Якобинец

– Мне уже лучше, любимая. Наверное, я не привык чувствовать себя счастливым, а сейчас… сейчас.. я счастлив!» Норбер замолчал и стал целовать её густые золотистые волосы, полузакрытые глаза, влажные губы, – ты всегда хотела, чтобы мы остались наедине, и политика не вставала между нами, такой момент настал, я весь в твоем распоряжении…

– О, тогда думаю, целых три дня мы не будем вылезать из постели!

– А может не вставать с этого ковра? Здесь тоже очень удобно…

– Тебя не мешало, бы немного откормить, ты слишком худой, насколько я помню, ты всё время забываешь про ужин!», – и нежно касаясь его щеки, продолжала, – тебя здесь искать не станут, ведь я всё же аристократка, да ещё сидевшая в тюрьме в годы Террора… Кто в здравом уме поверит, что я стану укрывать революционера, якобинца, – и тут же спохватившись, приложила руки к губам, – Боже, как я бестактна, прости, малыш, я совсем не хотела обидеть тебя…

Норбер беззаботно улыбаясь, лишь слабо отмахнулся. На неё невозможно обижаться всерьёз… Но тут же нахмурился, она и не подозревает, как обманывает себя. Клерваль, сволочная ищейка, движимая давней личной ненавистью уже давно вычислил их. Он стал крайне опасен, угрожая Луизе мерзавец был совершенно серьезен, чтобы раздавить его волю, он не остановится перед любой подлостью и жестокостью к беззащитной неповинной женщине..

– Норбер, мне очень любопытен этот медальон…, – она взяла его в руку.

Он понял, Луиза надеялась на приятный романтический сюрприз, думая, что это эмаль с её портретом, ему стало неловко.

Это скорее символ веры, Норбер и при жизни Робеспьера не склонен был относиться к нему чрезмерно критически, а после смерти он и вовсе стал почти святым человеком в его глазах. «Мученик Революции»…

– Извини, это не то, что ты подумала. На этой эмали человек, священная память о котором поддерживала меня все эти годы, не давала покончить с собой после Термидора, спиться, опустить руки и впасть в бездействие, помогла справиться с болью и пустотой, когда ты ушла.. Он был лучше всех нас…

– Но тогда это должно быть…», – выражение её тонкого лица слегка изменилось, она не закончила фразы, – неужели ты всё еще хранишь это?..

– Да, – тон Норбера невольно стал резче, он хотел пресечь любые сколь- нибудь враждебные замечания в адрес Робеспьера, – я буду хранить это, пока жив.

Бессознательно он прижал руку к груди, закрывая медальон, словно защищаясь.

Но она уже знала, что этой темы лучше не касаться, если не можешь разделить его отношения к Робеспьеру. Куаньяр сам решил изменить тему:

– Кого ты еще прятала в этом доме, кроме Метжа и Лапьера? Наши люди очень нуждаются в поддержке, и я рад, что ты не безразлична к их судьбе. И всё же, будь крайне осторожна, бонапартистские ищейки из сюртэ, хоть и отменные мерзавцы, но отнюдь не дураки и должен тебя предупредить, они уже знают о нас, а я скажу это нашим людям, они не смогут более прятаться здесь. А я.. я вроде как остепенился и собираюсь жениться, пусть ищейки знают и об этом, может на время я стану им чуть менее интересен? Так кто еще скрывался здесь?…

– Кого я запомнила? Ригоме Базен, славный молодой человек, с мягкими манерами, и не подумаешь, что якобинец… о, извини, любимый, вырвалось второй раз, только не обижайся, я обязательно привыкну, что теперь у нас есть общие интересы, Менесье, Жюмийяр. Пойми, я никогда не стану республиканкой, тем более якобинского образца, но теперь нас хорошо сможет объединить неприязнь к императору-самозванцу… Ах вот, еще здесь скрывался некий Лано, тоже из твоих товарищей по партии…

– О, милейший Лано! Который в в далеком уже 94-м сказал: «Кто не якобинец, – Норбер прервал себя ради пояснения, – он имел в виду членство в клубе, – тот еще не вполне добродетелен!» Так он в Париже! Я уже думал, что он убит,… как убиты многие другие добрые патриоты после Термидора, как убиты почти все мои друзья, ты уже знаешь, как страшно погибли Пьер и Филипп…

