Якобинец

Норбер побледнел от гнева и унижения, обвиняют в мародёрстве..но сдержался.

– Нет, господа, он достался мне законным путём.

Молодой агент насмешливо присвистнул:

– Дама.. аристократка сама подарила его санкюлоту? Мало верится…

– А что, Пьер, обратил внимание, висит в спальне.. не с теми.. в гостиной.. без сомнения, он влюблён в эту красотку из «бывших»! Ай-ай.. прилично ли это для правоверного республиканца, а как же быть с вашей непримиримой ненавистью к аристократам?!

Норбер слушал их, молча, и с виду равнодушно, скрестив на груди руки и отвернувшись к окну.

– Ясно, отчего он висит отдельно, портрет не должен висеть рядом с иконами!

Видимо всеми этими насмешками они компенсировали служебную неудачу, ничего в его квартире они не нашли…

Якобинец и роялистка. 8 лет спустя.

Поздним вечером через три дня гражданин Куаньяр появился на пороге особняка герцогини д Аркур…Но вместо ужина в столовой в этот раз они сразу поднялись в комнату наверх.

Некоторое время оба молчали, Луиза подняла на него влажные глаза.

Слабая улыбка осветила его усталое лицо:

– Если позволишь, сейчас я подведу итог этой восьмилетней истории…

Молодая женщина снова побледнела. Что он еще придумал? Если он сейчас уйдет, то уже навсегда!

– Je vous aime plus que jamais et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur (фр. «Я вас люблю больше, чем когда-либо, и постараюсь сделать для вашего счастья всё, что в моей власти»).

Из кармана сюртука Норбер достал маленькую бархатную коробочку тёмно-вишнёвого цвета, – открой…»

Увидев кольцо, Луиза от неожиданности расплакалась, но это были слёзы счастья…

– Назначай сама день свадьбы,.. если не передумала назваться мадам Куаньяр!

– О, чем скорее это случится, тем лучше! Мы слишком долго этого ждали!

–Всё так, но извини, с моей стороны есть условие, что обвенчаемся мы тихо и спокойно, пышного и официального торжества также не будет, не обижайся и попытайся понять, я не в том положении, чтобы привлекать к себе общее внимание. Кого мы можем пригласить, родственников? С моей стороны родственников нет, ни отца, ни матери, ни брата, ни сестры. О вашем любезном дяде я скромно умолчу…мы не скоро сможем прямо взглянуть друг другу в глаза, но всё же, ради тебя я заставлю себя примириться с ним, обещаю, что не стану ворошить прошлое… Можем ли мы позвать своих друзей? И здесь трудность.

Наш круг общения диаметрально противоположен, согласятся ли общаться за одним столом какой-нибудь виконт или маркиза, ненавидящие республиканцев, как бешеных собак, возможно даже сидевшие в тюрьме до Термидора и бывшие депутаты Конвента, агенты Общественной Безопасности, члены Якобинского Клуба?

Ты сама хорошо представляешь себе такую очаровательную компанию за одним столом?

Честное слово, не знаю, что из этого выйдет, но ради твоего удовольствия, один раз.. я готов сесть с ними за один стол.. мои близкие друзья придут без сомнения, Лоран и еще несколько человек, если у тебя тоже есть такие друзья, в которых ты уверена и которых сразу не оттолкнет от твоего дома наш брак…Со своей стороны обещаю, что сумею держать себя в руках…

Досада и озабоченность, отразившаяся в тонких чертах Луизы, показала ясно, об этом она совсем не подумала.

– Ладно, не расстраивайся раньше времени, лучше покажи мне свой список гостей…

Норбер развернул сложенный вчетверо листок и слабо улыбнулся, – ты для меня, что-ли, специально, прописала имена с титулами или привычка?»

– Не придирайся, страшная гидра Революции…Тебе даже не понять, каких усилий стоило мне уговорить их…

– Итак, с кем мне придется сесть за один стол, а список то короток… видимо другие отказались, нашли даже временное сближение совершенно неприемлемым? Но это даже к лучшему… мне ровно ничего не говорят их имена, граф де Сен-Клер, виконт де Марси и граф де Турнэ с женами… ни о чем… барон де Розели… Розели?! Нет, конечно же, совпадение… За моих товарищей, думаю, тебе краснеть не придется, Лапьер, когда того хочет, умеет держаться не хуже дворянина, другие трое также вполне адекватные и вежливые люди....», – вдруг он на минуту замолчал и отвернулся к окну, – за этим столом я так хотел бы увидеть Пьера и Филиппа…

Луиза подошла к нему и прижалась головой к его плечу:

– Мне их тоже жаль, честно, Норбер. Но ничего и никого нельзя вернуть…

Норбер уже успел взять себя в руки.

– И еще один важный момент, милая. Взаимная терпимость цивилизованных людей ради исключительной ситуации это максимум. Встречаться постоянно и поддерживать товарищеские отношения мы не станем… Выслушай меня до конца, не торопись возмущаться.

Я не озверевший фанатик, возможно, сами по себе лично они совсем неплохие люди, но кое-кто может использовать факты таких встреч, как доказательство того, что республиканцы и роялисты составляют общий заговор против корсиканца… что даст новый повод для продолжения репрессий…»

– Ну почему мы не можем просто жить, как все другие люди… почему одни трудности и опасности!

В этой комнате не было более якобинца и молодой аристократки, не было различия партий и сословий, идей и принципов, ничего больше не было, что имело бы значение, наедине остались мужчина и женщина.

Она страстно целовала его сухие горячие губы, шептала бессвязные нежности, обнимая и прижимаясь всем телом. Он облизывал ее набухшие соски, влажные ладони скользили по гладкому стройному телу Наконец рука мужчины уверенно скользнула вниз… С нарастающим возбуждением наблюдал Норбер ее изгибающееся в приливе страсти тело, полураскрытые влажные губы…

Долго и мучительно подавляемая страсть вырвалась наружу. Ритм толчков становился всё более бешеным и резким, тишину ночи разорвал мелодичный вздох женщины, смешавшийся со стоном удовлетворенной страсти мужчины…

Через час, не желая, чтобы в комнату заходила горничная, Луиза сама спустилась за фруктами и вином.

Когда она вернулась, то увидела картину, показавшуюся молодой женщине забавной и даже трогательной. Обнаженное тело вытянулось на алом пушистом ковре, на полу близко от камина, рука бессильно откинута, длинные чёрные волосы свешивались прямо на лицо…

«Какой он милый, не понимаю, как кто-то может его ненавидеть и желать ему смерти…»

Не решаясь разбудить, она, не задумываясь, прилегла рядом и стала наблюдать за спящим. Но что за медальон у него на шее?

Луиза осторожно гладила исхудавшее нервное тело, он часто глубоко вздыхал, вздрагивал, потом и вовсе начал проявлять беспокойство, стонать и метаться.

Его мучают кошмары? Что же он пережил за всё это время? Его безжалостно преследовали, угрожали смертью, мучили? Если даже во сне ему нет покоя!

О Боже! .. как неприятно и страшно подумать об этом…Может он вспоминает о тех, кто был арестован и казнен при его непосредственном участии в 93…в 94 году? Но нет, едва ли, он верит, что иначе было нельзя…

Выражение лица спящего сначала счастливое и спокойное, сделалось мрачным и жёстким.

Нет, он же мучается, надо будить! Луиза осторожно потрясла Норбера за плечи. Он застонал, тело напряглось, и резко повернув голову, пробормотал в полусне:

– Что?! Кто-то стучал? Задержи их, я успею скрыться…

Её сердце сжалось от жалости и нежности.

– Милый, тебе плохо?

Норбер открыл глаза, и жёсткий остановившийся взгляд сразу изменился, чёрные глаза потеплели и заискрились любовью, выражение лица смягчилось. Мягким движением он привлёк молодую женщину к себе, она крепко обняла его, прижалась, обхватив за шею, и спрятала лицо у него на груди.