоком, и это отчаяние хуже смерти. Сверху ярким белым пятном светит Луна, и от этого сгущённая ночь только чернее. Носовой платок быстро превращается в мокрую тряпку.

Потом я рыдаю в полный голос, зажав рот ладонью, со всхлипами, с подвываниями, в полный отчаяния голос. Этим и хороши автострады – можно вдоволь наораться, всласть.

К утру слёзы окончательно заканчиваются.

Глава 2

Мы уже в аду.

…Люди умеют летать, только сверху вниз и недолго.

Далеко внизу едва двигаются микроскопические точки людей, и по ровной полосе дороги медленно едут маленькие машинки: на эту высоту не залетают даже птицы. Я вижу их внизу, парящими в городских изобильных термиках[13 - Термик – восходящий поток тёплого воздуха (прим. автора).]. Пытаюсь сделать вдох, но воздух на такой высоте разрежен – это гигантский небоскрёб. Дышать тяжело, в ушах шумит море, и из носа тонкой струйкой внезапно прорывается кровь, капая вниз и окрашивая сочными кляксами серебристую кровлю крыши. Высота оглушает открытым пространством, зовёт и манит призывным магнитом вниз.

Моё состояние похоже на беззащитное, живое существо, наподобие той доверчивой, ни о чём не подозревающей собаки, в которую из-за угла уже целится полицейский, ответственный за отлов и отстрел собак.

Прямо в затылок. Палец на курке напряжён.

Край. Здесь нет иллюзий. Они были у меня: мечты о деревянном доме из бруса, о тёплых вечерах в кругу семьи, о солнце, которое заглядывает в окна по утрам, о любимом мужчине, который заботится обо мне, о долгой и счастливой жизни. И, наконец, о предназначении, которое случается. Не случилось. Бывает. И линия жизни рвётся, уже вот-вот.

Как честно стоять на этом краю, без иллюзий… И ветер такой сегодня… сильный.

Этот женатый мужчина… он соврал. Линия рвётся, и он это увидел, читая мою руку, просто сказал своим неуверенным голосом иное. Я разглядываю ладонь, маяча на краю крыши и отчётливо вижу, что именно сегодня – тот самый день. Осталось закрыть глаза и решиться, потому что больше нет иллюзий относительно будущего, а в настоящем жить незачем. Меня предал не мужчина. Меня предал сам Бог в его лице.

Шум улицы перекрывается звуком высотного свистящего ветра и гулом в ушах. Задираю голову вверх – глотаемая кровь отдаёт металлическим привкусом. Свинцовые, беременные тоннами воды тучи толкаются наверху в ожидании неизбежного разрешения. Порывы бушующего ветра усиливаются, полуоторвавшиеся оцинкованные листы громыхают, хлопая по крыше.

Надо просто закрыть глаза и «случайно» потерять равновесие. Никаких больше писем или надежд. Краем глаза замечаю Джая, который сидит на краю крыши, свесив ноги вниз, за перила: штормовой ветер треплет перья на вжатых в спину крыльях. Вид философский и трагический одновременно.

– Ты здесь зачем? – спрашиваю, с ударением вытолкнув слово «Ты». Меня смущает Его присутствие, пусть даже это мой Ангел Джая.

– Жду, чо, – отвечает Он немного грубовато. – Прыгай уже. Холодно тут.

– Прыгать?

– А разве не за этим ты здесь? – отвечает Он вопросом на вопрос: у меня научился, не иначе.

– А Ты не мог бы… э-э-э… свалить?

– Неа, – Он отворачивается, и по Его лицу, кажется, пробегает гримаса. Шмыгает носом, покорно опустив голову – от этого плечи торчат беззащитными худыми столбиками кверху. Обеими руками Джая держится за перила, сведя ладони вместе, словно беззащитный ребёнок. Ангелы тоже бывают уязвимы.

Ветер продувает меня насквозь, треплет широкий разноцветный платок на шее, трепеща им и хлопая в воздухе, словно крылом огромной птицы. Перила, за которые я держусь, качаются, словно зубы у старого йорка.

– И куда Ты потом? – участливо спрашиваю у Джая.

– Судить будут: не справился с работой, бла-бла-бла… – изрекает Он, безуспешно пытаясь казаться спокойным.

Мне нужно чтобы кто-то просто выслушал. И всё. Только это. Эту историю. Чтобы кто-то со стороны посмотрел и сказал: «Да, охренеть просто!» или что-то подобное, не знаю…

– Да охренеть просто! – меланхолично, без интонации замечает Джая, глядя прямо перед собой. – Почему ты убиваешь себя только потому, что какой-то женатый мужчина повёл себя как типичный женатый мужчина?

– Он тут не при чём даже как бы, – я включаюсь в разговор. – Разочарование в Любви – это куда страшнее, глобальнее, что ли. Это всё, во что я верила. Это всё, понимаешь? Всё, во что я верила, – все мужчины, в которых я верила; всё мироустройство, в которое я верила; это я, в которую я верила; это Вселенная, которая, как казалось, никогда не сделает мне больно; это Любовь, в которую я верила. Нет выхода! Отсюда никому никуда нет выхода! Даже там, – и я показываю пальцем на небо, – нет его. Как в закрытой наглухо стеклянной банке. Даже если умереть. Даже если продолжать делать вид, что живёшь… и дышишь… и ешь! Продолжать тешить себя иллюзиями? Самообманом? Неужели это не очевидно? Это ясно, как белый день! То, что линия рвётся!

Кричу в полный голос, перекрывая шум ветра. Широкий платок на секунду накрывает мою голову, затем срывается с шеи и улетает вниз огромной парящей птицей – это привлекает зрителей. Словно по чьей-то отмашке огромным потоком с неба срывается ливень, и платок пролетает остаток пути, избиваемый тяжёлыми каплями воды.

– Красиво полетел, – замечает Джая, ёжась, не особо впечатлённый моей речью.

Далеко внизу точки людей начинают кучковаться: не понимаю, как меня можно было заметить на такой высоте. Наверное, кто-то даже снимает на телефон в надежде на потрясный видос. «Жесть, пацаны, смотреть до конца». Стоят, несмотря на ливень. Размазываю кровь по лицу, пытаясь вытереть нос: она бесконечна.

Зрители раздражают. Надо с другого края крыши, без них, без этой суеты.

Под бушующим наверху ветром перехожу на другую сторону крыши – благо, она плоская – и быстро перелезаю через ограждение на самый край. Перила очень холодные, пальцы коченеют.