– Мне очень жаль, Норбер..милый.. любые слова сочувствия здесь бессильны…вы были дружны почти с детства…я не знаю, Норбер, удастся ли мне, но я хочу.. честное слово, я хочу понять тебя.. понять вас.. если ты правильно меня понял.. Когда-нибудь, мы выберем время и ты расскажешь мне о всех событиях этих лет так, как ты сам понимаешь их.. А я… я буду слушать, думать и задавать вопросы, если что-то непонятно.. Если мне это по силам, постараюсь максимально приподняться над предубеждениями своего воспитания и своего класса.. если я смогу принять…не сердцем, нет,… хотя бы умом вашу правду…

– Я рад, что ты сама заговорила об этом. Мне следовало позаботиться об этом еще 8 лет назад. Я постараюсь изложить всё искренне, честно, чётко.. Не уклонюсь даже от самых неприятных и сложных моментов.. Tout comprendre с, est tout pardonner? (фр. «кто всё поймёт, тот всё простит?»). Кто знает, так ли это. Не знаю. Но..

Норбер приподнялся на локте и нежно убрал со лба Луизы вьющуюся прядь ароматных волос,

– "В моей жизни было так много страданий, горя и крови и так ничтожно мало поводов для радости и счастья… поэтому…не сейчас, пожалуйста, не надо об этом сейчас… Je t ,aime..

Якобинец и ищейки Бонапарта

Беда нашла Луизу д Аркур во время прогулки по оживленному центру города…

– Мадам, вы без сомнения, хотели бы увидеть вашего любовника живым?

Из кареты высунулся мрачный тип в чёрном.

Луиза сильно побледнела и прижала руки к груди.

– Что вы хотите этим сказать? Где он.. что с ним?!

За её спиной возникли трое молчаливых субъектов, отступать было некуда.

– Вы поедете с нами…

– Кто вы, что вам нужно?!

– Мадам, только вы можете спасти Куаньяра.. разумеется, если вам не безразлична его жизнь.. только вы можете сделать его менее упрямым…

– Я сделаю всё, что нужно, если это может спасти его…

– Мы в этом не сомневались, мадам.. Мы приехали, прошу вас…

Внутренний двор тюрьмы… Посетители, чаще всего женщины, матери и сёстры, жёны и невесты арестантов… Из зарешеченных окон протягивались худые и страшно изувеченные руки:

– Рабы корсиканца убивают французских патриотов, нас пытают, мы умираем в муках! Умираем без вины! Да здравствует Республика!

Но из окон соседних камер неслось иное:

– Якобинские ублюдки! Будь проклята ваша Республика! Да здравствует король!

За полчаса из нормальной жизни разом попасть в ад или в сумасшедший дом… Луиза не могла себе такого представить. Вот какое страшное нутро скрывало на поверхностный взгляд «мирное благоденствие» повседневной жизни империи!

Вот он, этот «железный порядок» Отца Нации, Гения Века, Избранника Судьбы, о котором наперебой трещали газеты, которым восхищались романтичные дебилы всей Европы!

– Вас к нему проводят…, – в голосе Клерваля фальшивое сочувствие. А за её спиной бросил, обернувшись к Кавуа:

– Она должна увидеть всё как есть.. это должно морально подавить её..

Скорчившись и часто дыша, он лежал на полу у стены, лицо представляло собой кровавую маску, лишь пронзительный женский крик заставил его медленно открыть припухший глаз…

– Норбер!!… Изверги! Убийцы! Как такое возможно?!

Ловким движением, Луиза присела на пол, положила его голову к себе на колени, не боясь измазаться кровью, целовала, заливаясь слезами…

– Девочка… почему ты здесь?!

Её обнимали худые, избитые руки, прижимали к себе, хотя каждое движение заставляло морщиться от боли.

За её спиной самодовольно переглядывались Клерваль и Кавуа..

– Не верю своим глазам.., – комментирует вполголоса Кавуа, – ублюдок серьёзно любит… Это и есть его слабое место.. Всё идёт как нельзя лучше…

Клерваль грубым движением резко поднял её:

– Довольно нежностей, мадам..с вами мы будем говорить отдельно…

Куаньяр вдруг приподнялся, это стоило ему немалых усилий, с разбитых вспухших губ сорвалось глухое рычание: